Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Уезжая 19 октября из Аяна, куда он добирался из Николаевска на американском паруснике "Пальметто", дважды благополучно избежав опасности попасть в плен (англо-французская эскадра продолжала крейсировать у наших берегов), Муравьев еще раз напомнил в письме к Завойко, "чтоб Невельского никаким делом не обременять, а иметь его в виду как частного человека, проживающего в Мариинском посту, которому мы обязаны оказать всякое содействие… он у нас только в гостях на эту зиму…". Дело в том, что и Невельской и Завойко не сумели своевременно уехать: шхуна "Восток", на которой они намеревались попасть в Аян, не смогла выйти из Мариинского и там зимовала. В итоге Невельской остался "частным лицом", числясь начальником несуществующего штаба, поскольку Муравьев-то уехал, а Завойко волей-неволей пришлось еще целую зиму исполнять в Николаевске обязанности губернатора. Он ждал на смену себе Казакевича, но тот был все еще в Америке. Притом ни для кого не было секретом, что назначение свое он принял весьма неохотно и оговорил его срок — не более чем на два года.

Генерал-губернатор возвратился в Иркутск в конце декабря 1855 года. К этому времени по его представлению правительство утвердило образование Приморской области, в состав которой вошли прежняя Камчатская область, Охотское побережье и Приамурье. Центром области стал Николаевск, а первым военным губернатором утвержден Казакевич. Именно в это же время из состава Забайкальской области была выделена Амурская область, губернатором которой, как уже говорилось, стал Буссе. Все произошло так, как и было задумано.

Муравьев отправился в Петербург, где за это время произошли большие перемены: на трон вступил вместо умершего в феврале 1855 года Николая I его сын Александр П. В столице появился возвратившийся из Америки Казакевич, который был очень нужен генерал-губернатору. Темой их бесед стала организация Приморской администрации, устройство в Николаевске механических мастерских для ремонта кораблей, очередной сплав по Амуру. Его предстояло возглавить Корсакову. А Казакевич должен был воспользоваться этой возможностью для того, чтобы попасть в Николаевск. Кроме того, в связи с заключением 30 марта 1856 года в Париже мирного договора, знаменовавшего собой окончание Крымской войны, возникла необходимость возвратить в Забайкалье войска с устья реки. Обременительно стало содержание войск и на Камчатке. Одновременно надо было продолжить переселение крестьян, открыть по Амуру зимнее почтовое сообщение, организовать по нему пароходное движение летом и наладить переброску в Николаевск различных грузов.

Таковы были главные задачи сплава 1856 года, в котором Муравьев не принимал участия. После Петербурга он побывал в Карлсбаде (ныне Карловы Бары), где ему предстояло заняться лечением своей застарелой лихорадки, приступы которой все чаще давали о себе знать, а потом оттуда — во Францию, в По, где уже ожидала его Екатерина Николаевна. Но за границу Николай Николаевич — и это характерный штрих — уехал не прежде, чем было получено известие о мире. 19 марта он писал из Петербурга Корсакову, который оставался за него: "Отправляю к тебе, любезный друг Михаил Семенович, нового адъютанта моего подполковника Моллера, одного из храбрейших кавказских офицеров (притом родственника — отец Муравьева был женат вторым браком на дочери адмирала Моллера. — А.А.)— он везет в Иркутск новости о подписании в Париже мира, вчерашнего, т. е. 18-го числа, пробудет в Иркутске не более одних суток и отправится потом прямо туда, где ты находишься (то есть где-то на Амуре со сплавом, который Корсаков возглавлял. — А.А.).…Главное дело, чтобы войска наши пораньше оттуда возвратились…" Напоминая Корсакову, как ему вести себя с китайцами, Муравьев подчеркнул: "Не сомневаюсь, что ты сумеешь обойтись с китайцами согласно высочайшей воли и даже естли бы они выдумали загородить тебе дорогу своими джонками, то продолжай итти безостановочно, не делая им никакого вреда: а если они станут стрелять, то скажи, что будут отвечать за это перед своим правительством, и письменно объяви об этом в городе".

В следующем письме, от 29 марта, как бы оправдываясь, что он не в Иркутске, генерал-губернатор пишет: "Странно мне отправлять Амурскую экспедицию без меня, но я очень хорошо сделал, что остался здесь до мая, во-первых, ожидал окончательных сведений о заключении мира, а во-вторых, буду свидетелем всех тех перемен, которые должны совершиться в течение будущего месяца: Нессельроде уходит, Долгорукий тоже, Брок тоже, все это говорит положительно…" Все упомянутые в письме перемены были связаны с коронацией, которая предстояла в Москве летом. Из-за нее Муравьев не слишком долго пробыл за границей. В августе он возвратился в Петербург, а к концу 1856 года был в Иркутске.

ГРАНИЦА НА АМУРЕ

Сменивший небезызвестного К.В. Нессельроде на посту государственного канцлера А.М. Горчаков, опытный и дальновидный дипломат, полностью разделял взгляды Муравьева на амурский вопрос. Он понимал, что благодаря деятельности восточносибирского генерал-губернатора фактически создана возможность установления границ страны на берегах Тихого океана в районе устья Амура и в Приморье. Наступало время, когда решительными мерами можно было завершить столь успешно начатое Муравьевым и Невельским несколько лет назад дело.

21 марта 1857 года в Иркутск приехал Путятин, уполномоченный вести переговоры с Китаем. Муравьев хотя и желал ему успеха, но в душе остался недоволен тем, что прислали кого-то завершить то, что начинал он. Китайцы, однако, не приняли Путятина, и тот вынужден был вернуться назад на пароходо-корвете "Америка", закупленном Казакевичем в США. Муравьев все лето провел в Усть-Зейском посту, готовый в любой момент прийти на помощь послу.

Генерал-губернатор возвратился в Иркутск лишь в августе, откуда снова уехал — сперва в Петербург, а потом за границу. В декабре его вызвали в столицу. Под Новый год Муравьев стал генерал-адъютантом. [10]Хотелось бы отметить, что награда эта стала для Муравьева как бы ответом на его просьбу об отставке. Докладывая о действиях — своих и Путятина, генерал-губернатор пылко, соответственно своей натуре, высказал много накипевшего. Кое-что, разумеется, было преувеличено, но иное справедливо. Но он не мог не рассказать и о том, как изменился левый берег Амура, где каждый год появлялись все новые русские селения. Он отмечал, что "очевидно и положительно, что Китайское правительство молчанием своим признало за нами право владения и обязанность защиты устья реки Амура и острова Сахалина, в систему коей входит залив Де-Кастри и Императорская гавань, которые заняты и укреплялись нами с того же времени". И следовательно, пора решительнее браться за дело. Впрочем, прошение об отставке он все-таки подал.

Теперь же, по возвращении в Петербург, когда стало известно о пожалованном ему звании и об отказе в отставке, Николай Николаевич несколько изменил тон: так, сообщая в одном из писем к Корсакову о своих новостях, он бодро заявлял, что придется еще несколько лет провести на востоке, чтобы завершить начатое, а потом уж передать дело в надежные руки Корсакова. Не последнюю роль здесь, по-видимому, сыграло то, что именно ему были даны царем все полномочия для ведения переговоров с Китаем.

Сразу после детальной подготовки нужных документов ободренный генерал-губернатор выехал из столицы зимним путем. Пренебрегая риском, по льду он переправился через Байкал, проехал Читу и 26 апреля оказался в Сретенске. Тут уже все было готово к сплаву. Муравьев шел по Амуру в третий раз. В Айгуне начались переговоры с представителем Китая. Муравьев вел их умело и тонко. 16 мая был подписан Айгунский договор. В первом пункте его говорилось, что левый берег Амура от реки Аргуни до морского устья составляет принадлежность России, а правый до реки Уссури принадлежит Китаю. Договор констатировал: "От р. Уссури далее до моря находящиеся места и земли, впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами, как ныне, да будут в общем владении".

вернуться

10

Звание генерал-адъютанта считалось весьма почетным. Его обладатели имели право устно передавать волю монарха. Письменного ее подтверждения при этом не требовалось. Существовали и другие привилегии генерал-адъютантов. Знаком принадлежности к их числу был "шифр" — императорский вензель на погонах или эполетах. (Примеч. ред.)

59
{"b":"162942","o":1}