Сватовство бывает более романтичным.

Но я подготовился. Во-первых, я отправился к кондитеру и изложил ему суть дела. То, что мне до смерти хотелось жениться, не его проблема, сообщил он мне. Он ничего не мог предложить. Но в магазин совершенно случайно вошла супруга кондитера, и как раз в тот самый момент, когда я достал свой козырь: сборник стихов, на котором собирался сделать дарственную надпись. Несчастный был обруган за мелочность и бессердечность, и — бам! — из мрака подсобного помещения возникли два пирожных со взбитыми сливками. Наверняка они собирались съесть их сами. Густой маслянистый розовый крем стекал по краям пирожных. Потом я прошел мимо парка «Коппелия» и украл несколько лилий, которые в кустах упаковал в газету.

Миранда вернулась домой раньше меня.

— Я держу в руках свое кровоточащее сердце, — начал я торжественно.

— Как жаль, — сказала она. — А я была уверена, что это коробка с пирожными.

Пирожные были ее слабостью. Нельзя сказать, что я их не любил, но моя любовь к сладкому не шла ни в какое сравнение с ее.

Я начал сначала:

— Я собирался предложить…

— Ты хочешь сказать, что я должна что-то сделать, чтобы получить пирожное?

— Да, или чтобы получить квартиру.

Я открыл коробку. Мы уселись на кровать в нашей комнате, и я распаковал начавшие увядать лилии и положил их на подушку.

— Какие красивые, — сказала она.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Вопрос!

— Какой еще вопрос?

— Если я соглашусь на что-нибудь подобное, я хочу обапирожных. Считаю, что это справедливо. Только подумай, чем я жертвую.

Миранда уже слизывала крем с пальцев.

— И чем же ты жертвуешь? — спросил я.

— Ну… например, я могла бы выйти замуж за богатого иностранца, который увез бы меня отсюда.

— Но ты откажешься от такой перспективы, если получишь и мое пирожное?

— Да, — сказала она.

— Хорошо. Но тогда это будет навсегда. А не до тех пор, пока не появится кто-нибудь получше.

— Навсегда. — Миранда кивнула. — Я очень хочу быть твоей навсегда.

Я сидел и смотрел, как ест моя невеста. Когда первое пирожное исчезло, она бросила на меня короткий, дразнящий взгляд и набросилась на второе.

— По-моему, я объелась, — сказала Миранда. Она погрузила два пальца в крем и нарисовала им вертикальную линию от верхней губы к шее. — Хочешь немного?

Мы поженились в теплую майскую субботу договорившись сделать это тихо. Семья не была приглашена, время еще не пришло: отношения между Мирандой и отцом все еще были болезненными, и она хотела поставить его перед fait accompli [45]. Я не хотел видеть на свадьбе Хуану, и поэтому мы не пригласили и мою мать: она была бы единственным родственником. Армандо стал свидетелем с моей стороны, а Хулия Вальдес — со стороны Миранды. Закон требует присутствия третьего свидетеля, не состоящего в родственных связях с брачующимися (вместо Бога, что ли?), и мы на свой страх и риск позвали Чако, моего шефа. Он пришел пьяным, а потом напился еще больше.

Кубе удалось провести индустриализацию как минимум одной сферы жизни: свадьбы проходили по конвейерному принципу. У всех было грандиозное торжественное бракосочетание, но длилось оно всего пятнадцать минут. А потом приглашали следующую пару.

Миранда надела короткое белое платье и гармонирующие с ним туфли, а в высокую прическу вплела одолженные у кого-то жемчужины. Она была похожа на падшего ангела, приземлившегося довольно мягко, подумалось мне. Я выглядел как оборванец из деревни, который пришел в банк получить займ. У меня был галстук, но я не умел его завязывать. Это пришлось сделать Армандо. Наш Palacio de Matrimonios [46]был самым красивым в городе. Белая патрицианская вилла, конфискованная у проклятых капиталистов, располагалась на пригорке. Подъем по лестницам в этом здании вызывал трепет. Мы приехали все впятером. Миранда и я шли, держась за руки. Ритуал с ожиданием невесты и тому подобным мы решили опустить. Он все равно вышел из моды.

Мы познакомились с парой, которой предстояло пожениться перед нами. Жених был сотрудником канадского посольства, а невеста — молодой девушкой из Санта-Клары, наверняка на двадцать лет моложе его. Она была длинноногой грациозной mulataс гладкими волосами, почти на целую голову выше своего жениха. Они общались на плохом французско-испанском, и мне время от времени приходилось переводить их слова друг другу. Да, это была любовь с первого взгляда. Может, у него и немного волос, но он был muy generoso [47]. Вот только она не знала, правда ли, что в Монреале так холодно — так холодно, как в сезон декабрьских атлантических ветров на набережной Малекон? Круглый год? Так, что все время хочется что-нибудь набросить на плечи?

Конечно нет, сказали мы. И она внезапно расплакалась. Ей было грустно, потому что она уезжала от родителей и младшей сестры. Она боялась, что больше никогда их не увидит. Это часто случается с молодыми невестами. Но, как она призналась сквозь слезы, она с радостью думала о брачной ночи.

Таких браков должно было быть больше. Кубинская статья экспорта номер четыре, после сахара, цинка и табака, — это наши замечательные женщины. Мы получаем за них наличные: революция требует поштучной оплаты в виде сборов за оформление документов, которые можно произвести исключительно в твердой валюте, за каждый экземпляр девушки, которую мы отправляем в Европу или Канаду. Она устроится на работу и будет посылать домой деньги, и эти деньги осядут в государственных магазинах, то есть в карманах революции. Девушка выходила замуж по экономическим причинам — разве это ново? Мы с Мирандой женились из-за жилплощади. Мы пожелали ей счастья.

La Directora [48], госпожа Обрегон, была женщиной средних лет с осветленными волосами, в розовой блузке и зеленой мини-юбке. Церемония заключалась в том, что мы уселись за облупленный антикварный столик из красного дерева и она скрипучим голосом зачитала нам закон — весьзакон. После этого мы подписали протокол и документы. Закон о браке был принят в 1975 году, совсем новый. Куба стала единственным в мире государством, где супруг должен был обещать помогать супруге по хозяйству, правда в том случае, если оба работали или учились. Он должен был поставить подпись под этим обещанием. Это был личный el triunfoфеминисток. От нас также требовалось хранить верность, жить вместе и поддерживать друг друга, но прежде всего — соблюдать равноправие. Женщина сохраняла свою фамилию.

Я хорошо помню общественные дебаты по поводу Código del Matrimonio [49], хотя тогда меня это и не касалось. Я помню мужчин вроде шестидесятилетнего господина Сарсуэлы, жившего за стенкой, который, воспламенившись революционным энтузиазмом, пошел развешивать белье после стирки — около полуночи, чтобы его никто не увидел. На следующий день жена отругала Сарсуэлу, потому что ее только что выстиранное белье подмело всю пыль с земли.

Я совершенно беззаботно подписался где надо, хотя, наверное, никогда не выстирал ни одной вещи. Впрочем, Миранда тоже — у них дома такими делами занималась mulata.Миранда в некотором роде готовила еду. Я никогда не готовил. У нас все будет замечательно, мы совершенно равноправны.

Директриса не сказала: «Теперь вы можете поцеловаться», она просто сделала многозначительную паузу, которую было необходимо чем-нибудь заполнить. Поцелуй. Я с совершенно особым чувством целовал женщину, которая стала моей женой. Слово было непривычным: жена.Мне надо потренироваться его произносить.

После церемонии мы съели по куску торта, украшенного голубыми таблетками антибиотиков и пепельно-розовым бессмертником. На день рождения и на свадьбу человек имел право купить торт, покрытый белой сахарной глазурью и ничем другим. Хулия отвечала за его украшение и предупредила, что никто не должен есть голубые детали, если только не чувствует себя плохо. Чако немедленно схватил пару таблеток. «Для профилактики», — сказал он и заглотил их вместе с куском торта.