Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Если такая спокойная отстраненность при совершении детально обдуманных преступлений есть признак безумия, что ж, значит это было трезвое безумие. Я отдаю себе в этом отчет и не испытываю никаких сожалений.

Единственное, что не даст мне покоя, это мысль о Шелудивой и о Рембрандте. Они ни в чем не виноваты, но пощадить их было невозможно. Единственное утешение по поводу Шелудивой — это то, что цирроз печени очень скоро доконал бы ее. Что же до Рембрандта, то, как ты понимаешь, это было неописуемое страдание.

Наконец-то я свободен от ненависти. Я чувствую себя полностью опустошенным.

Спасибо, спасибо тебе за твою братскую дружбу. Прощай.

Твой Франческо».

Закончив чтение письма, Ришоттани долго еще оставался в задумчивости. Оба молчали.

Прочитанное произвело на Армандо заметное впечатление. Он больше не сомневался. Как же все-таки сильна была эта ненависть, если она с такой силой вырвалась наружу по прошествии стольких лет.

Странно, но его собственная жажда мести стала казаться ему даже более простительной, чем раньше. Может быть, она была еще слишком свежа, и он пока не был в состоянии предусмотреть ее далеких последствий.

Он сравнивал себя с Франческо, и было что-то тревожно-неуловимое в этом сравнении.

Раввин нарушил молчание первым:

— Есть ли у вас еще какие-нибудь вопросы, господин комиссар?

— У меня их столько, что я даже не знаю, с чего начать, — встрепенулся Армандо. — Начнем с самого очевидного. Я постоянно спрашивал себя, куда же девался Рембрандт и сейчас, кажется, начинаю понимать. Чтобы окончательно запутать дело, Франческо везет его в Париж в том самом грубом черном чемодане, который вызвал такое удивление у персонала отеля «Риц». После самоубийства чемодан оказался пуст. А между тем, носильщик уверял, что в чемодане явно что-то было, когда он нес его в 35-й номер.

Между прочим, это обстоятельство тоже заставляло нас подозревать, что речь идет об убийстве, представленном как самоубийство.

— Да, конечно, в его планы входило именно запутать следствие. Что же до Рембрандта, то Франческо серьезно рисковал, везя его с собой в Париж. Здесь его план дал осечку. Но дело в том, что у него не было выбора.

Говорят, что пьяных Бог бережет. По-моему, он бережет и мстителей. Что вы думаете по этому поводу, господин комиссар? — спросил раввин с легкой насмешкой, глядя прямо в глаза Армандо. — Ведь Франческо полагал, что все это лишь справедливое возмездие. И вот Бог хранит его, когда с огромным черным чемоданом он проходит таможню аэропорта «Шарль де Голль» и едет в отель «Риц», где должен совершиться последний акт его трагической судьбы.

Он преодолевает свои терзания, открывает чемодан, достает узел и бросает его в огонь.

Брокар заметил потом кучу пепла в камине, но он далек от подозрения, что это и есть остатки шедевра Рембрандта. Правда, он подумает вскоре об экспертизе, но будет поздно: номер уже приведен в порядок, камин вычищен. И даже если экспертиза была бы сделана своевременно, не думаю, что вывод о сгоревшем куске холста навел бы вас на мысль о уничтожении одного из величайших шедевров живописи: обычному здравому смыслу претит идея разрушения произведений искусства. Вам, скорее, пришло бы в голову, что таким образом пытались уничтожить какую-нибудь запачканную кровью одежду. Это вполне естественно для полицейских.

Так и получилось, что исчезновение Рембрандта и подозрительные детали самоубийства все дальше уводили вас с верной дороги.

Конечно, тут сыграл важную роль случай. Обычно случай роковым образом вмешивается в идеально задуманное преступление, но здесь все сложилось иначе.

— Если все было так рискованно, почему бы не уничтожить картину сразу? — настойчиво спросил Армандо. — В конце концов, исполосовав ее ножом и вынув холст из рамы, он мог бы оставить ее в соседней комнате, рядом с другим шедевром, израильского происхождения. С тем самым взрывным устройством. Картина бы сгорела, а Франческо избежал бы риска на таможне.

— Видно старый Самуэль не объяснил вам, дорогой мой комиссар, в чем состоит особенность людей, занимающихся антиквариатом.

— Что вы имеете в виду?

— Постараюсь вкратце объяснить вам это. Торговцы произведениями искусства делятся в основном на две категории. Первая — это коммерсанты вроде меня и Самуэля, вторые — настоящие антиквары, как Франческо.

Вы спросите, в чем разница? И те и другие занимаются антиквариатом, продают и покупают. А между тем разница между ними огромная, хотя и не лежит на поверхности.

Коммерсант готов продать любую вещь, независимо от ее художественной ценности, стиля, исторического значения, лишь бы сделка оказалась выгодной. Элитарность произведения искусства для него дело десятое.

Вот Самуэль как раз и был таким коммерсантом, хотя и претендовал на звание антиквара. В своей среде ему даже удалось создать себе, совершенно незаслуженно, хорошую репутацию.

Настоящий антиквар, конечно, тоже должен быть коммерсантом. Но вы никогда не найдете среди его товара какую-либо вещь, не соответствующую названию предмета искусства. И, кроме того, это всегда будет вещь определенного уровня.

В душе настоящий антиквар обязательно коллекционер. Он торгует предметами искусства потому, что у него не хватает средств, чтобы приобретать их для себя. Он любит все, что покупает, и прежде чем расстаться с какой-либо вещью, тщательно ее изучает, его интересует ее происхождение, художественная ценность, уникальность.

Теперь представьте себе, что должен был испытывать Франческо, решаясь на сожжение такого шедевра, чтобы оградить имя своих детей от возможных подозрений. Психологический барьер препятствует выбору наиболее легкого пути. Как раз того, о котором вы говорите. Шелудивая так или иначе была обречена. Но вот с Рембрандтом он никак не мог решиться на последний шаг. Вы ведь помните, что он пишет: «Это было неописуемое страдание».

Он, наверное, сначала хотел попробовать спрятать его в каком-нибудь надежном швейцарском хранилище, оговорив его передачу своим потомкам через два-три поколения. Или просто откладывал, тянул время, в надежде найти какое-нибудь решение и сохранить картину. Пусть вас не возмущает этот кажущийся цинизм.

«Совокупление» Рембрандта представляло собой культурную ценность огромного значения, как для истории искусства, так и для человечества вообще.

В конце концов, он понимает, что иного выхода нет, и сжигает картину, испытывая невероятные мучения.

Затем в поле зрения следователей попадает и знаменитое досье. Поначалу кажется, что там кроется ключ ко всем загадкам. Но, на самом деле, оно только еще больше запутывает вас, потому что нисколько не объясняет убийство в Турине.

— Хотелось бы знать, — произнес Ришоттани, — почему ваш друг был так уверен в своих планах? Кто-нибудь мог зайти на виллу или позвонить. В конце концов, у кого-то могло возникнуть срочное дело к Самуэлю или же…

— Очень верное соображение, — перебил его раввин. — Но все знали, что старый Рубироза с семейством конец недели проводил на море. К тому же, работал автоответчик, а сама вилла была надежно заперта.

Если кому-то срочно понадобилось бы связаться с Самуэлем, его, скорее всего, искали бы на побережье.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Армандо. — В таком случае у меня остается только один вопрос: почему вы рассказали мне все это? Ведь по целому ряду обстоятельств и совпадений это преступление действительно можно отнести к разряду нераскрываемых. Дело было уже сдано в архив. У нас в полиции говорят, что убийцу можно найти или в первые двое суток, или никогда.

Надеюсь, вы не думаете, что я буду хранить тайну? Это ведь не какая-нибудь политическая сплетня или конфиденциальное сообщение о биржевых махинациях, которое можно было бы и забыть. Вы открыли мне механизм совершенно конкретного преступления. В чем же цель этого признания?

Раввин с иронией взглянул на комиссара:

80
{"b":"162893","o":1}