Я опускаю глаза, чтобы ни с кем не встречаться взглядом, и начинаю свою историю. Я говорю, что всегда считал Зари необыкновенной девушкой. Еще мальчиком я был потрясен тем, как она держится. Разумеется, ее помолвка с Доктором, самым замечательным парнем в нашем квартале, еще больше повысила ее статус в моих глазах. Я рассказываю, что привык наблюдать за этой парой с крыши нашего дома, и хотя не слышал, о чем они разговаривают, но знал — они обсуждают важные темы, ведь умные люди не станут тратить время на пустяки.

Я замечаю на лицах господина и госпожи Надери стоическое выражение. Не смея взглянуть на Переодетого Ангела, я опускаю голову и продолжаю:

— Я любил Доктора. Он был необыкновенным человеком, большим человеком. У него было Это.

Наконец я гляжу на Переодетого Ангела. Она рыдает под паранджой.

— И конечно, Зари, помолвленная с моим другом и наставником, всегда занимала в моем сердце особое место. То есть она была невестой Доктора, так ведь? — повторяю я, словно пытаясь кого-то в этом убедить. — Я не мог думать о ней иначе, как о будущей жене Доктора.

Потом я на долгое время умолкаю — не знаю, что еще сказать.

Тишина в комнате давит на меня со страшной силой. Это намного труднее, чем то, что вытерпел Ахмед ради Фахимех. Я бы с радостью вместо этого согласился на взбучку. Нет ничего более постыдного, чем влюбиться в невесту друга и признаться в этом.

Господин Надери прикуривает сигарету и, откашлявшись, спрашивает:

— Что ты пытаешься сказать, сынок?

Пристыженно замолчав, я качаю головой.

— Будь прокляты те негодяи, которые погубили жизни и надежды стольких молодых людей! — восклицает госпожа Надери.

Краем глаза я вижу, как она вытирает слезы белым носовым платком.

— Не надо ничего больше говорить, если тебе неловко, — успокаивающим тоном произносит господин Надери. — Уверен, мы и так все знаем.

Госпожа Надери кивает в молчаливом согласии, а Переодетый Ангел вытирает слезы под паранджой.

— Эта трагедия понапрасну и так несправедливо искалечила жизни многих людей, — говорит госпожа Надери. — Ни один из вас — повторяю, ни один — не должен чего-то стыдиться. Можно только мечтать о том, чтобы мысли, которых ты устыдился, были самым большим злом, которое с нами произошло. Будь проклят этот дьявол.

— Я очень ее любил, — заливаясь слезами, выпаливаю я наконец. — Она была моей жизнью, она была моим будущим.

Господин Надери выпускает дым и говорит:

— Послушай, сынок. Жизнь похожа на лодку без паруса — невозможно предугадать, где эта лодка возьмет нас на борт или к какому берегу мы в конце концов причалим. Иногда более разумно не идти против ветра и принимать обстоятельства такими, как есть, как бы больно это ни было, веруя в Божью мудрость и судьбу. Никто не сможет найти оправдание страданиям, которые мы все перенесли, и ничто никогда не прекратит эту боль. Хотелось бы мне предложить тебе другой выбор — Бог свидетель.

Он неожиданно умолкает и, глубоко затянувшись, бросает взгляд на Переодетого Ангела — она все еще тихо плачет под вуалью, — а потом качает головой.

— Клянусь твоей любовью к Зари — свету очей моих и дыханию моей жизни, — что все мы желаем иного. Может быть, когда-нибудь все это обретет смысл, но не сейчас.

Опустив голову, он трет глаза и продолжает курить.

Переодетый Ангел подходит к господину Надери, обнимает его и шепчет что-то ему на ухо, отчего тот моментально успокаивается. Меня удивляет его поведение, я не знаю, что и подумать.

— Он хочет сказать только, — добавляет госпожа Надери, — что ты всегда будешь в нашем доме желанным гостем. Мы знаем о твоих чувствах к Зари, не нужно этого стыдиться. Мы знаем, что и она любила тебя. Вот все, что я хочу сказать.

Она качается из стороны в сторону, в отчаянии хлопая себя по бокам.

— Нам трудно об этом говорить. Мне так жаль. Нам остались лишь утраченные надежды и разбившиеся мечты. Нам действительно очень трудно об этом говорить.

Господин Надери разражается горькими рыданиями, и Переодетый Ангел все крепче обнимает его и шепчет все громче.

— Не плачьте, не плачьте. Прошу вас, не плачьте. Ради меня, не надо плакать. Умоляю вас, перестаньте.

За кружевом паранджи я вижу ее глаза — эти ангельские печальные глаза, они кажутся мне очень знакомыми. Я помню их по фотографии из фотоальбома Зари. Она отворачивается и идет к двери. Господин Надери продолжает плакать и все время повторяет, что ему очень жаль.

— Слава богу, у вас есть она, — говорю я, указывая на Переодетого Ангела. — Для Зари она была почти как сестра.

Господин Надери, качая головой, шепчет:

— Да, хвала Создателю, у нас есть она!

Я поднимаюсь, чтобы уйти, и господин с госпожой Надери обнимают меня.

— Когда я вернусь, вас здесь не будет, — вскрикиваю я.

— Да, — подтверждает господин Надери.

— Как же я вас найду? — спрашиваю я, рыдая, как дитя, которое навеки разлучают с родителями.

— Мы сами тебя разыщем, — говорит господин Надери. — Клянусь любовью Зари к тебе, что мы тебя разыщем.

«Любовью Зари ко мне». Эти слова терзают мне сердце. Что-то внутри меня рвется на части. Я не смогу уехать из этой страны. Но потом я думаю о том, что господин и госпожа Надери, Кейван и Переодетый Ангел не будут больше здесь жить, и понимаю, что должен уехать как можно скорее.

Через считаные минуты я с тяжелым сердцем возвращаюсь домой.

В тот же день мама спрашивает меня, не хочу ли я пойти с ней за покупками. Я отвечаю, что хочу, но устал и предпочел бы остаться, чтобы насладиться последними днями в родном доме. Она обнимает меня со словами:

— Я буду скучать по тебе.

— Я тоже буду скучать по тебе, мамочка.

— О нет, нет. Ты, дорогой мой, понятия не имеешь, как мать может скучать по ребенку. Так что не говори мне этого: «Я тоже буду скучать по тебе».

Я киваю.

— Как бы тяжело мне ни было, — говорит она, пытаясь улыбнуться, вместо того чтобы плакать, — я знаю, для тебя это наилучший вариант. Я собираюсь часто навещать тебя, даже если для этого потребуется продать дом, семейный автомобиль и все мои драгоценности, потому что нам нельзя разлучаться на целых четыре года.

Я обнимаю ее.

— Четыре года — это ерунда. Они пролетят как одно мгновение. Ты должна радоваться, что немного отдохнешь от меня.

То ли смешок, то ли всхлип она прячет за улыбкой.

— А ты, пожалуй, прав, — говорит она.

После ее ухода я усаживаюсь в кресло у бассейна во дворе. Пока весеннее солнце убаюкивает меня до полудремотного состояния, я размышляю о том, что произошло в доме Зари. Несмотря на всю мучительность этой встречи, я рад, что пошел и поговорил с четой Надери. Я чувствую, что принял правильное решение. Это был поступок взрослого человека, и хорошо, что я не избрал эпистолярный способ общения.

Скоро придет Ахмед, но, хотя общение с ним доставляет мне большое удовольствие, я наслаждаюсь безмятежностью уединения. Я закрываю глаза и предоставляю мыслям свободно блуждать. Даже когда я отдыхаю, мой разум неспокоен. Я отчетливо слышу, как по переулку едет машина со сломанным глушителем. После этого надолго наступает тишина, а потом раздается птичье чириканье. Несколько минут спустя я слышу, как шипят друг на друга две кошки, затем гортанное рычание, а потом ничего. Над головой с ревом пролетает самолет, и опять воцаряется ничем не прерываемая тишина. Вскоре я слышу детский смешок и приглушенный женский голос, просящий ребенка не шуметь. Потом еще один смешок, и другой, и наконец шепот молодой женщины по ту сторону стены во дворе Зари. У меня на загривке волосы встают дыбом. По спине ползет холодок, и я окончательно просыпаюсь.

— Еще одну историю, пожалуйста, всего одну! — шепчет ребенок.

— Тише! — в ответ.

Я открываю глаза. Ничего.

— Зари! — непроизвольно произношу я.

Я весь обращаюсь в слух. Подхожу к стене, отделяющей дом Зари от моего. Я прижимаюсь ухом к камню — ничего, кроме полной тишины. Был ли это сон? Похоже на то, и, вероятно, я все еще сплю, а иначе как мог целый мир погрузиться в абсолютное безмолвие? Оглядываясь по сторонам, я ощупываю кирпичную стену руками, чтобы увериться в том, что существую в мире, сделанном из твердых материалов. Я не сплю.