– Спасибо, Оскамбай, я приму твою помощь, – произнес Успенский. В голове его мелькнула мысль: «Там посмотрим на твоих духов», и рука непроизвольно коснулась тяжелой кобуры маузера.

Вход в пещеру

Вскоре на поляне возле скалистого утеса вырос целый лагерь. В больших палатках разместилось четырнадцать рабочих, которых привел Успенский. Завезли необходимые инструменты. Кочергин и Галкин командовали земляными работами. Михаил Константинович распорядился отвести русло реки в сторону от утеса. Спустя неделю после начала работ возле скалы журчал лишь небольшой ручеек.

С волнением ступал по бывшему дну реки Успенский. Вода за тысячелетия выбила себе широкое каменное ложе в толще скалы. За его пределами были наносные породы: ил и камни. В том месте, где в уступ врезался водяной поток, вертикальная трещина расширялась до небольшого грота. Был большой соблазн копать именно в этом месте. Возможно, под наносами скрыт заветный вход в пещеру.

Но Успенский медлил с решением. Ручеек, оставшийся от реки, исчезал в почве, шагах в двадцати не доходя до грота. Не там ли начать поиски входа?

Сомнения горного инженера решил старый калмык. Оскамбай постоянно присутствовал при работах, поручив заботу за скотом брату и племяннику. Он–то и подошел к Успенскому, сидевшему под скалой в раздумье.

– Иван Андреевич, духи говорят, что вход в пещеру здесь, – и калмык показал на то место, где скрывался в земле ручей. Но я должен сначала помолиться духам и спросить их согласия.

Успенский махнул рукой: все что угодно, лишь бы добраться до сокровищ.

Оскамбай долго сидел на камнях, бормоча невнятные заклинания, из которых лишь «Ом мани падме хум» было известно Успенскому. Затем калмык развел костер и что–то жег в нем, бросая щепоточками в огонь. В заключение Оскамбай сложил в некотором отдалении несколько обо – каменных пирамидок с укрепленными деревянными шестами и навесил на них хадаки – связки разноцветных флажков с написанными на них мантрами.

– Теперь вы можете дать команду начать раскопки, Иван Андреевич. Но духи сказали мне, что вход охраняет жертвенный бык, поэтому как только ваши рабочие откопают его, позовите меня. Иначе быть беде.

За восемь столетий река принесла с собой массу камней. Некоторые из них с трудом удавалось оттащить в сторону усилиями всей команды рабочих. Работа продвигалась медленно и тяжело. Когда шурф углубился на два метра, над ним Успенский распорядился установить блок, подвешенный на связанных между собой в виде пирамиды бревнах. С помощью канатов, перекинутых через блок, из шурфа поднималась бадья с грунтом и камнями. На глубине около четырех метров рабочие наткнулись на тушу быка. Когда его откопали полностью, Успенский с Оскамбаем спустились в шурф.

– Видишь, Иван Андреевич, мои духи сказали правду, – проговорил калмык, обходя крепко стоящего на прямых ногах жертвенного быка.

Шерсть на животном хорошо сохранилась, тело его, видимо, было чем–то обработано, что придало ему устойчивость, даже большая голова была приподнята, открывая широкий надрез по всему горлу. Казалось, бык вот–вот зашевелится и повернет к людям свою морду, увенчанную полумесяцем гигантских рогов.

Шаман стал ходить вокруг быка, вращая в руке молитвенный барабанчик и читая свои молитвы.

Успенский почувствовал нереальность происходящего. Откуда Оскамбай мог знать о быке? Можно предположить, что его предки закопали зарезанное животное. И не так давно, как говорит калмык. Но зачем нужно было помещать тушу на четырехметровую глубину?! А может, и вправду существуют духи древних, которые нашептывают шаману то, что не видно глазу? Стоя здесь, в глубокой яме, в центре которой, словно изваяние, застыл мертвый бык, слушая заунывное бормотание буддиста, можно было поверить во что угодно. Духи Оскамбая разрешили Успенскому достичь входа в пещеру. И он докопается до него! Что сможет помешать Успенскому войти в подземную обитель духов? Смерти он давно не боялся, духов тоже. Дороги назад нет. Только вперед!

Тем временем Оскамбай дал знак рабочим. Те обвязали быка веревками и вытащили наружу. Следом поднялись Успенский и Оскамбай.

На поверхности калмык подошел к лежащему на боку животному и с трудом открыл ему пасть. Для этого он вставил между челюстями быка нож и, прилагая большие усилия, слегка раздвинул их. Потом калмык, используя палку в качестве рычага, расширил щель и в отверстии показался синеватый язык животного. Оскамбай резко взмахнул ножом, и бычий язык оказался у него в руках.

– Усенко, – позвал калмык, – я сварю этот язык, и ты должен будешь съесть его.

– Ты в своем уме, Оскамбай? – вскричал Успенский. – Если этому быку действительно восемьсот лет, я его мясо даже в рот не возьму. И не советую варить его – вонь, наверное, такая будет, что мы все разбежимся!

Шаман лишь молча посмотрел на него и торжественно удалился, бережно неся в руках бычий язык.

Вечером все же Успенскому пришлось отведать мясо восемьсотлетнего животного. Более того, рабочие, проведав о его эксперименте, отхватили от туши быка солидный кусок мяса, сварили его и тут же съели. На вкус пища получилась отменная.

Утром, решив приготовить себе на завтрак отбивные, рабочие вернулись к быку. К их удивлению, они обнаружили лишь груду обглоданных костей. Прибежавший на их крики шаман, осмотрев землю вокруг, произнес: «Волки. Ночью приходила большая стая волков. Их прислали духи, чтобы забрать мясо жертвенного животного».

Через час после начала работ в палатку Успенского вошел возбужденный Кочергин.

– Иван Андреевич, началось! – проговорил он дрожащим от волнения голосом.

– Что случилось, Иван Ильич? – встревожился Успенский.

– Да вы не волнуйтесь, Иван Андреевич, – поспешил успокоить Кочергин начальника, – посмотрите, что я нашел сейчас в шурфе, чуть глубже того быка, – и с этими словами Иван Ильич протянул Успенскому что–то, завернутое в грязную тряпку. Тот принял сверток. Он оказался довольно тяжелым. Развернув, Михаил Константинович увидел два металлических предмета, облепленных грязью и по форме напоминающих молоток или кирку. Один темного неопределенного цвета, покрытый патиной, но второй… даже сквозь грязь Успенский видел, что он желтого цвета. С бьющимся сердцем горный инженер обтер грязь с молотка.

– Неужели золотой?! – прошептал он.

– Золотой, золотой, а второй – серебряный! – так же шепотом принялся убеждать Успенского Кочергин.

– Похоже – это какие–то обрядовые предметы, – предположил Михаил Константинович, – возможно, ими пользовались, когда приносили в жертву быка.

– Иван Андреевич, – горячо зашептал Кочергин, – мы на правильном пути, а ведь я до последнего не верил в существование клада.

– Кладов, – поправил его Успенский, – было два клада: один золотых вещей, второй – серебряных. Я не сомневаюсь, что мы их разыщем.

Еще через два дня кладоискатели обнаружили каменные плиты, испещренные какими–то значками. В центре одной из них был начертан крест.

– Это христианский крест, – объявил Успенский, – а знаки, по всей вероятности – древнесирийское письмо. Друзья, мы у входа в пещеру. Завтра утром мы войдем в нее!

1 сентября 1952 года в кабинете начальника политического управления НКВД по Иссык–Кульской области майора Эргеша Алиева произошел довольно странный для такого солидного учреждения разговор.

Беседовали двое: один – сам Алиев, кадровый офицер, отличившийся еще при разгроме басмаческих банд, а во время Отечественной войны успешно сражавшийся с диверсантами и бандитами, кавалер боевых орденов Красного Знамени и трех Красной Звезды, в будущем первый киргизский генерал; другой – бывший заключенный далекого колымского лагеря, ушедший добровольцем в штрафной батальон в Великую Отечественную войну, проползший от Москвы до Берлина по грязи и снегу, благополучно избежавший встречи с вражеской или своей русской пулей, ныне находящийся на поселении недалеко от Пржевальска, сильно постаревший Иван Андреевич Усенко.