Огромное колесо замерло. Кабинка, в которой сидели собеседники, качалась на самой верхушке круга. Они могли видеть Дом инвалидов и своды собора Нотр-Дам, стеклянный фасад Института арабского мира и, конечно же, Эйфелеву башню.

— Почему вы рассказываете мне все это? — спросил Дженкинс.

— А вы как думаете?

— Я не знаю, — искренне ответил американец.

— Это дело с биотопливом может стать хорошим подспорьем для нашего сельского хозяйства, которое гибнет от однообразия. Если мы устраним продовольственный кризис, наши фермеры будут на седьмом небе от счастья. В последние годы им постоянно твердили, что они слишком много производят, что государству это обходится очень дорого, а затраты на хранение излишков огромны. Поэтому постоянно приходилось экономить, побуждать земледельцев становиться садоводами или открывать постоялые дворы. Они задыхались, не имея возможности собирать такой же урожай, как прежде. А зеленое топливо вернет им смысл жизни, достоинство, крестьянскую гордость!

Молинье так разошелся, что кабинка начала дрожать. Дженкинс постарался его успокоить.

— Вы думаете, что они возьмутся кормить автомобили и грузовики с таким же энтузиазмом, как и людей?

— Хороший вопрос, — согласился бывший министр, постепенно успокаиваясь. — Что нужно производителям на самом деле? Производить, увеличивать урожай. Будет это зерно служить пищей людям или машинам, думаю, им наплевать. Вот к чему я клоню.

— То есть?

— Я говорю о наших, или, скорее, о ваших, ГМО.

Колесо снова тронулось. Они опустились на четверть круга и снова остановились — на этот раз на уровне платанов, росших по краям аллей.

— Как вам известно, Дженкинс, у этих генетически модифицированных организмов плохая репутация.

— Я знаю.

— Хорошо. Я мог бы без труда преуспеть в этом деле, утверждая, что опасность угрожает не только пчелам и другим маленьким существам, но и людям тоже, что нужно соблюдать принцип предосторожности и всё в том же духе. Вы знаете это не хуже меня.

— Да.

— Но если я займусь этой морально безупречной деятельностью, то убью в зародыше идею зеленого топлива, успех которой зависит от потенциально возможной прибыли. Итак, я знаю, что этот миллион гектаров отдадут нам только в том случае, если производительность достигнет высокого уровня. А побить все рекорды нам помогут ГМО.

— Я не заставлял вас это произносить, — сказал Дженкинс, видя, как Молинье сам проглотил наживку.

— Поэтому я готов выступать за безопасность ГМО, сказав только, что зеленое топливо на базе ГМО не сможет сравниться с ГМО в продуктах питания. С этого времени я смогу гарантировать вам миллион гектаров во Франции. Что вы об этом думаете?

Дженкинс размышлял несколько секунд. Молинье отдавал рынок прямо ему в руки. И, как на всяком рынке, нужно было назначить хорошую цену.

— Мы можем начать с денежного перевода на указанный вами счет.

— Я вижу, вы всегда все быстро схватываете, — произнес Молинье. — Счет за границей меня вполне устроит. Здесь это подобно смерти. Достаточно того, чтобы вы были владельцем хорошего дома в седьмом округе Парижа, как однажды утром вам предъявят неимоверный налог на состояние! По той причине, что ваш капитал просто существует!

— Пятьсот тысяч евро…

— …прекрасно подойдут в качестве половины суммы, — завершил бывший министр.

— С окончательным расчетом после принятия решения на государственном уровне.

— Согласен, — произнес полный человек, который компенсировал, как мог, лишения в еде, на которые обрекало его собственное здоровье. — Скажите, семена ГМО стоят миллиона гектаров, не так ли?

— И миллиона евро. Ведь это тоже неплохо, не так ли?

Молинье расхохотался так, что его услышали в соседних кабинках. Договорившись о сделке, Дженкинс захотел побольше узнать об экспертной комиссии, созданной президентом, чтобы составить ясную картину относительно ГМО.

— Не могу сказать, как относятся к этому остальные семеро членов комиссии, — прокомментировал Молинье. — Но, по-моему, позиции еще очень неопределенные. Тех, кто изначально был враждебно настроен по отношению ко всем этим молекулам, можно переубедить с помощью нескольких сильных аргументов. А те, кто был настроен положительно, кажутся мне еще до конца не определившимися. Яростная и хорошо продуманная атака на ГМО может изменить их настроение. Нужен такой человек, как я, с основательными убеждениями, чтобы склонить чашу весов на нашу сторону.

— Я понимаю, — согласился Дженкинс. — А что, по-вашему, думает обо всем этом президент?

Молинье опять разразился громким смехом.

— А президент не думает, дорогой Дженкинс. Он политик, прагматик. Президент принюхивается, прислушивается, а потом приходит к определенному решению. Не принимайте в расчет его отношение — будь оно благоприятным или враждебным. Он приспособится, подстроится, сделает все возможное, чтобы не потерять свою популярность. Ему также нужно будет задобрить общественное мнение; но это уже другая история!

— Заключения вашей комиссии будут очень убедительны. Я не сомневаюсь, — подвел итог Дженкинс.

— Да, я тоже в этом уверен. Действовать нужно быстро. Завтра я сообщу вам план своих действий. И номер своего счета в банке Люксембурга.

Их кабинка остановилась. Дженкинс и Молинье попрощались. Каждый направился в свою сторону. Дженкинсу внезапно тоже захотелось сладкую вафлю, и он встал в длинную очередь к продавцу сладостей.

Дон Мельчиорре и его гость вошли в замок. Грегуар заметил светловолосую женщину, стоящую к ним спиной. Когда она повернулась, то молодой француз не смог сдержать своего изумления. Осанка, черты лица, взгляд — сходство с доном Мельчиорре было таким очевидным, что никаких сомнений не оставалось: это была его дочь.

— Это Орнелла, душа этого дома, — произнес хозяин, с нежностью глядя на свою младшую дочь.

Орнелла улыбнулась, затем обняла старика и на итальянском прошептала несколько слов ему на ухо так быстро, что Грегуар не уловил смысл сказанного.

— Извините, я на минутку, — сказал дон Мельчиорре. — А вы пока перекусите. Там, на столе фрукты. Виноград просто великолепен, а персики, Бог мой, это настоящий дар небес!

Отец с дочерью удалились, а Грегуар остался один в огромной комнате, которую он мог спокойно рассмотреть. Этот дом был одним из тех, фотографии которых регулярно печатают в журналах, пишущих о богатейших людях планеты. Во всем чувствовалось дыхание спокойствия и роскоши. Здесь были картины великих мастеров, громадные вазы, поражающие изящностью отделки, портреты предков. И все это прекрасно сочеталось с тихой музыкой Верди, которая лилась из маленьких, практически невидимых колонок, расположенных прямо в стенах. Огромное место занимали книги по живописи, пейзажу и скульптуре. Библия и многочисленные жития святых соседствовали с шикарнейшими репродукциями литографий.

Внезапно, когда Грегуар небрежно проводил пальцем по кожаному корешку какой-то большой книги, у него возникло странное чувство. Грегуару больше, чем когда-либо, казалось, что он у себя дома. По силе это ощущение нельзя было сравнить с тем, что он испытывал в Крезе, в Японии и даже в Лондоне.

Такое влияние оказал на него не взгляд Орнеллы, хотя Грегуар в полной мере почувствовал всю его силу, а сама атмосфера этого просторного жилища, которое, казалось, открыло Грегуару свои объятия, как это сделал дон Мельчиорре.

Дверь, ведущая в библиотеку, была закрыта. Несмотря на это, Грегуар время от времени слышал то низкий голос дона Мельчиорре, то тонкий и страстный голос Орнеллы. Что за вопрос они решали? Спорили они или просто обсуждали дела? Прислушиваться было бесполезно. Грегуар не так хорошо понимал итальянский, чтобы попытаться извлечь хоть какую-то информацию из этой дискуссии. К тому же, может быть, потом он обо всем узнает.

Молодой человек подошел к дубовому столу в центре комнаты и налил свежего лимонного сока, подсластив его двумя кусочками сахара. Потом он вымыл гроздь винограда в наполненной водой чаше и взял два спелых персика. Затем Грегуар сел в большое кресло, обтянутое плотной тканью, и стал смотреть в окно на равнину, которая простиралась перед глазами обитателей замка.