Неожиданно я вспоминаю свой сон, в котором Доктор вместе с Ахмедом и Зари входят в рощу. «Он забрал Зари. Он забрал Ахмеда», — без конца говорю я себе. Мощный приступ тревоги повергает меня в исступление. Я покрываюсь потом, тело пробирает сильная дрожь. Неужели они лгут мне — мои родители и Яблочное Лицо? Мы, персы, любим как можно дольше ограждать друг друга от плохих новостей. Пару лет назад в нашем переулке умер семидесятилетний мужчина. В то время его дочь была студенткой Лондонского университета. Ее родные целый год скрывали от нее его кончину. Каждый раз, когда она звонила, ей говорили, что отца нет в городе, или он в командировке, или ушел за покупками, или гостит у родственников. «Зачем ей сейчас узнавать об этом? — рассуждали они. — Он умер, и ее печаль его не вернет. У нее середина семестра, и отвлекаться ей не стоит».

Наверное, мне лгут про Ахмеда. Я снова вспоминаю сон. Я был на лугу с Зари, Фахимех и Ахмедом. Из леса неподалеку вышел Доктор, он читал стихи Руми. Зари наклонилась и поцеловала меня, а потом они с Ахмедом пошли в лес вслед за Доктором. Теперь все понятно. Ахмед тоже умер! Я разражаюсь рыданиями и криками, требую свидания с отцом.

Когда в больницу приходит отец, я говорю ему, что хочу видеть мать Ахмеда, потому что, если Ахмед умер, она не сможет скрыть этого от меня. Кожа у меня страшно болит, и хочется кричать изо всех сил, чтобы освободиться из оков тела. Отец клянется моей жизнью, что Ахмед не умер. В обычных обстоятельствах отец ни за что не стал бы клясться моей жизнью или лгать, но что-то подсказывает мне, что сейчас он может. Если верить моей бабушке, это та разновидность неизбежной лжи, которую Бог прощает.

— Если он жив, то почему не пришел навестить меня? — спрашиваю я.

— Потому что это может быть небезопасно, — отвечает отец.

— Мне показалось, ты сказал, нас оправдали.

— Оправдали.

— Тогда почему для него опасно увидеться со мной?

Подыскивая ответ, отец кажется смущенным. Я требую встречи с матерью Ахмеда. Отец и доктор Сана обмениваются взглядами. Потом они выходят из палаты поговорить.

Вечером я беспокойно мечусь и верчусь в постели и вдруг слышу, как Ахмед передразнивает свою бабку: «Будь здесь мой муж, он бы наподдал тебе по заднице!» Я выскакиваю из кровати и бегу к нему. Он стоит у двери. Мы крепко обнимаемся, совсем как мой отец с господином Мехрбаном, когда они встретились через восемнадцать лет. Отец и доктор Сана смотрят на нас мокрыми от слез глазами, а потом выходят из палаты. Ахмед на вид худой и слабый, словно его долго не кормили.

— Ты похудел, — говорю я.

— Много тренировался в последнее время, — произносит он с теплой улыбкой на губах.

— Тренировался?

— В общем, да.

У него смущенный вид, так что я больше не спрашиваю.

— Тебе не велели видеться со мной? — спрашиваю я. — А иначе ты пришел бы раньше.

— Ничего такого мне не говорили, но все, особенно твой отец, считали, что так надежнее.

— Нас еще не полностью оправдали? — спрашиваю я, имея в виду САВАК.

— Полностью. Но от САВАК можно ждать чего угодно.

— Почему никто из САВАК не пришел побеседовать со мной?

— Они знают, что мы были просто друзьями Доктора. Больше они нас не побеспокоят.

Я качаю головой, и мы на время умолкаем. Однажды мы пообещали друг другу не плакать на могиле Доктора. И сейчас мы оба изо всех сил стараемся не разреветься. Я спрашиваю Ахмеда, как дела у Фахимех, и он отвечает, что нормально. Он целует меня в щеку и говорит, что это от нее. Они с Фахимех и все прочие жители переулка ухаживают за розовым кустом, который я посадил в честь Доктора. Чтобы взглянуть на розы, к нам отовсюду приходят люди.

— Они воспринимают этот куст как священный мемориал, — говорит Ахмед.

— В нашем квартале замечательные люди.

Проходит несколько минут, и я спрашиваю Ахмеда, не обижали ли его в тюрьме, и он отвечает, что никто его и пальцем не тронул. Думаю, он лжет, но я не продолжаю эту тему. Он говорит, что они с Фахимех ждут не дождутся, когда я выберусь отсюда. Потом мы смотрим друг на друга, и каждый понимает, что мы хотим поговорить о Зари. Я с трудом сдерживаю слезы. Ни слова не говоря, Ахмед обнимает меня.

— Все нормально, нормально, — говорю я. — Как ее родители?

— За ними ухаживает Переодетый Ангел.

Я рассказываю ему о своем сне и словах Зари о том, что Доктор простил меня за любовь к его девушке. И еще я делюсь с ним тем, как Зари сказала, что всегда будет со мной, и как я все время ощущаю ее присутствие. Я уверен, она и сейчас с нами в комнате и счастлива оттого, что мы вместе. И я все-таки разражаюсь горькими рыданиями.

Ахмед просит меня собраться с духом и быть сильным. Он говорит, ему неведомо, что именно готовит будущее для каждого из нас, но Бог всегда поступает правильно. Я говорю, что не верю в Бога, но если Бог существует, ему придется многое мне объяснить, когда я до него доберусь. Ахмед качает головой и улыбается. Мне кажется, ему хочется прикусить кожу между большим и указательным пальцами, но он сдерживается.

Входят мой отец и доктор Сана. Ахмеду пора.

— Но прошло всего несколько минут, — протестую я.

— Скоро мы будем проводить вместе много времени, — говорит Ахмед. — Совсем как в старые времена, ладно? Совсем как в старые времена.

С влажными глазами мы обнимаем друг друга на прощание.

Я сижу у окна и смотрю на небо. С расстояния в миллионы миль мне мигает ярко сияющая звезда.

«Это, должно быть, Ахмед. Когда-нибудь он сподобится жизни властителя — я это знаю».

Я вспоминаю, как в ночь перед сороковинами Доктора Зари указывала на самую большую звезду, утверждая, что это я, и у меня перехватывает дыхание от слез.

Неделю спустя доктор Сана сообщает, что она наконец получила разрешение на выезд в Австралию, и, как только их дом будет продан, они с родственниками улетят. Когда устроится в Сиднее, она собирается написать мне, а потом даже вышлет билет, чтобы я навестил их в новом безопасном доме.

В день выписки из клиники я очень волнуюсь. Не могу себе представить, каково будет снова оказаться дома. Находится ли наш дом под наблюдением? Велено ли было людям не общаться со мной? Нарочно ли выбрал отец поздний час для нашего приезда, чтобы избежать встречи с соседями? Когда мы сворачиваем в переулок Шахназ, 10 метров, мне вспоминается тот день, когда Ахмед собрал всю округу для измерения ширины переулка. Я улыбаюсь, и отец это замечает.

— Чему ты улыбаешься? — спрашивает он.

— Да так, — отвечаю я, попросив его ехать помедленнее, чтобы я смог хорошенько рассмотреть знакомые места.

Я думаю о прошлом, где царила невинность, а зло существовало лишь в воображении рассказчиков, и мной овладевает ностальгия. Ностальгия по тем временам, когда Ирадж казался нам порочным, потому что заглядывался на сестру Ахмеда, а смерть была каким-то чуждым состоянием небытия, касающимся только стариков.

Наша округа выглядит по-другому, словно палитра времени придала всему налет старости. Переулок как будто более темный и узкий, чем мне помнится. Деревья голые и безжизненные. Февраль в Тегеране — холодный месяц. Дует зимний ветер, заносит снег к высоким стенам домов. Окна, выходящие на север, замерзли. Я вспоминаю, как мама говорила, что эти дома — рассадник микробов, потому что не освещаются солнцем. Я невольно улыбаюсь, но потом вижу неподалеку дом Зари. Он тоже темный и безжизненный. Душа содрогается от мучительной боли. Невыносимо представить себе нашу улицу без нее. И вот я вижу розовый куст. Он стоит высокий, но облетевший, как и должно быть в это время года.

Мы подъезжаем к нашему дому, отец останавливает машину, тормоза громко визжат. На улицу выбегает моя мать и, едва я открываю дверь, заключает меня в объятия. Она обнимает, целует меня и кричит, что никогда больше не отпустит от себя. Я готов расплакаться, но сдерживаюсь. Перед тем как войти в дом, я смотрю на крышу.