— Ты сочиняешь, — сказал я.

— Да что ты говоришь? — сказал Армандо и триумфально помахал своей связкой ключей. Он показал мне ключ, который выглядел немного новее остальных и блестел чуть ярче.

— Вообще-то я хотел спросить, — сказал я, — не мог бы ты одолжить мне немного денег?

— Сейчас плохие времена, братишка.

Он ощупал карман своих брюк, похлопал по нему, будто чтобы утешить себя, но не вывернул карман, чтобы продемонстрировать мне свою нищету. Это навело меня на мысль, что в нем, вполне вероятно, лежали деньги. У Армандо всегда водились деньги.

— Я смогу скоро вернуть долг. Получу деньги за рукопись, как только сдам ее.

— Да, я слышал. Поздравляю, — сказал Армандо. — Расскажи, зачем тебе потребовались деньги, и тогда посмотрим, может, и добудем пару песо. Думаю, денежки польются рекой, когда ты станешь известным поэтом и будешь разъезжать, покуривая сигары, в лимузине «ЗИЛ» вместе с Фиделем.

— Я не могу рассказать, зачем мне деньги. Это связано с Мирандой. Ты знаешь, как это бывает.

— Вы решили сбежать? Ничего глупее не слышал.

— Я не знаю. Она была такой загадочной. Но я не могу рисковать и явиться на встречу с ней без единого сентаво.

— Нет, так дело не пойдет, — сказал Армандо. Прагматик с ключом от квартиры соседки. Теперь он покопался в кармане, достал несколько свернутых купюр и положил их мне в карман рубашки. Армандо проделал это с таким видом, будто пересчитывать деньги было верхом мелочности.

— Спасибо, друг, — сказал я.

— В следующий раз ты сделаешь то же для меня. А теперь рассказывай. Что случилось?

— Армандо, это любовь. Сердце забилось чаще.

Ураган неожиданного безумия. Когда налетает ураган, не имеет значения, чем человек занимался до него. Ветер уносит с собой все, что не прикручено болтами. Ты видишь, как по улице летят твои вещи: внезапно они становятся такими маленькими, комичными, неважными.

Такое же ощущение было у меня, когда Миранда пришла ко мне и сказала о своей любви. Сначала, когда я почувствовал силу ее страсти, я испытал шок, потом с равнодушием воспринял то, что ураган подхватит и меня, закружит дико и грубо и унесет за тридевять земель. Я не сопротивлялся. Никто не может одолеть ураган.

Там, в полутени низкого вала, который не выдерживал натиска огромных волн, в неуверенной пробуждающейся нежности шторм начал утихать. Вернулся дар речи, потекли слезы, но перед этим появилось осознание, что так и должно быть, хотя это и похоже на безумие.

Я не могу сказать, сколько времени я был влюблен в Миранду. Это не было внезапным откровением, но когда семя прорастает — кто может точно вспомнить мгновение, когда оно дало ростки, кто отнесется с подозрением к первым слабым, невинным побегам? Только когда цветок раскроется и покажется во всей своей красе, человек распахнет глаза и скажет: «Ого. Неужели это я посадил?»

Вот голые факты: Рауль Эскалера, сочинитель стихов сомнительного качества, и Миранда Эррера, студентка архитектурного факультета Гаванского университета, простояли двадцать минут у подножия памятника Калисто Гарсии и поняли, насколько влюблены друг в друга. Они ушли оттуда, не произнеся почти ни единого слова, но и не в задумчивом молчании. В окружавшей их тишине были смех и радость, беспокойство и страх. Так бывает у нашкодивших ребятишек — они радуются, но одновременно страшатся того, что их выведут на чистую воду. Потому что на чистую воду выводят всегда.

Миранда первой осмелилась задать вопрос:

— Что мы делаем, Рауль?

— Я не знаю. Знаю только, что теперь я тебя не отпущу. Только если ты об этом попросишь, да и то вряд ли.

— Я думаю, единственное, что мы можем сделать, это исчезнуть. Чем раньше, тем лучше.

— Исчезнуть? — спросил я. — Но куда?

— Дай мне немного времени. Я что-нибудь придумаю.

Вскоре после этого мы расстались. Миранде надо было идти домой и врать своей сестре. Мне надо было упаковать вещи — письменные принадлежности, книгу или две, кое-какую одежду, зубную щетку, бритвенный станок и тому подобное. Мы договорились встретиться завтра днем перед отелем «Гавана Либре». Той ночью я не спал. И Миранда тоже наверняка не спала.

Солнце пекло. Мы, два беглеца, стояли на площади перед отелем «Гавана Либре» под огромным керамическим настенным панно Амелии Пелаэс. Никто из нас не решался произнести ни слова. Что с нами произошло? Может, просто комическое недоразумение? Что нам делать вместе, двум людям, не знавшим друг друга? А потом у меня промелькнула ужасная мысль: что если это игра? Что если Хуана прячется в кустах, готовая садануть меня лопатой по голове за то, что я так облажался с придуманным ею испытанием? С ее собственной сестрой?

Именно это подозрение я хорошо запомнил, потому что оно долго не покидало меня. Такие мысли появляются сами собой, когда все слишком хорошо, чтобы быть правдой. А когда это подозрение наконец-то меня оставило, оно начало появляться в снах.

Миранда была в солнцезащитных очках. Я не чувствовал себя в безопасности до тех пор, пока она их не сняла. В этих глазах было столько ожиданий и такой блеск: Миранда сияла, как девушка, проснувшаяся в день своей свадьбы или другого радостного события.

Мы не целовались, не делали никаких попыток прикоснуться друг к другу, просто стояли, смотрели друг на друга и улыбались. Потом Миранда порылась в своей сумочке и достала билеты на автобус.

— Мы едем в Тринидад, — объяснила она. — У меня там двоюродная сестра. Я звонила ей сегодня утром.

— Я однажды был в Тринидаде, еще ребенком, — сказал я.

— Но ты не был там вместе со мной. Я считаю, это большая разница. Ну что, Рауль, ты готов ехать?

Я кивнул. На ногах у меня были сандалии, на плече висел полупустой вещевой мешок. Багаж Миранды находился в большой наплечной сумке, и я предложил понести ее. Потом у меня появилась идея получше, и я затолкал ее сумку в свой вещмешок. С одним местом багажа удобнее. Мы пошли к проезжей части, чтобы взять такси.

Машина отвезла нас к площади Революции, где располагалась автобусная станция компании «Астробус» — маленький офис, пара гаражей, государственный киоск и бодега. Синий автобус болгарского производства с надписью «Санкти-Спиритус» уже стоял на посадке. Предположительно поездка должна была занять шесть часов. Мы купили попить и два сэндвича с ветчиной, завернутые в старый номер газеты «Гранма». Я пропустил Миранду вперед. Когда же я начал загружать тяжелый мешок в автобус, собираясь последовать за ним, она повернулась и посмотрела на меня.

— Рауль?

— Что такое?

— Это твой последний шанс повернуть назад. Если ты сядешь в этот автобус вместе со мной, назад пути не будет. Ты это понимаешь?

— Я это понимаю. Ты хочешь,чтобы я поехал с тобой?

— Конечно хочу. Я здесь, потому что я хочу тебя, и только поэтому.

— В Тринидаде красиво, — произнес я. — И потом у тебя там двоюродная сестра.

— Перестань, — сказала Миранда. — Я ненавижу свою двоюродную сестру. Я не люблю деревню. Я ненавижу ездить на автобусах. В моих поступках нет никакого двойного дна. Ты идешь?

Это прозвучало почти как приказ.

— Иду, — ответил я и зашел в автобус.

— Добро пожаловать на борт… начинается большое приключение, — сказала Миранда.

А мы еще даже не целовались.

Была обычная октябрьская среда, сезон не отпускной (на Кубе в то время у нас не былоотпусков, а суббота считалась рабочим днем), поэтому автобус был полупустым. Мы сели почти в самом конце салона, как поступает молодежь. В автобусе уже расположились четыре солдата, возвращавшиеся из отпуска в Санкти-Спиритус, пожилая пара, направлявшаяся в Сьенфуэгос, двое мужчин с папками для бумаг, которые могли быть инженерами или инспекторами, одинокая женщина лет тридцати, которая постаралась отсесть как можно дальше от солдат, и девочка восьми-девяти лет, ехавшая одна. Родители посадили ее в автобус, попрощались и ушли. Солдаты пустили по кругу бутылку, но, казалось, они слишком устали для того, чтобы начать дебоширить. Они задымили весь салон своими сигаретами.