— Чего тебе надо? — зашипел гневно Толька. — Проваливай, а то вылезу и как дам!

— А райкомовская-то услышит.

— Где она? — с испугом спросил тихонько комсомолец-«подпольщик».

— На крыльце сидит, газету читает. Тебя караулит.

— Ну, чего тебе?

— Где наша Водолазка? Только честно.

— Опупел, что ли? Откуда мне знать?

Похоже, Ржавец говорил искренне.

Тем же путём я выбрался из квартиры — девушка терпеливо дожидалась лукавого комсомольца Данилова, напрасно теряя время. Но я не мог выдать Толяна, хотя он и скрывался от так называемой ремеслухи, а это предательство устава комсомола. Да и Ржавец — не друг мне. Злой парень. Сколько я от него оплеух получил — не побежишь же каждый раз маме жаловаться, как девчонка какая-нибудь. Терпел. И не сдавался.

Ржавец, возможно, и пошёл бы учиться в «ремеслуху», а после — на завод, но тётя Таня запретила ему об этом даже думать. Хотя пацаны и помладше Толяна, работая в цехах, получали полновесный хлебный паёк и талоны в столовую. И помогали, главное, фронту. Тётя Таня, объясняя соседям, почему не отпускает сына в «рэу», мечтала:

— Толькя на анжинера пущай выучится — будёт с по́рфелем ходить под мышкой и гумаги подписывать. Как начальник Пушкарёв. И я тады от стирки проклятой хочь отдохну. Хватит, помантулила — вон руки-те што колоды. Не разгибаюца от холодней воды.

…В поисках Водолазки незаметно иссяк день и наступил длинный тихий вечер. Многие жильцы нашего дома вышли из своих квартир и мирно беседовали, сидя на крылечке, лузгали подсолнечные семена. Мамы среди них не было. Она опять задержалась на работе. Да и никогда семечек не грызла. Ни одна, ни с соседками. И женскими разговорами не занималась — недосуг.

И тут появился Гарёшка.

— Водолазка нашлась!

— Божись! Где?

— У Фридманов. В сарайке. Плачет! Честно!

— Не обознался?

— Через крышу зырил — она. В наморднике из ремней.

— Как она к ним попала?

— Представления не имею. Может, выманили? С ней какой-то пёс здоровенный в другом углу стайки.

Мы устремились к Фридманам.

С кошачьей ловкостью забравшись на довольно высокий сарай, под неодобрительные выкрики кого-то из жильцов соседнего двора, залегли на крыше. Раздвинув замшелые доски, я не сразу разглядел, что там за собака внизу. Одна. Пёс куда-то уже делся. Водолазка! Её голову действительно обтягивал тесный ременный намордник. Я узнал её приглушённое повизгивание. Так она разговаривала со мной, когда что-нибудь выпрашивала. Я позвал собаку. Она забеспокоилась ещё больше. Пытаясь порвать сыромятный плетёный ремень, вставала на задние лапы, хрипела от удушья — безуспешно… Да такую привязь и трактором не разорвать.

В углу темноватого закутка, где томилась Водолазка, я различил большой медный таз с деревянной ручкой, наполненный едой. Выходит, она не дотронулась до всей этой вкуснотищи. Голодует от тоски по детёнышам.

— Идём к тёте Басе, — скомандовал я.

Спустившись на забор и спрыгнув с него на булыжниками выстланный двор, мы устремились к Фридманам.

Тётя Бася опять что-то готовила — рыбное и очень аппетитное, пахучее. На таганке, поставленном в жерло кирпичной печи. Поэтому двери и окна были растворены настежь.

Дядя Лёва, труженик, каких поискать, тут же тачал сапоги из нового блестящего хрома. Как только мы ввалились в прихожую, она же и кухня, сразу прикрыл заготовки тряпкой — осторожный.

Дядя Ися полулежал неподалёку, на низком топчане, одетый в вязаный шерстяной свитер и поверх него — в меховую безрукавку. На ногах его, привлекая нежной белизной, красовались новые толстые шерстяные носки — это в такую-то невыносимую жарищу-духотищу! Мы в одних трусах бегали и под уличной колонкой за день несколько раз обливались.

Преодолевая сковывающую робость, я произнёс:

— Тётя Бася (она казалась мне главной во всём семействе), у вас в сарайке наша собака, Водолазка. У неё есть собачата. Два. Маленькие. Голодные. Они без матери не смогут выжить. Умрут.

— Откуда вы узнали, что у нас вообще есть собака? И кто вам сказал, что собака — ваша? — назидательно спросила тётя Бася. — Я бы хотела взглянуть на того человека и плюнуть ему в глаза.

— Плюйте мне в глаза, — осмелился я, — но эта собака — наша. Мы её с речки привели. Она ничейная была. В глиняной норе жила со щенятами. А после — у нас. В сарайке.

Дядя Лёва молчал, у него из зубов торчали белые берёзовые шпильки.

Дядя Ися осторожненько и очень бережно кашлял в стеклянную баночку и после каждого плевка завинчивал жестяную крышечку.

Молчала и тётя Бася. Наконец, объявила:

— Это собака — наша, ребятки. И звать её не Водолазка, а Линда. Она от нас убегала раньше, ненадолго, а теперь вернулась. А собачат вы себе возьмите.

— Они же грудные. Им молоко нужно, — пояснил я.

— Принесите их нам, — нашлась тётя Бася. — И мы их будем кормить.

— Они уже обещаны. Не нарушать же честное слово.

— Тогда кормите их сами. Как вы думаете: кто нам даст столько молока, чтобы кормить всех приблудных щенков? Или корову для них купить? А кто нам продаст эту корову? И куда мы её поставим? Не в спальню ли рядом с кроватью Розочки?

Я не нашёл, что сказать в ответ. Мы с Гарёшкой продолжали стоять, чего-то ожидая. Выручил друг:

— У вас ведь ещё одна собака есть… Она вас охранять будет.

— Не видать… вам Линды… как… своих… ушей, — сипло и тихо произнёс дядя Ися. — Канай… те.… на хрен… отсюдова. Собака — моя… и пёс — мой… Залупу… вам… конскую… а не… Линду…

— Исаак, постыдился бы так выражаться при детях. Ты же культурный человек. Что скажут за тебя люди? — приструнила его мать.

— Уходите, — уже более сдержанно выпроводил нас дядя Ися из своего жилища.

Нам ничего не оставалось, как покинуть квартиру Фридманов, но в этот момент отдёрнулась бирюзовая занавеска с зелёными драконами, с них я не спускал глаз, изображения их порождали в моей голове фантастические сцены битв чудовищ. Из-за зелёных с алыми раскрытыми пастями драконов выглянуло смеющееся, лукавое личико Розки. Она раздёрнула занавеску и соскользнула с высоких перин на пол, причём длинная ночная рубашка немыслимого розового цвета и почти прозрачная, отделанная белыми кружевными лентами, задралась так, что высоко обнажились полные, обворожительной перламутровой белизны ноги. У меня моментально кровь хлынула в лицо. Я почувствовал, что уши мои нестерпимо горят, — в низком вырезе, в оправе кружев, сияли чудесные, с плоскими розовыми сосками, перламутровые же девичьи груди. Такой роскошной красоты я ещё не видел. Приходилось мельком окидывать взглядом на речке, конечно, обнажённых женщин и девчонок, но они во мне такого молниеносного удара электротоком не вызывали — какое-то волшебство!

По-видимому, моё смущение было явным, и причину его правильно поняла быстроглазая и сообразительная тётя Бася. Она зло зыркнула на дочь и что-то буркнула. Розка только рассмеялась в ответ, обнажив прекрасные, сверкнувшие белейшей эмалью зубы.

Розка, вероятно, потешалась над нами. Она, громко смеясь, сказала нам:

— Мальчики, чем бегать за собаками, вы начинали бы ухаживать за девочками. Особенно, когда они отвечают взаимностью.

И опять заливисто засмеялась.

От Фридманов я вылетел со взмокшей спиной. Ну и Розка! Бесстыжая! Думает, что я маленький, ничего не понимаю. А мне уже тринадцать лет! Четырнадцатый! Ведь она всё время именно на меня, а не на Игоря поглядывала. Потешалась.

— Нет, Водолазка не сама к ним пришла, — сказал мне Гарик. — Даже если её раньше Линдой звали.

— Сам знаю, что они её силком увели, — сердито ответил я. Мой мысленный взор всё ещё был заполнен Розкой, её невообразимой красотой вдруг расцветшего тела.

— Что делать-то будем, Юр? — донеслось до меня.

Сам себе я назойливо задавал вопрос, отгоняя видение Розки с её неотразимыми прелестями: почему столь яростно облаивала дядю Исю Водолазка в первую их встречу? В этом была какая-то загадка, имевшая отношение ко всей нашей собачьей истории.