— А пошел ты… — огрызаюсь я.

— Послушай, — продолжая смеяться, говорит Ахмед, — знаешь, что мне сегодня сказала Фахимех?

Я молчу.

— Она сказала, что теперь точно знает: Зари влюблена в тебя.

— Что? — ору я. — Что ты имеешь в виду? Это сказала сама Зари или это догадки Фахимех?

— Фахимех — женщина. Женщины не строят догадок, они просто знают.

— Как это?

— Не спрашивай меня. Есть многое такое, что мы знаем о женщинах, но не можем объяснить.

Я немного успокаиваюсь.

— Почему она не приходит на крышу?

— Ее что-то беспокоит. Может быть, это из-за Доктора, или она чувствует, что все происходит чересчур быстро, или считает, что она стара для тебя. Или, может, она не знает, что ей делать с твоей симпатичной задницей.

— Заткнись, — говорю я, развеселившись. — Ты действительно думаешь, она в меня влюблена?

— Почему бы и нет? У тебя есть Это. Не забыл, любовничек?

Я обхватываю Ахмеда руками и обнимаю сильнее, чем когда-либо раньше.

На следующий вечер я нахожу на крыше конверт — рядом с местом, где мы обычно сидим. В записке говорится: «Дорогой и любимый, я тебя обожаю, но не надо связывать со мной свои чувства. Не хочу, чтобы тебе было больно. С любовью, Зари».

Вдруг возникает ощущение, словно на меня опустился тяжелый кулак. Мощь его удара гораздо сильнее ударов линейки господина Кермана. В сердце разверзлась бездонная пропасть, мир кажется пустынным. Хочется плакать, но я, собрав всю волю, отгоняю слезы — в точности как много лет назад, когда я держался за сломанную голень. С той только разницей, что сейчас я держусь за сердце.

Я смотрю на дверь из ее дома на крышу. Наверняка она сидит в темноте и глядит в окно. Я знаю, что она наблюдает за мной — так же как Ахмед знал, что Фахимех была по ту сторону стены в тот вечер, когда ее выставили на продажу.

Температура воздуха быстро понижается, словно отражая мое нынешнее восприятие жизни. В переулке завывает холодный ветер, как будто предупреждая о предстоящих морозных днях, о надвигающихся несчастьях. Пальцы у меня почти онемели, хотя я долго держал кулаки в карманах брюк. Я вспрыгиваю на крышу Зари и иду к большой стеклянной двери, ведущей в ее дом. Окна замерзли, но все же я уверен — она там. Я скребу пальцами изморозь. Если прочесть надпись задом наперед, из комнаты, получится: «Я тебя люблю». Сквозь буквы я вижу ее лицо. Она плачет. Она касается стекла рукой, а я прижимаю к ее отпечатку свою ладонь. Потом она исчезает из поля зрения.

Я возвращаюсь к стене, разделяющей наши дома. Я полон решимости замерзнуть до смерти, если придется, но дождаться ее прихода. На крышу поднимается Ахмед и укутывает меня одеялом.

— Холодно, — говорит он. — Пойди в дом, погрейся. Я посижу, пока она не выйдет.

— Нет.

— Ладно. Делай, как знаешь.

И он садится рядом.

— Иди в дом, — говорю я ему. — Простудишься.

— Хочешь сигарету? — предлагает он.

— Нет! — рычу я в ответ.

— Помнишь тот вечер, когда мне казалось, что я потерял Фахимех? — спрашивает он.

Я киваю.

— Я думал, моя жизнь кончена, потому что я навсегда теряю ее. У тебя сейчас такое же выражение в глазах, но я этого не понимаю. Вам, ребята, предстоит жить вместе до конца дней. Тебе надо лишь набраться терпения. Зари знает, что ты ее любишь, а я знаю, что она любит тебя, но надо дать ей время. Она все сделает правильно. Женщины всегда так делают.

— Я не хочу ждать, — говорю я, как упрямый, испорченный ребенок.

Вот тебе и мужчина!

— Послушай, ей необходимо побыть одной. Ей трудно примириться с тем, что она влюблена в тебя. Она не станет бросаться к тебе в объятия и притворяться, что Доктора никогда не существовало, всего через сорок дней после его казни. Так что затяни потуже ремень, поправь шляпу, и пусть все идет своим чередом. Время — вот что ей сейчас нужно.

— Завтра — сороковины Доктора, — в слезах говорю я. — Мы договорились быть вместе. Мне претит видеть шаха, но я не хочу, чтобы она пошла одна.

Ахмед словно не слышит.

— Потерпи, — с нажимом говорит он. — Прошу тебя, потерпи.

— Не кричи на меня, — с горечью произношу я.

— Почему бы и нет? — выкрикивает он, тыча в меня пальцем. — Считается, что у тебя, мой дорогой друг, есть Это. И вообще, разве так ведет себя мужчина? Ты не сможешь быть образцом для других.

— К черту Это, — говорю я. — Мне надоело выслушивать, что у меня есть Это.

Как ни досадно, глаза у меня снова наполняются слезами.

— Я устал от этого. Устал притворяться.

Я понимаю, что, если не остановлюсь, меня потянет на патетику, как всегда, когда я взволнован.

Ахмед зажигает следующую сигарету, выпускает струйку дыма и говорит:

— Ну что ж, тогда давай вместе простудимся. Если хочешь сидеть здесь всю ночь напролет, я посижу с тобой.

— Иди в дом, — вытирая глаза, говорю я.

— Нет.

Он качает головой.

Проходит много времени, ни один из нас не говорит ни слова. Ночь холодная и тихая, небо ясное. Я не сплю вторые сутки. Я утомлен, у меня слипаются глаза, в голове туман. Думаю, на несколько мгновений я заснул, потому что в сознании возникает видение человека с рацией. Снова я вижу его глаза, вижу зачесанные назад волосы. Я стою рядом с ним, я хочу его ударить, но у меня отяжелели руки, и я не могу их поднять. Я просыпаюсь с сильно бьющимся сердцем.

Передо мной стоит Зари, а рядом сидит Ахмед.

— Иди в дом, — умоляет Зари. — Пожалуйста, иди в дом.

— Нет, — огрызаюсь я.

Ахмед встает.

— Ахмед, пожалуйста, отведи его в дом.

— Теперь это твоя проблема, — говорит Ахмед и уходит.

— Зачем ты здесь? Замерзнешь до смерти.

У меня в горле комок, и я боюсь расплакаться. Но пора что-то сказать.

— Я не замерзну до смерти. С тех пор как ты решила со мной не разговаривать, я живу в аду.

Мой голос срывается.

— Мне очень неловко за этот проклятый поцелуй.

Словно не в силах поверить, что я извиняюсь, она качает головой.

— Никогда не стану больше тебя целовать, — говорю я. — Даже после того, как мы поженимся и у нас будут дети.

Она улыбается, в глазах у нее блестят слезы.

— Я хочу быть твоим другом, товарищем. И буду оплакивать с тобой смерть Доктора столько, сколько захочешь.

Она протягивает руку и любовно касается моего лица.

— Если есть жизнь после смерти, то я проживаю ее. Если существует ад, то я сейчас в нем горю. Я люблю тебя и всегда любила, еще до того, как Доктор отправился в поездку. Я уже долго живу с этой любовью и с чувством вины. Больше я так не хочу.

Зари снова дотрагивается до моего лица красивыми длинными пальцами и стирает слезы с моих щек. Она обвивает мою шею руками и прижимается ко мне. Клянусь, я чувствую биение ее сердца.

— Это в тысячу раз больнее, чем когда я сломал голень, — шепчу я.

— Пойдем со мной.

Я иду за ней в ее комнату. Обстановка там скромная: кровать, небольшой письменный стол, металлический стул, множество книг. На стене фотография ее родителей в рамке, а рядом фото Ахмеда, Фахимех, Зари и меня около хозе.

— Кажется, этот снимок сделан тысячу лет назад, — шепчу я.

— Так и есть, — откликается она.

Я сижу на стуле, завернувшись в одеяло Ахмеда. Она медленно отодвигает одеяло, садится ко мне на колени и заворачивает нас вместе. Я говорю ей, что люблю ее, не могу жить без нее и сделаю что угодно, чтобы она была счастлива. Она целует меня в глаза и губы. Я чувствую соленые слезы на наших лицах.

Мы проводим всю ночь в объятиях друг друга. Я рассказываю ей, что мечтаю, как мы когда-нибудь поженимся и у нас будут свой дом и дети. Она улыбается, но не отвечает. Каждый раз, когда я заговариваю о будущем, ее взгляд становится потерянным. Ахмед прав. Ей нужно время. И я буду ждать, пока этот потерянный взгляд навсегда исчезнет. Я говорю, что надеюсь, у наших детей будут голубые глаза, как у их матери, ибо голубой — это цвет безбрежности, чистоты и глубины. Она еще сильнее обнимает меня, шепча, что я такой милый, раз это помню.