Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Ста-а-сик!

— Ага…

— Беги на переезд. Слышь? Попроси новую верёвку. Беги же скорей!

Наконец Стаськина голова исчезла.

Дрожь колотит меня — зуб на зуб не попадает. Перед газами ослизлые шпалы и ржавая скоба, — к счастью, крепко вбитая в дерево.

Колодец-то вовсе не такой мелкий, каким мне показался, — с головой окунулся, да и дна, похоже, не достал. А бидон — вот он, близёхонько лежит, вроде бы. Прозрачная вода — какая обманчивая!

Держусь за скобу обеими руками, но она ненадёжная, неосязаемая. Моё спасение — там, наверху.

И я не отвожу глаз от синего квадрата над головой, разделённого посредине воротом, шевелю ногами, словно еду на велосипеде.

Лишь бы руки-ноги судорогой не свело. Наслышан я — именно так гибнут люди, попав в холодную воду. А я не так давно воспалением легких переболел. Если ещё раз подхвачу — хана [189]мне.

Птица чёрным камнем пролетела над колодцем. Кто бы знал, как хочется оказаться там, наверху! Моментально! В мгновение ока!

Стасика всё нет и нет. А что, если пальцы разожмутся сами? Я опять бултыхнусь в пагубную глубину. И всё! Нет! Я упираюсь левой тяжеленной ногой в угол сруба. В воде остаётся лишь правая, и то по колено. Напрягаю все мускулы, чтобы удержаться в этой позе.

Капли, набухнув, отрываются с ледяной глыбы, булькают, отсчитывая время.

Повторяю про себя: «Спокойно! Не паникуй!» В голову же лезет: а если железнодорожников всё ещё нет на месте? Если никого нет в том бараке — что тогда? И убеждаю: я должен продержаться, пока не придёт подмога. Должен!

Буль-буль… Это звучит само время, отмеряемое каплями тающей глыбы…

Козырёк тает. Идут ледяные часы. Кап-кап! Это маленькие капельки. Буль-буль! Капли-толстухи.

Запрокидываю голову, чтобы опять взглянуть на спасительный квадрат, и различаю… звезду! ещё одну! ещё… Неужто наступила ночь? Так быстро? Или я здесь вишу на скобе весь день? Не может быть! Что стряслось со Стасиком? Заблудился? Нет, сейчас не ночь, и времени прошло немного, иначе Юрка давно разыскал бы меня. Он-то не бросит друга в беде. Всё равно ко мне кто-то придёт и поможет, а Юрка — непременно!

Сердце стучит сильно и ровно. Я уже не испытываю ни растерянности, ни испуга, ни отчаяния. Жду.

А звёзды отнюдь не мерещатся — вон они, сверкают. Как стекляшки люстры. Зубы отбивают чечётку. [190]Я не свожу глаз с квадрата неба. Ночь ли, день ли — всё равно надо держаться. Силы ещё есть! Кап-кап… Буль… Держаться… держаться… держаться…

— Эй, парень! Живой?

Пронзительно сильный мужской голос ударил сверху. Запрокидываю голову: квадрат заслоняют три головы.

— Жи… вой.

— Верёвку имай! [191]В петлю ногу вставишь, понял? За верёвку крепче держись!

Вихляя из стороны в сторону, ко мне приближается верёвка, с петлёй на конце. Я ловлю её. Верёвку продолжают травить, [192]она провисает, и я, потеряв равновесие, срываюсь, успев крикнуть:

— Тяни!

И с головой ухожу под воду. Опять спирает дыхание. Выныриваю. Хватаюсь за верёвку. Опять погружаюсь с головой, но верёвку не отпускаю, и вот она напряглась — есть опора. Вырываюсь, сразу отяжелев, из воды, охватываю верёвку коленями, но её как будто и нет, не чувствую. Поплыл вверх!

— Держись крепче! — звуки голоса отскакивают от стен, продавливают ушные перепонки до боли.

Раскручиваясь на верёвке, чуть не врезался головой в ещё одну скобу, успев оттолкнуться плечом и бедром одновременно.

Слышу скрип вóрота, голоса. Меня подхватывает за локти молодой мужчина в расстёгнутой на груди светлой рубахе. Всё! Я спасён! Ур-ра!

Юрка обнимает меня. Стасик сквозь слёзы о чём-то спрашивает, а я неудержимо лязгаю и скрежещу зубами, хотя челюсти так стиснуты, что их, кажется, невозможно ничем разжать.

Ослепительное ледяное солнце ничуть не греет — как зимой. Я не чувствую своих рук и ног. Топчусь на остром шлаке, как на вате. Что-то мычу, пытаясь объясниться. Стасик уже простодушно выпытывает:

— Клад увидел?

Шутит, что ли? Какой там клад!

Начинает колоть кончики пальцев рук. Боль становится всё сильнее. Я пытаюсь отбежать прочь от колодца, падаю, непонятно почему, поднимаюсь и снова бегу. Ноги не держат. Юрка поддерживает меня. Смеётся. От радости.

Добравшись до колышков бобыньковского участка, я плашмя валюсь на траву и растягиваюсь на животе. Меня мутит, как от угара. И корчит. Вот и до ног добралось колотьё, пронзило болью ступни. Зажмурившись от нестерпимой боли, катаюсь по земле.

— Что с тобой, Гера?

Это Юркин голос.

Постепенно боль ослабевает, отпускает. Открываю глаза. Рядом лежит Стасик, заглядывает мне в лицо.

— Потри вот ту, — прошу его. — Тянет…

Стасик ретиво выполняет мою просьбу, растирает ладошками колени, икры, пыхтит.

— Дай-к я — отстраняет его Юрка.

Галька мокрые волосы гладит — жалеет меня.

— А верёвка — бац! — и оторвалась, — рассказывает Стасик.

А я произношу срывающимся голосом:

— Бидончик утонул. На дне лежит.

Бобынёк молчит. Тоже, видно, только вспомнил о нём. Стасик угощает Гальку:

— На, пей. Ох и холодная…

— Иди, попроси дяденьку, чтобы бидон вытащил, — предложил я Юрке. — И спасибо ему скажи. За меня.

— Давай я тебя согрею. Я горячий, — говорит Стасик и прижимается к моей ещё содрогающейся спине.

Наконец солнце пробрало-таки. Но я продолжаю подставлять его лучам то один бок, то другой, хотя дрожь уже утихла во мне. Млею от разлившегося по телу тепла и время от времени на миг проваливаюсь в приятное забытьё…

Пора. Надо вставать. Дело ждёт.

Ну и ну, ещё сколько окучивать-то! Отыскал тяпку и принялся за свои рядки. Ничего, наверстаю.

Вернулись Юрка с Галькой. Бобынёк принёс запотевший бидон. Полнёхонький. Мне даже смотреть на него зябко — всего передёргивает. Бобынёк рассказал, как его удалось выудить — проволочным крюком. Помолчав, добавил:

— Напрасно ты полез. Колодец-то — глубоченный. Утонуть мог. Из-за какой-то железяки.

Я ему ничего не ответил, не знал, разумно ли поступил, надо было ли так рисковать. Да и не думал я ни о каком риске, опускаясь в колодец. Надо — и полез.

— А-а, жалко битончик потерять, — протянула Галька. — Отец с тебя за него шкуру-то спустил бы. Чужая вещь.

— Ну, уж так и спустил бы, — возразил Юрка не очень уверенно. — Мож быть, и побил бы. Другой сделал бы. Не такие штуки на заводе изготовляет — мастер цеха всё-таки.

Отец у него очень серьёзный. Неулыбчивый. Потому что мама Юрки и Гальки не выдержала тяжёлой жизни и покончила с собой. Повесилась. На крюке в потолке, где раньше керосиновая лампа висела, петлю приладила. В общем коридоре. Ночью, когда бельё стирала в корыте. Так всё недостиранным и осталось.

После того как её обнаружили в полуподвале в удавке, надетой на потолочный крюк, отец перестал вино пить и с чужими тётеньками бессовестными якшаться. [193]

Случилось это незадолго до начала войны.

Отца на фронт не взяли, на ЧТЗ оставили — настолько ценный специалист.

— …А как ты узнал, что я в колодец оборвался? — спросил Юрку, когда мы, взмокнув от усердия, присели отдохнуть.

— Стасик прибёг, сказал.

— Так ты не сразу побежал в барак? — строго спросил я брата.

— Не. Мы вместе…

— Я ж тебе наказал… [194]

— Ничего ты не говорил, кроме бу-бу-бу… Да шевелился, — уверил меня Стасик.

«Возможно, я хотел крикнуть, да не получилось?» — подумалось мне. Ведь привиделись мне звёзды на небе.

— Юрк, — решил я поделиться невероятным наблюдением с другом. — Не поверишь: я давеча [195]звёзды видел. На небе. Из колодца.

вернуться

189

Хана — конец, кончина, смерть (феня).

вернуться

190

Чечётка — танец.

вернуться

191

Имать — ловить (уличное слово)

вернуться

192

Травить — выпускать наружу, например канат (морской термин). Имеет и другие значения.

вернуться

193

Якшаться — дружить, водиться (уличное слово).

вернуться

194

Наказать — сказать, поручить, приказать.

вернуться

195

Давеча — прошлый раз (просторечие).

79
{"b":"161901","o":1}