Реализация подобных «проектов» означала бы, что Италия, по сути дела, лишалась прав и передавалась под общеевропейскую опеку, но такая опека создала бы небывалый политический прецедент с непредсказуемыми последствиями.

А комиссар Ришоттани, тем временем, подводил итоги своей работы. Со времени убийства туринских Рубироза прошло почти три года, а дело, несмотря на все его усилия, так и не сдвинулось с места.

Что до Рембрандта, то тут вообще не было никаких просветов. Он проверил все возможные версии, но ни одна из них ни к чему не привела. По обычным контрабандным каналам картина не проходила. Ее не только не видели, но даже и не слышали о ней.

Особые отделы полиции всех европейских стран, Америки, Японии и даже Австралии по несколько раз получали запросы Ришоттани, предварительно выславшего им всю документацию по этому вопросу.

Казалось бы, ничто не было оставлено на волю случая. И тем не менее, картина как сквозь землю провалилась. Канувший в неизвестность шедевр Рембрандта стал темой разнообразных статей в специализированных газетах и журналах. Исключительность сюжета, невосполнимость потери, как с точки зрения чисто денежной, так и художественно-исторической, были очевидны. Итальянскую полицию обвиняли в профессиональной беспомощности.

И все же Армандо не в чем было себя упрекнуть. Явная нелепость гипотезы о случайном преступнике не вызывала сомнений. Все детали совершенных преступлений обнаруживали незаурядный ум и какие-то особые цели, не вяжущиеся с версией об убийце-дилетанте.

Нет, речь может идти только об уме холодном, ясном, расчетливом, способном на долговременные проекты с учетом всевозможных неожиданностей.

Достигнув пенсионного возраста, комиссар Ришоттани решил перейти на работу в архив полиции. Это было оптимальное решение, поскольку он мог таким образом поддерживать контакты с новыми, молодыми сотрудниками полиции и постоянно быть в курсе всех дел.

Один из этих новых молодых людей занял пост Доронцо, труп которого был найден обугленным на дне пропасти по дороге из Фенестрелле в Сузу.

В свое время газеты много писали об этом событии. Все силы полиции, включая комиссара Ришоттани — ирония судьбы! — были мобилизованы на раскрытие преступления и поиски связи между убийством начальника полицейского Управления и двух агентов ДИГОСа, которые были опознаны.

Поскольку прошлое этих троих было далеко небезупречным, то в конце концов многие сошлись на том, что видимо речь шла о каких-то внутренних распрях между представителями подпольного мира, хотя в пользу этой гипотезы свидетельствовали не факты и улики, а только фантазия некоторых журналистов.

Постепенно, как и в деле Рубирозы, печать начала терять интерес к этому происшествию, и несостоятельность полиции была таким образом забыта.

Верный Марио получил повышение и по рекомендации комиссара Ришоттани был произведен в должность помощника следователя первой категории, став, таким образом, главным связующим звеном между комиссаром и полицией.

Армандо был готов отдать десять лет своей жизни — и один Бог знал, были ли они ему отпущены, чтобы разрешить загадку Рубироза. Карьера его не интересовала. Дело приобрело для комиссара личную окраску, добраться до истины стало вопросом чести. Поскольку ключ к загадке найти не удавалось, значит где-то должна скрываться ошибка.

Какой-нибудь показавшийся незначительным факт, неверный анализ, забытый след или улика, ускользнувшая от внимания следователей.

Примерно год назад он даже написал письмо раввину из Маре, пытаясь еще раз выяснить причину той смертельной ненависти, которая пролегла между двумя представителями семейства Рубироза: Франческо и старым Самуэлем. Но ответа он тогда не получил.

Вот почему комиссар был так удивлен, когда как-то вечером, вернувшись с работы, он увидел в руках Веры конверт из Парижа. Отправителем был не кто иной как Аарон Райхман.

«Париж, 5 апреля 1990.

Уважаемый комиссар Ришоттани!

Непозволительно поздно отвечаю на ваше письмо, но ранее было бы преждевременно сообщать Вам сведения такого деликатного свойства. Думаю, что я в состоянии некоторым образом удовлетворить Ваше любопытство.

Жду Вас.

Сердечно ваш, Аарон Райхман».

С этого момента единственным желанием комиссара Ришоттани было как можно скорее отправиться в Париж.

Поезд хорошо действовал на комиссара. Удобно устроившись в мягком кресле, он полностью расслабился и свободно отдался потоку мыслей…

Ненависть — чувство всепоглощающее. Оно постоянно грызет душу и не оставляет места никаким посторонним соображениям…

Спокойно обдумывая свои поступки, он с удивлением отметил, что не испытывает ни малейших угрызений совести. Достаточно было вспомнить изуродованное убийцами лицо Джулии, а забыть этого он никогда не сможет, и непреодолимое желание мести с новой силой овладевало его сердцем.

Лучшее прощение — месть…

Комиссар нехотя улыбнулся: «Франческо! Прилежный посетитель французских бульваров! Похоже, что твоя душа, неспособная забыть даже самой маленькой обиды, переселилась в меня… Странное было семейство, трагической была его судьба… Странный весь этот мир людей искусства… Франческо. Какая неодолимая жажда мести, почти маниакальная, преследовала его и в молодости и в зрелые годы. И в молодости, и в зрелые годы… И в молодости, и в зрелые годы… И в молодости…»

— Господи! Да ведь убийца — это он! — вдруг вслух произнес Ришоттани, к немалому удивлению своих соседей.

Он вспомнил, как часто старый Рубироза возмущался теми антикварами, что не брезговали датировать свой товар задним числом… Ему припомнились и другие слова старика: «наводят патину на какие-нибудь дешевые поделки, манипулируют временем, как колдуны-алхимики…»

Франческо тоже манипулировал временем, только в другом направлении: он омолодил свою последнюю месть на 24 часа. Он ведь не умел забывать, не умел прощать даже через годы.

Месть стала для него патологической потребностью. Да ведь ясно же, ясно! Как же он не догадался об этом, читая дневник Марио Силенти… Ведь Франческо было уже нечего терять, болезнь не оставила ему шансов…

Но как же ему удалось уничтожить все улики, не оставить никакого следа? Каким приспособлением он воспользовался, чтобы сжечь дом?

А Брокар-то еще говорил, что дневник Силенти не слишком помог им. Именно там и был ключ ко всему делу. Этот сицилиец с поразительной точностью описал характер своего друга: его непримиримость, неспособность прощать даже самые незначительные обиды, его нечеловеческую гордыню, умение сохранять и даже взращивать свою ненависть в течение долгих лет.

Дневник давал законченный психологический портрет Франческо. Судя по всему, он обладал именно теми качествами, которые могли сделать из него убийцу.

Но как же все-таки ему удалось так хорошо уничтожить все улики? Как он устроил пожар дома? — продолжал спрашивать себя Ришоттани.

Раввин должен был все знать! И на сей раз он заговорит. Комиссар заставит его это сделать. Он будет молча слушать, он предоставит ему возможность пускаться в любые рассуждения, а в нужный момент прервет его… Он даст понять раввину, что время полуправды прошло…

Комиссар был опьянен своей гипотезой.

Да почему же гипотеза?! Уверенность!

Да, да, все именно так и есть…

Потом сомнения опять овладели им, и он вновь начал размышлять. Какое отношение ко всему этому делу имеет Рембрандт? Куда он делся? Пятьдесят миллиардов не могут исчезнуть бесследно…

И все же, несмотря ни на что, он чувствовал: убийцей туринского Рубирозы мог быть только Франческо. Интуиция подсказывала ему, что это так, но что он услышит от раввина?

Когда же поезд прибудет, наконец, на Лионский вокзал? Проклятие!

На этот раз он пожалел, что не отправился самолетом из Милана… Сейчас он был бы уже у раввина… Но, может быть, в самолете ему не пришла бы в голову эта мысль, хотя, возможно, она и абсурдна…