– Фаби, ты видел, как испугался бык? Ты видишь, что я его не побоялся? Не переживай, все будет хорошо.

Потом он закашлялся и произнес:

– Хочу пить. Дайте мне глоток воды.

Помнишь, мы с тобой ходили в бассейн и, задержав дыхание, пытались что-то крикнуть изо всех сил под водой? Звук его голоса был точно такой же, какой-то водянистый и булькающий.

– Фаби, ступай. Принеси воды, – сказал мать.

Я не двинулся с места.

Тогда она закричала:

– Ступай, Фаби! Ты мне ничем не сможешь помочь. Найди где-нибудь воды и быстрее возвращайся. КТО-НИБУДЬ уже вызвал «скорую»?!

Я побежал не оглядываясь, бросился прочь от этого злополучного места, прочь от нашей машины, по направлению к церкви и жилым домам. Я бежал так быстро, что почти напрочь забыл, за чем именно бегу.

Разумеется, двери всех хижин оказались заперты. И зачем только я сюда примчался? Ведь все ушли на главную площадь праздновать. На улочке, где располагалась маленькая, беленная известью церковь с убогим деревянным крестом, было темно и тихо.

Все хижины, в которых жили крестьяне, были пусты и заперты на замок. Здесь не оказалось ни одной живой души за исключением привязанной к одному из домишек ламы и лежавшей возле кактуса собаки, пожиравшей кусок свиного жира.

Я посмотрел назад и увидел беспорядочно мечущихся людей. Затем до моего слуха донесся шум автомобилей, спускавшихся вниз по склону горы.

Что-то подтолкнуло меня к церкви, видимо, я подумал, что смогу найти там святую воду. Если отец не станет ее пить, то хотя бы поставит себе на грудь, и ему станет легче. Он скажет, что ему хорошо, мелькнуло в моей голове.

Дверь захлопнулась за моей спиной, и я шагнул внутрь. Там было темно. Я не смог ничего разглядеть, кроме смутных очертаний пары складных деревянных стульев и неяркого металлического блеска в том месте, где по идее располагался алтарь. Собственное дыхание показалось мне ужасно громким, едва ли не эхом, гулко отдававшимся под сводами церкви. Воздух внутри был влажным и пыльным.

Я услышал какой-то громкий удар, и в следующее мгновение окна как будто ожили. Небо на миг осветилось, затем расцвело вспышками красных и желтых полосок. Мои глаза оказались не готовы к столь нестерпимо яркому свету.

Примерно в нескольких дюймах перед моим лицом я со страхом увидел еще одну пару глаз. От испуга у меня перехватило дыхание, и я невольно попятился обратно к порогу. Затем разглядел нарисованную на щеке слезинку и понял, что стою прямо перед деревянной статуей Богоматери. Вспышка красного света сверкнула на ее серебристой короне.

Небо осветилось еще одной вспышкой. Я понял, что происходит. Какой-то придурок запустил на улице фейерверк, и это притом, что мой отец лежит с кровавой раной в груди.

На сей раз я разглядел в церкви кое-что еще. В углу в обнимку стояли мужчина и женщина. У него были длинные волосы, собранные в конский хвост, на голове шляпа с широкими полями. Он стоял ко мне спиной, и за его плечом я увидел испуганное лицо молодой женщины. Затем увидел его голый зад, освещенный вспышкой красного света. Женщина была в белой блузке. Я направился к выходу, открыл дверь, побежал обратно к загону и несколько раз чуть не упал, потому что земля была влажная. Я был до смерти перепуган, главным образом из-за того, что мне не удалось найти воды.

Подойдя к загону, я перелез через изгородь и, расталкивая людей, пробрался в самую середину толпы. Моих родителей там не было.

Я закричал. Где они? Где мои родители?

Ко мне приблизилась какая-то индианка и сказала, что они уехали. Они искали тебя. Твой отец ранен, и твоя мать повезла его на машине наверх, в гору, навстречу «скорой помощи», чтобы встретить ее на полпути. Дорога там извилистая. Она хочет встретить «скорую помощь» и передать им твоего отца, а потом вернуться за тобой. После этого вы поедете навестить твоего отца. Все будет хорошо, малыш. Оставайся со мной. Давай подождем твою маму. Она скоро вернется, очень скоро.

У этой женщины было доброе лицо, изрезанное морщинами, как у всех пожилых индианок. Она прикоснулась к моей щеке холодной рукой.

Налей мне еще. И мы стали ждать.

Я сидел в передней комнате в маленькой хижине этой женщины. Она показала мне, как работает ткацкий станок. Мы ждали долго. Она напоила меня чаем, потом включила телевизор, и я стал смотреть «Макгайверов». Забавно, почему я все это запомнил?

Они так и не вернулись.

Они ушли из моей жизни навсегда.

Машина сорвалась с дороги.

Перевернулась и загорелась. Кто-то вызвал «скорую помощь». К счастью, она ехала в сторону асиенды. Но помощи врачей уже не потребовалась. Моих родителей не стало.

Как не стало вот этого глотка текилы.

На дне ущелья нашли нашу перевернутую вверх колесами машину. Она вся обгорела. Внутри обнаружили тело отца. Матери рядом с ним не оказалось. Ее так и не нашли.

Все, кроме меня, поверили, что она погибла.

Извини. Я еще никому не рассказывал об этом. О черт!

Больше такое не повторится. Я никогда не плачу.

Я никогда не плачу.

Еще одна рюмка текилы, вот что мне сейчас нужно.

Да пошел ты! Не мешай. Я могу выпить еще. Черт бы тебя побрал, маменькин сынок! Английский засранец. Суарес – ублюдок. Он говорит, что она никак не могла остаться в живых. Но ведь с ней могло случиться все что угодно. Ее могли похитить повстанцы. Все что угодно с ней могло произойти. Она могла оказаться где угодно.

Анти, послушай, меня сейчас вырвет.

Посмотрим, что тут у нас еще осталось.

Дьявольщина.

Вот Суарес снова возвращается.

Ч-ч-черт…

Фабиана повело в сторону, и у него изо рта фонтаном хлынула рвота. Фары автомобиля Байрона ярко осветили стены комнаты, совсем как всполохи фейерверка – помещение той церквушки неподалеку от асиенды в горах. Еще мгновение, и в замке со скрежетом повернется ключ. Фабиан даже не шелохнулся. Предпринимать что-либо было бесполезно.

Когда Суарес вошел в библиотеку, вид у него был такой, будто он рад нашему пиршеству. Он даже сказал, что мы зря не включили музыку. Однако в следующий момент учуял запах рвоты, увидел, что на столе стоит пустая бутылка, а Фабиан мешком лежит в кресле. Суарес оборвал свою фразу на середине и щелкнул выключателем, зажигая верхний свет. Перед ним предстала довольно жуткая картина.

Возникла не менее кошмарная пауза. Цветомузыкальная установка продолжала работать, ритмично мигая разноцветными огоньками. Суарес выключил ее и только после этого заговорил.

– Никогда не надо оставлять двух молодых кобельков одних. Ни за что нельзя этого делать. Они всегда накликают на себя беду, – произнес он. – Взрослый кобель и сучка – это нормально, ничего страшного. Сучка и сучка – тоже нормально, проблем не возникнет. Но два кобелька – это просто жуть.

Он подошел к Фабиану и принялся разглядывать его. Тот притворялся, будто вырубился окончательно.

– Вы – пара кобельков, – в заключение произнес Суарес. – Я не стану просить Евлалию убирать осколки и блевотину. Вы сами сможете сделать это утром. Но я все-таки попрошу Байрона отнести этого дегенерата в спальню. А ты, Анти, задержись немного.

С этими словами он вышел из библиотеки.

Я принялся рассматривать гладкое засохшее пятно слюны на щеке Фабиана, блестевшее в непривычно ярком свете. Он что-то забормотал, и нитка густой слюны, свисающая с подбородка, как маятник покачнулась в такт движениям его головы.

В дверях вновь появился Суарес. За его плечом маячила крупная голова Байрона, на лице которого гуляла широкая довольная улыбка – он явно предвкушал интересное зрелище.

Байрон прошел через всю библиотеку и опустился на колени перед распростертым в кресле Фабианом. Затем взял его на руки, встал с колен и взвалил бесчувственное тело на плечо. Закованная в гипс рука легонько ударила Байрона по спине. Фабиан, пробудившись, с удивлением посмотрел на него.

– Что такое? – поинтересовался он. – А, привет, Байрон, громила. Смотри только не застрели меня.