Я нашел его в еще более жутком состоянии. Фабиан снова напился. А еще он вернулся к своей привычке протирать лицо ватой, смоченной в спирте, и поэтому выглядел ужасно. Хуже того, он поссорился с Сол. В принципе ничего страшного – она упала в глубокую лужу у подножия скалы, когда они искали там крабов, – но мне удалось использовать это как повод для обвинений, которые я не замедлил обрушить на него, когда вернулся в нашу хижину. Я обвинил его в том, что он предает нашу дружбу, почти все время проводит с Сол. Я разозлился настолько, что не отдавал отчета своим словам. Я дошел до того, что обвинил Фабиана в том, будто он… покусился на невинность девочки.

В отместку я сказал ему, будто провел ночь с Салли. Будто мы с ней оставались вместе целый день, занимаясь любовью под струями прекрасного водопада. Это была, конечно же, чушь, но мне хотелось отплатить ему за ту боль, которую он причинил мне. Фабиан был в уязвимом состоянии, и я не сомневался, что он мне поверит. Как и следовало ожидать, мой рассказ вызвал у него приступ ярости. Тут-то все и началось.

Мы наговорили друг другу кучу гадостей, но мне кажется, главным образом потому, что наконец-то на нас начал сказываться наш побег. Последствия этого шага не заставили себя ждать. События начали развиваться так, что перестали напоминать игру. Мы, естественно, вспомнили клинику Меносмаля, и Фабиан наорал на меня. По его словам, я сфабриковал эту злополучную газетную вырезку вовсе не для того, чтобы помочь ему. Что все наше путешествие я задумал лишь для собственной выгоды, а отнюдь не ради его блага. Потом он бросился к подножию утеса и попытался вскарабкаться наверх, к куполу.

Он уже раньше бывал в пещере и потому знал, что можно не опасаться прилива, если вовремя попасть внутрь. Я же этого не знал и поэтому бросился следом, испугавшись, что он попадет в беду.

Когда я догнал его, у меня начался приступ астмы. Мне хотелось восстановить дыхание и поговорить с ним. Но Фабиан как будто лишился рассудка. Все закончилось дракой прямо на камнях. Мы толкали друг друга и кричали. В конце концов мы оба оказались в воде и ударились головами о камни. Я смог подняться на ноги и доползти до пещеры. Там я, видимо, потерял сознание.

Вы хотели услышать правду. Вот вы ее и услышали.

Отец выронил косточку от оливки, и она с щелчком ударилась о поверхность стола. Мать с мрачным видом опустила глаза.

Суарес внимательно посмотрел на меня, затем медленно выдохнул. Я попытался уловить хотя бы слабый сигнал, признак того, что он все еще на моей стороне. Увы, искорка симпатии в его глазах, похоже, погасла навсегда.

– Итак, кое-что мы выяснили, – заговорил он. – Ты счел себя вправе спровоцировать Фабиана, который пребывал в сложном психическом состоянии, чтобы снова вернуть его к какой-нибудь безобидной мальчишеской истории.

– Я вынуждена согласиться, Анти, – тихо произнесла мать. – Твое поведение представляется мне крайне безответственным. Даже злонамеренным. Однако – и твой рассказ тому доказательство – трагедия случилась отнюдь не потому, что он поверил в газетную вырезку. Клиника для людей, потерявших память, не имеет с этим ничего общего! Фабиан – самый настоящий сумасшедший! У него с головой не все в порядке!

– Спасибо, – холодно поблагодарил Суарес. – Мы уже никогда не узнаем правды. Лишь одно я знаю точно: я никогда не прошу себе, что толком не поговорил с Фабианом о его родителях. – Суарес тряхнул головой и продолжил: – Феликс Моралес сожительствует с горничной. Чего еще можно было ожидать от парня из горной деревушки, которого как магнитом тянет на таких же, как он, простолюдинок?

Моей матери явно не понравилось то, что он сказал.

– Как вы можете говорить такие вещи…

– Что вы об этом знаете? – резко оборвал ее Суарес.

В его голосе прозвучали незнакомые мне нотки. Явная неприязнь, от которой мне вдруг стало дурно.

– Между прочим, многое, – отрезала мать. – Можете не рассказывать мне, какое здесь у вас, в Эквадоре, нетерпимое отношение ко многим вещам. Однако в сложившихся обстоятельствах лучше умолчу об этом.

Суарес рассмеялся крайне оскорбительным, неприятным смешком.

– Умоляю вас, сеньора, не утруждайте себя подобными инсинуациями в мой адрес. Я стоически перенесу их.

Я попросил мать замолчать и предоставить мне возможность объясниться с Суаресом. Не хватало, чтобы этот разговор перерос в поток политических обличений. Я вновь обратился к Суаресу.

Говорил я довольно долго. Признаюсь, порой мне приходилось искать себе оправдания – кстати, весьма противоречивые.

Я не думал, что Фабиан воспримет все так серьезно. Я рассчитывал, что ему станет лучше. Вы сами говорили, что реальная жизнь способна принести сплошные огорчения. По вашим собственным словам, иногда нет ничего дурного в том, чтобы дать людям возможность поверить в то, во что они желают верить. Вы утверждали, что горе задает нам всем разные вопросы. Вы и ваши чертовы афоризмы, произносимые по любому поводу. Это вы во всем виноваты. Это ваша вина, а не моя.

Мать героически бросилась мне на помощь.

– Все верно. Чье мнение, как не ваше, побудило двух мальчишек отправиться в эту поездку? – строго спросила она. – Вы не только поощряли их фантазии, вы всячески отравляли душу собственного племянника. Поэтому я не удивляюсь, что и моему сыну – причем не без вашего влияния – взбрело в голову пуститься в далекое путешествие.

– Даже человек, обвиняемый в гибком взгляде на истину, способен понять смехотворность подобных утверждений, – спокойно парировал Суарес. – Они не имеют ни малейшего отношения ни ко мне, ни к Фабиану. К вашему сыну – пожалуй.

Недобрый огонек, вспыхнувший в его глазах, совершенно преобразил Суареса. Он вдруг сделался похож на дышащего злобой питбуля.

– Ты паразит, Анти, ты – кукушка, – проговорил он.

Я вздрогнул.

– Ты похож на кукушку, – продолжил Суарес, энергично ткнув пальцем в мою сторону, – которая подбрасывает яйца в чужое гнездо, в гнездо другой, более слабой птицы. Да что там! Ты самый настоящий вандал!

– Более слабой? Вы хотите сказать, что Фабиан был слабее меня? – взмолился я.

– Ты вечно чего-то боишься. Ты – трус. Твоя трусливая натура делает тебя способным на все. Так и получилось, ты убил его.

– Довольно, – перебил его отец. Его голос еще никогда не звучал столь решительно и твердо. Словно это сказал не он, а кто-то другой, кто незаметно для нас вошел в комнату. – Он всего лишь ребенок.

– Он уже почти стал мужчиной, – возразил Суарес и встал. Затем подошел к двери и с напыщенно-мелодраматическим видом плюнул на пол.

– Вон из моего дома! – процедил он. – Рассказчик ты хренов!

Мы втроем – родители и я – сидели неподвижно, как будто разбитые параличом.

– Вон! Все вон! – повторил Суарес, дрожа от гнева. – Уходите. Пока я не напустил на вас Байрона!

– Суарес! Я прошу вас! – Я изо всех старался не заплакать, но поздно. Слезы уже текли по щекам. Я попытался сказать еще что-то, однако мне не хватило воздуха. С моих губ слетело лишь невнятное сипение.

Мать, не удостоив Суареса взглядом, вышла из комнаты. Отец помог мне подняться с кресла и повел к выходу. Когда мы приблизились к порогу, Суарес произнес:

– Выслушай еще одну вещь, прежде чем уйдешь, Анти. Я бы на твоем месте поверил, что Фабиан и правду провел ночь в борделе. В нашей семье наблюдается склонность к продажной любви. Среди нас немало талантливых рассказчиков. – Мне стало мучительно жаль этого пожилого человека, который был готов в любую минуту разрыдаться. – Мир Фабиана был фантастическим потому, что не мог быть иным. А что скажешь ты в свое оправдание?

Дверь дома, так хорошо мне знакомого, навсегда закрылась за моей спиной, и я услышал, как мать невнятно проговорила:

– Какай ужасный человек!

Звук ее голоса показался мне далеким, сдавленным, приглушенным, почти нереальным. Экзотические цветники Байрона, розы и кактусы, беленные известью стены дома, красная земля подъездной дорожки, наш идиотский практичный автомобиль – мне почему-то казалось, что все это в любую минуту бесследно исчезнет и я останусь один в целом мире. До меня дошло, что я не попрощался с Евлалией и Байроном, однако в ту минуту меня это не особенно озаботило.