— Роуз… — отважился Эд полтора часа спустя. Я разбирала ящик на кухне. — Роуз… — повторил он, но мне было трудно расслышать его слова за оглушительным биением моего сердца. — Роуз… — выдавил он. Ты, наверное, обо мне что-то не то подумала.

— Да, — тихо ответила я. — Так и есть.

— Я только хочу сказать, что мне искренне жаль. Понимаю, со стороны это выглядит не очень-то… — Это изящное маленькое извинение уже стало серьезно действовать мне на нервы, так как мне нравилось ощущать моральное превосходство. На высоте десять тысяч футов ветер бьет в лицо, зато какой вид! — Но я хотел бы… объясниться, — слабо проговорил он.

— Нет. Избавь меня, Эд. Не надо.

— Я хочу, — не унимался он. — Есть кое-что, что я должен сказать.

Я вдруг заметила, что один из шкафчиков загрязнился и стала тереть его мокрой тряпкой.

— Меня ни капли не волнует, с какой стати ты держался за руки с этой пигмейкой, — жестко произнесла я, орудуя тряпкой.

— Послушай, Роуз. Нам надо поговорить.

— Прямо как в мексиканском сериале.

— Мы с Мари-Клер всего лишь… разговаривали, — беспомощно промямлил он.

— Эд, — спокойно проговорила я. — Ты лжешь. Во-первых, вы не «всего лишь разговаривали», вы держались за руки, и, во-вторых, ваши ноги под столом вели такие разговоры, что уши вянут. Что ты в ней нашел? — как бы невзначай добавила я, потянувшись за «Мистером Мускулом». — По мне, так она на свинью в балетной пачке похожа.

— Ну… она… она… Мари-Клер слушает меня, Роуз, — вдруг произнес он очень эмоционально. — И слышит то, что я говорю. А ты нет. Ты воспринимаешь проблемы чужих людей абсолютно серьезно, но мои… слушай, оставь ты эту тряпку!

— Тут пятно, — сказала я. — Никак не оттирается. Придется попробовать «Чудо-порошок», если «Мистер Мускул» не поможет.

— Дьявол, Роуз, прекрати ты чистить! — Он выхватил тряпку из моей руки и с резким хлюпом бросил ее в раковину. Ты постоянно что-то чистишь, — сказал он. — И это тоже меня раздражает — я совершенно не могу расслабиться.

— Мне нравится, когда все отдраено до блеска, — вежливо возразила я. — И незачем огрызаться.

— Но ты все время занимаешься уборкой! Это же ненормально! Ты то работаешь на радиостанции, то чистишь и драишь, то полируешь мебель, то разбираешь ящики. Или раскладываешь мои рубашки по цветовому спектру, или пылесосишь, или приказываешь мне пылесосить.

— Но у нас очень большой дом.

Эд покачал головой.

— Ты не умеешь расслабляться, Роуз. Ты вообще не в состоянии сидеть спокойно и просто жить. Послушай, — добавил он с измученным видом, — у нас серьезные проблемы. Нужно что-то делать.

При этих словах уши у меня навострились, как у лисы. Эд заговорил на моем профессиональном жаргоне. Как в ежемесячной рубрике «Дилемма», когда советы давала не я, а сами читатели.

И только я собралась открыть рот, как Эд сказал:

— Может, нам стоит пожить отдельно.

— Отдельно. Ой. О, т, д, е, л, ь…

Я выдернула нож из сердца, переваривая его слова.

— Ну и уродец… — тихонько проговорила я.

— Что?

— Ну и уродец…

— Роуз, не надо так.

— Нет, я просто ищу анаграмму для «Роуз и Эду — конец», — объяснила я.

— А, — вздохнул он. — Понятно. Но по-моему, нам нужно передохнуть друг от друга… что-то вроде месячного отпуска.

— Чтобы ты опять смог трахнуть эту гномиху?

— Я ее не трахал — и она не гномиха!

— Нет, трахал — и это так!

— Я… не… спал с Мари-Клер Грей, — настаивал он.

— У меня диплом по языку жестов! Я тебя насквозь вижу!

— Ну, я…

— Даже и не пытайся отрицать, Эд.

Он сжал челюсть — он всегда так делает, когда загнан в угол, — и у его левого глаза забилась маленькая голубая жилка.

— Дело в том… — вздохнул он, — … что я чувствовал себя отвергнутым, и она…

— Уделила тебе внимание, как я полагаю?

— Да! — обиженно произнес он. — Уделила. Она поговорила со мной, Роуз. Она общалась со мной. А ты общаешься лишь с незнакомцами. Поэтому я и написал тебе это письмо! — добавил он. — Это был единственный способ получить от тебя ответ! Ты… невротичка, Роуз, — огрызнулся он, уже не сдерживаясь и выходя из себя. — Иногда мне кажется, что тебе самой нужна помощь.

При этих словах я опустила свою тряпку и смерила его презрительным взглядом.

— Бред какой-то, — тихо произнесла я. — Я сама помогаю людям.

— Послушай, Роуз, — раздраженно проговорил он, пробегая левой рукой по волосам, — семейная жизнь у нас не ладится. Мы бросились в омут головой, потому что думали, что достаточно взрослые и знаем, что делаем, но были неправы. Ты казалась мне такой живой, такой притягательной, Роуз, — и я до сих пор так думаю. Но мне все труднее с тобой уживаться, поэтому давай дадим друг другу немного свободного пространства.

— Тебе не хватает свободного пространства?

— Да, — ответил он. — Не хватает.

— Что ж, теперь у тебя его будет выше крыши, — холодно произнесла я, — потому что я собираюсь подать на развод.

— Ой, — вылетело у него.

Я привела его в шок. И сама себя тоже. Но я точно знала, что на самом деле означает песенка о том, что «надо дать друг другу немного свободного пространства», и намерена была уйти первой.

— Поговорим об этом завтра, — устало произнес он.

— Нет, — ответила я. — В этом нет необходимости. — Я так впилась зубами в нижнюю губу, что ощутила во рту металлический привкус крови.

— Ты так резко хочешь со всем покончить? — тихо спросил он. Я кивнула. — Ты уверена? — Я опять кивнула. — Уверена на все сто процентов? — не унимался он. — Точно, Роуз? Потому что последствия будут самые серьезные.

— Да, — солгала я. — На сто процентов.

— Понятно, — слабым голосом проговорил он. И пожал плечами. — Понятно. О'кей… если ты этого хочешь. Что ж, тогда, — вяло закончил он, — наверное, это конец.

Выдохнув через нос, он с мрачной улыбкой пошел к выходу. Но когда он протягивал руку к дверной ручке, я сказала:

— Эд, можно спросить тебя кое о чем?

— Конечно.

— Я только хотела знать, зачем ты предложил мне выйти за тебя замуж?

— Я не предлагал, Роуз. Это была твоя идея.

Черт, я и забыла. Надо же, как стыдно. Я могла бы поклясться, что все было по-другому. Уж точно не припоминаю, чтобы я вставала на одно колено. Только помню, как кружилась по бару «Лондонский глаз», напившись до поросячьего визга, и к тому моменту, как мы отправились в постель, мы уже были обручены. Но если, как совсем не по-джентльменски заявляет Эд, именно я предложила пожениться, значит, я должна предложить и развестись.

Размышляя обо всем этом теперь, я опустошала последние несколько коробок и убиралась в доме после ухода близнецов. Тут не так уж плохо — всего лишь пыльно, и только. Белые стены, деревянная кухня, шелковые занавески кремового цвета (включены в стоимость) и очень мягкие, светлые берберские ковры с огромным ворсом повсюду. В доме все нейтрального цвета. Он какой-то чахловатый, блеклый, как я. Но мне нравится, думала я, отскребая и вычищая грязь. Слишком яркие цвета меня бы утомили. Я решила заняться отделкой интерьера позже. Пока и так сгодится.

И вот теперь, запомнив то, что говорили близнецы, я приготовилась изгнать Эда из своего сердца. Я очень тщательно все продумала. Пошла в супермаркет «Спар» за углом и купила упаковку воздушных шариков. Вернувшись, разложила их и на каждом черным маркером нацарапала «ЭД РАЙТ». Потом надула, глядя, как его имя ширится и растет на резиновой шкурке. От напряжения у меня даже уши заболели. Шарики подпрыгивали вверх-вниз на полу гостиной, отскакивая друг от друга на сквозняке, с неуместным, почти оскорбительно праздничным видом. Я отыскала шкатулку для рукоделия и, вытащив самую большую иголку, стала протыкать их один за другим. БАХ! Имя Эда разорвалось на резиновые ошметки. ТРАХ! Взорвался еще один шарик. БУМ! Хлопнул третий, когда я проткнула его с довольной улыбкой. Я получала от этого процесса огромное и, признаю, детское удовольствие, ощущая тихую дрожь злорадства. Эд был полон горячего воздуха. Его клятвы ничего не значили, и именно этого он и заслуживал. Я взорвала девятый шарик — по одному на каждый месяц нашего знакомства, потом вынесла последний, желтый, на улицу. Ветер разгулялся, и минутку я постояла на лужайке, а потом выпустила шарик. Внезапный порыв ветра подхватил его и поднял над забором садика, прежде чем шарик не взмыл в небо и улетел в никуда. Он поднимался все выше и выше, подпрыгивая и качаясь на резком ветру, но я все еще могла разобрать имя Эда. Потом он превратился в желтую кляксу на небе, потом в капельку, точку и наконец пропал из виду.