— Я помню каждое слово, сказанное тобой, — шепчу я в ответ.

Мы говорим всю ночь, причем в основном я. Рассказываю ей, что Фахимех молилась за нас — чтобы мы с ней были вместе, чтобы мы четверо остались друзьями до конца жизни. Она кивает. Ее молчание заставляет меня говорить еще больше. Я признаюсь ей, что был на крыше в ту ночь, когда они с Переодетым Ангелом говорили обо мне.

— Откуда ты знаешь, что мы говорили о тебе? — спрашивает она.

— А разве нет?

— Да, верно.

— Я так и думал.

Я улыбаюсь.

— Я так по ней скучаю, — говорит она. — Знаешь, мы не виделись и не разговаривали с той самой ночи.

— Как это вышло?

— Ее родители больны, и она ухаживает за ними.

— Думаю, она обрадуется, когда узнает про нас с тобой.

Зари ничего не говорит. В ее глазах снова появляется потерянное выражение.

— После того как вы с Переодетым Ангелом вернулись в дом, я остался на крыше и всю ночь напролет глазел на звезды, — торопливо говорю я, в надежде прогнать это выражение с ее лица, пусть даже на несколько секунд. — Ночь была сумрачной, но твою звезду я видел хорошо.

— А как располагалась твоя звезда по отношению к моей? — спрашивает она.

— Я не нашел свою звезду, — отвечаю я. — Никогда ее не нахожу.

— А должен был найти, потому что она самая большая там, наверху. Я называю ее звезда Паши. Она самая большая и яркая, а наши звезды вращаются вокруг нее.

Мне хочется легонько поцеловать ее в щеку, но я боюсь. Она кладет голову мне на плечо, и я чувствую, как ее губы касаются моей шеи. Я сильнее прижимаю ее к себе и глажу по спине.

Проходит несколько минут.

— Когда ты уезжаешь в Америку? — спрашивает она наконец.

— Я поеду, если только смогу взять тебя с собой.

— Тебе не стоит связывать свою жизнь со мной. Надо ехать. Хочу, чтобы ты уехал из этого ада. Оставайся в Америке навсегда. Снимай фильмы. Расскажи всем нашу историю, историю Доктора. Люди должны узнать о том, что случилось.

Я пытаюсь что-то сказать, но она прижимает пальцы к моим губам.

— Я хочу, чтобы ты поклялся, что поедешь в Штаты, что бы ни случилось.

— Что бы ни случилось? Что ты имеешь в виду? Того, что с нами уже случилось, хватит на целую жизнь. Мы с тобой вместе поедем в Америку. С этого момента все свои жизненные планы я собираюсь связывать с тобой.

— Не говори так, — умоляет она.

— Я возьму тебя с собой, вот и все. И не надо беспокоиться о деньгах, я буду работать, чтобы тебя обеспечить. В школе ты была отличной ученицей, так что, полагаю, в колледже будешь очень успешной. Лично я думаю, ты можешь стать прекрасным психиатром или антропологом. Хотя я предпочел бы, чтобы ты стала кардиохирургом и исцелила мое сердце.

Она смотрит на меня, в тревоге нахмурив хорошенькое личико.

— Что случилось с твоим сердцем? — спрашивает она.

— Ты его разбила, — улыбаюсь я.

Она улыбается в ответ, и потерянность исчезает из ее взгляда, по крайней мере на какое-то время.

Наступает день рождения шаха, совпадающий с сороковинами Доктора. Фахимех, Зари, Ахмед и я встречаемся за пару улиц от нашего переулка и идем к автобусной остановке. На Зари чадра, которую мы с ней купили в Лалех-Заре. Я спрашиваю ее, надела ли она под чадру что-нибудь теплое, потому что для этого времени года погода необычайно холодная. Она отвечает, что надела.

В автобусе мы садимся вместе, а Ахмед с Фахимех через два ряда от нас.

— Зачем ты надела чадру? — спрашиваю я.

Несколько мгновений она молчит, потом, с улыбкой взглянув на меня, произносит:

— Затем, что хочу быть похожей на ангела.

— Ты и так похожа, в чадре или без нее, — ни на миг не задумываясь, отвечаю я.

Я беру ее руку в свою.

Улицы не так сильно запружены, как я ожидал. Автобус проезжает несколько остановок, никто не выходит и не входит. По мере того как мы приближаемся к стадиону «Амджадех», движение становится оживленнее. Здесь больше полицейских машин, армейских джипов и больше людей.

Мы выходим на улице, дальше которой автобусы сегодня не идут. Далеко на севере над горами висит темная туча. Пронизывающий ветер предвещает бурю, словно природа тоже скорбит на сороковинах Доктора, а заодно и дне рождения шаха.

Народ терпеливо и молчаливо ждет, когда проедет его лидер. Большинство здесь — государственные чиновники, студенты и подневольные владельцы магазинов, которым было предписано выйти на улицы.

Информационные агентства сообщили, что ожидается свыше пятисот тысяч человек. Явная ложь, сфабрикованная, чтобы выдать желаемое за действительное. Уверен, средства массовой информации будут сообщать о восторженной толпе, с нетерпением ждущей прибытия своего монарха. Я смотрю по сторонам и вижу людей, которые хотят домой, людей, не особо горящих энтузиазмом. На углах улиц размахивают маленькими флажками дети разных возрастов — так им велели учителя. Когда на них направляются телекамеры и фотоаппараты, детей заставляют радостно кричать. Повсюду видны полицейские и солдаты.

По толпе проносится гул, вызванный наверняка не восторгом и ликованием. Магазины закрыты, но владельцам приказали украсить двери и окна цветными мигающими гирляндами. Во всех кварталах сооружены массивные арки из цветов. Через каждые несколько шагов установлены плакаты с текстом поздравления по случаю дня рождения шаха и пожелания ему вечной жизни. Большая и очень плотная группа мужчин и женщин — это государственные служащие из администрации шаха, им приказали стоять вместе. С периодичностью в несколько минут группа скандирует в унисон: «Да здравствует шах, да здравствует шах!» Их выкрики звучат неубедительно, кое-кто хихикает, как будто от смущения.

Мы проталкиваемся сквозь толпу к повороту, где у нас будет отличный обзор автоколонны. Зари несколько бледна. Я спрашиваю ее, все ли у нее хорошо, и она отвечает, что беспокоиться не о чем. Я — перс; мы ни за что не поверим человеку, говорящему, что беспокоиться не о чем. Мы — народ с развитой интуицией. Мы чуем беду за сотню километров. Мы привыкли жить в тревоге, потому что наша история полна жестокости. Мы много претерпели от безжалостных правителей. Я размышляю о том, что возбуждение Зари вызвано ожиданием встречи с шахом, человеком, ответственным за смерть ее жениха.

Мы ждем, ждем и ждем. На улице холодно, и стоять неподвижно на одном месте очень неприятно.

Слышу, как какой-то мужчина вполголоса жалуется жене:

— Когда появится этот сукин сын, чтобы мы могли вернуться в теплые дома?

Я смотрю на Зари и догадываюсь, что она несет что-то под чадрой.

— Что это? — указываю пальцем я.

— Моя сумочка, — говорит она.

— Что-то не так? — волнуется Ахмед.

— Нет.

Он смотрит на меня с таким же недоверием, как я на Зари.

— Что случилось? — спрашивает Фахимех.

Ахмед качает головой.

— Зачем мы пришли сюда? — спрашиваю я у Ахмеда.

— Чтобы быть с нашими ангелами, — смеясь, отвечает он.

— Могли бы пойти с ними в другое место.

Он соглашается, но теперь уже поздно. Мы ждем, чтобы увидеть, как шах приветствует людей.

С дальнего конца улицы доносятся громкие крики. В нескольких сотнях метров показывается группа мотоциклистов в форме.

— Едут, — говорю я Зари.

Она бледна, очень бледна.

— Что случилось? — снова спрашиваю я.

— Ничего, милый. Все нормально.

Она назвала меня милым! Не могу оторвать взгляда от ее белого утомленного лица.

Автоколонна все ближе и ближе. Зари хватает меня за руку.

— Я люблю тебя.

Она пытается перекричать грохот. Наверное, она произносит эти слова, чтобы успокоить меня, но я знаю: что-то не так. Сердце бешено колотится. Я оглядываюсь по сторонам, но не замечаю ничего необычного. Автоколонна всего в нескольких метрах от нас.

И тут я чувствую запах бензина. Я смотрю на Зари. С нее упала чадра, и я вижу у нее в руках небольшой контейнер, она поливает свою одежду бензином.