– Поплаваем? – примирительным тоном спросил я после завтрака.

Этим способом мы разрешали проблемы и раньше. Любые споры из-за девушки или столкновения мнений по поводу различных событий, какими бы серьезными те ни были, быстро забывались в синем бассейне на крыше Спортивного клуба. За исключением дома Суареса, это было одно из немногих мест, где мы, забыв о скучных деталях, могли вновь стать самими собой, где, не задумываясь о последствиях, имели возможность веселиться от души, как то и положено в нашем возрасте. Но, кажется, после пасхального парада примирение стало намного труднее – причем не только потому, что из-за сломанной руки Фабиан теперь не мог плавать.

– Нет, – сказал он.

Он сидел за барной стойкой, протирая лицо и руки бумажной салфеткой, смоченной в спирте. Эта процедура уже вошла у него в привычку, хотя последствия ее длительного применения повергли бы Евлалию в ужас. Теперь Фабиан не просто очищал поры, он отшелушивал целые лоскуты кожи. Крылья его носа заметно покраснели; кожа на левой руке, как будто в ужасе от вторжения чужеродных элементов, казалось, вот-вот полностью облезет. Это придавало облику моего друга некую изможденность, делая похожим на пьяного боксера или больного малярией.

– Пошли! Как насчет того, чтобы немного поплавать в море? Ты так толком и не купался после того, как сбросил гипс.

Сам того не желая, я придал своему голосу этакую жизнерадостную родительскую интонацию. Хотя и понимал, произнося эти слова, что буду за это наказан. Как я и предполагал, Фабиан смерил меня уничтожающим взглядом. Снисходительно поднятые брови, прищуренные зеленые глаза – он всегда смотрел на меня так в те минуты, когда я расхваливал нечто такое, что для него самого было давно пройденным этапом. Я сделал вид, будто ничего не понял, и вновь спросил:

– А почему бы и нет? Что ты собираешься делать?

– Ты хоть понимаешь, что сегодня воскресенье? – сказал Фабиан. – Если завтра мы не вернемся, кое-кто начнет психовать. Или ты забыл?

Я уже успел потерять счет времени. Но на этот раз хотел остаться подольше именно я.

– Тем более! Больше причин развлечься напоследок. Пойдем плавать, а поговорим потом. Если мы уедем сегодня вечером или завтра утром, то успеем вернуться завтра к концу занятий, и нам влетит только за то, что мы пропустили всего один учебный день.

– Так не получится. И вообще я не хочу плавать. У меня болит рука. Вряд ли кость успела встать на место до того, как я уехал.

– В таком случае протирать ее спиртом бессмысленно. Посмотри, с тебя слезает кожа!

– Хватит обо мне беспокоиться. Все нормально. Я сожалею о том, что произошло вчера вечером. Но теперь ты по крайней мере знаешь правду.

Дрожащей рукой он поднес ко рту стакан с водой. Я обратил внимание, что к темным волоскам, пока он ее протирал, прилипли волокна салфетки.

– Теперь ты знаешь, почему я не нахожу себе места.

– Да. Теперь я понимаю, – задумчиво произнес я, садясь рядом с ним. – Почему ты раньше мне ничего не рассказал? Я имею в виду о том, что произошло.

– Честно говоря, потому что я раньше никогда особенно над этим не задумывался. Когда перестаешь думать о том, что произошло, оказывается, что и думать-то не о чем. Мы не знаем ничего, кроме того, что машина сорвалась с дороги. Что еще? Если бы не… Если бы не что? На кого злиться? Кого винить? Правительство – за то, что не построило безопасные дороги? Природу – за то, что создает оползни и обвалы? Автомобильную фирму – за то, что у колес плохое сцепление с дорожным покрытием?

Фабиан подошел к холодильнику за барной стойкой и извлек оттуда бутылку пива.

– Нет… Единственный человек, которого я могу винить, – это я сам. Но мне ведь не с кем поделиться. У меня нет ни брата, ни сестры, которым бы я мог довериться. А Суарес сам готов трахать все, что движется, так что не думаю, что он бы возмутился, узнав, что мой отец изменял его сестре с горничной. Да он, наверное, ничего другого и не ожидал бы.

Фабиан налил пиво в высокий стакан, втянул в себя пену и вытер рот. На его лице возникла улыбка.

– К тому же как-то не очень хочется вспоминать, что последний раз, когда я видел отца, он застрял по самое не балуйся в другой женщине, в то время как мать спала в соседней комнате. Понимаешь, о чем я?

Я кивнул.

– А потом начали случаться странные вещи. Мое воображение стало заполнять пробелы тем, что я не мог знать или просто не помнил. Я начал рассуждать: почему они ехали так неосторожно? Неужели они откуда-то бежали? Или куда-то торопились? Может, в больницу? Однажды Суарес взял меня с собой на корриду. Он сказал, что очень опасно, если с человеком что-нибудь случится в горах, потому что ближайшая больница – не близко.

Он закурил и принялся задумчиво крутить в руках сигарету.

– То есть я имею в виду, мы не знаем, что произошло там, наверху. И никогда не узнаем. В принципе там могло случиться все что угодно. И я буду не я, если поверю во что-то совершенно очевидное. Вот я и стал придумывать различные версии. Знаешь, это помогало. В какой-то момент я понял, что стараюсь не думать про ту, увиденную ночью сцену. Не прими я близко к сердцу тот факт, что отец трахал Аниту, ничего бы не случилось. Что было бы, скажи я матери, что он изменяет ей с горничной? Это с одной стороны. С другой стороны – а если он вовсе не спал с ней? Что, если мать и отец были счастливой семейной парой? А вдруг он умирал, а она торопилась, чтобы спасти его? А раз ее тело так и не нашли – в данном случае это очень важно, – что, если она все еще жива? В принципе это нетрудно представить. Варианты развития событий роятся в моей голове и скоро полностью заполонят мое сознание. Я представляю ту корриду даже более отчетливо, чем то, что на самом деле там произошло. Так же, как и клинику для больных амнезией.

Фабиан выдохнул тонкую струйку дыма и впервые за день посмотрел мне в глаза.

– Я представляю все до последних мелочей.

– Тебе, наверное, стало легче после того, как ты наконец-то рассказал правду, – предположил я. – Вспомни, что говорила Салли: чтобы стать сильнее, надо пожертвовать частью себя.

– Ну да. Конечно. Старая добрая Салли. Вот что я тебе скажу: если наша поездка пошла на пользу – а мне кажется, она пошла – и заставила меня вернуться в реальный мир (возможно, так оно и есть), то это не имеет никакого отношения к твоей любительнице китов. Усек?

– Ладно-ладно.

– Если кого и следует за это поблагодарить, так только Сол. Она вновь научила меня веселиться и радоваться жизни. Когда я играю с ней в эти дурацкие детские игры, прошлое отступает на второй план.

– Но ты не можешь играть в них вечно! – возразил я.

– Ты прав. Не могу. Ты только посмотри на эту руку, – согласился он и снова вытащил бутылочку спирта. – Я избавился от мертвой кожи снаружи и теперь займусь тем, что внутри. Возможно, будет больно, но это по крайней мере реально. Это в натуре реально. Поэтому сегодня я пойду в ту пещеру с факелами и найду тоннель, который ведет сквозь толщу скалы к куполу. Хватит неопределенности, хватит догадок.

– Ну а почему бы прежде, чем идти туда, тебе не сходить посмотреть, как будут отрезать последний кусок от туши кита?

– Дался тебе этот кит! Что ты в нем нашел такого особенного? Нет. Я останусь здесь и обкурюсь до потери пульса. Потом мы с Сол отправимся в пещеру. А ты иди.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Ступай. Развлекайся. Делай то, что тебе нравится. Удачи, – сказал он, уставившись в пивной бокал. Сквозь сигаретный дым до меня донеслись его последние слова: – Если ты сейчас не уйдешь, я тебя ударю.

Я молча встал и вышел из бара.

На этот раз Салли разрешила ей помочь. Скажу честно, я не испытал особой радости, вырывая из кита последнюю кость. Мы оба работали быстро, чтобы успеть до прилива, ведь тушу уже отнесло южнее и теперь ни за что не прибьет обратно к берегу в заливе Педраскада. Салли Лайтфут уже предвкушала окончание наших трудов, и это придавало ей сил. Я же периодически оглядывался то на бар, то на скалы северного мыса в надежде заметить фигуру Фабиана с его «маленькой сестренкой».