Чтобы закончить рассказ о Герасимовне, должен признаться, что вообще её предсказания сбылись. Прозорливая оказалась бабка. Природный психолог. Только верующим я так и не стал. Хотя многие «профессионалы» упорно натыривали [407]меня, убеждая, что я христианин. И ласковыми голосочками, и отборным тюремным паскудным матом. Надо было им, надо… Очень! Ну позарез! Чтобы «мясорубка» работала беспрестанно. Не получилось. Потому что додумался до неоспоримой истины: из ничего невозможно создать нечто. Посему следует, что Мир, Мироздание, Вселенная (читай — Глобальный разум) не создан никем, а существовал, существует и будет существовать всегда. Слово «Мир» я употребил неточно. Под ним следует подразумевать все миры, все пространства, что существовали, существуют и будут существовать во Вселенной и за её пределами, ибо Разум безграничен.
Вероятно, мои рассуждение не совсем верны с точки зрения высоких наук, о которых и представления не имею, но логичны. Собственно, логика и легла в основу моих выводов.
…Тогда перед зеркалом во мне укрепилось убеждение, что в определённых случаях надо сознательно идти на жертвы. А понадобится — рисковать собственным здоровьем, собственной жизнью. И такими незначительными мелочами, как благополучие. Ради чего многие люди и существуют. И был готов на подобные поступки. Если цель стоила того.
За примером далеко не нужно ходить: мама, она имела все возможности, по крайней мере во время войны, устроиться очень благополучно. И наша семья не жила бы столь скудно и голодно. Но она сама выбрала трудный путь. Потому что так требовала обстановка в стране. Она жила не только ради наших семейных, точнее сказать личных, интересов, а всего Отечества. И шла туда, где осознавала себя наиболее нужной.
В прошлые, юные, годы я как-то не задумывался над этим, хотя знал. Её поведение мне казалось обычным. Так должен поступать каждый гражданин страны. Хотя даже детским своим умом понимал, что далеко не все руководствуются этими правильными понятиями. Видел и прямо противоположное. Таких людей я осуждал в себе. И верил, что, поскольку будущая наша жизнь, несомненно, изменится после победоносного окончания войны, все люди станут лучше, добрее — ведь пережить такое… Моя личная судьба виделась мне бесконечно радостной. И я стремился в неё, преодолевая трудности. Как почти все.
А то, что всякие допотопные старухи бормочут о каких-то муках, якобы ожидающих меня в мифическом потустороннем мире, — всё это че-пу-ха! Какой жизнь сам выстроишь, такой она и станет. Ведь главные трудности — позади. И они никогда не повторятся. Всё зависит от тебя самого. А то, что маме сейчас по-прежнему нелегко содержать и кормить уже не нас троих, а лишь отца и Славку, я просто облегчил её жизненную ношу.
Когда изматывающая, кровопролитная война закончилась и с неё вернулся отец всего с одним небольшим осколочным ранением, мама снова перевелась на предприятие, где продолжила работу по своей университетской специальности.
Мне есть с кого брать пример, чтобы сделаться полезным обществу человеком. Примеров и кроме мамы сколько угодно: десятки раз смотрел наши фильмы — их герои не прекрасные ли образцы для подражания? Не однажды перечитывал и книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». Она, как уже отмечал, давно превратилась в настольную, самую мудрую, насущную, духовно-руководящую книгу. И сейчас в нашей, ещё небольшой по количеству экземпляров, домашней библиотеке она числится под номером один. По значимости [408]для меня. Похожим (по духу) на Корчагина мне очень хотелось стать: целеустремлённым, честным, готовым вступить в бой, в схватку (не обязательно с винтовкой или наганом) с теми, кто противодействует достижению заветной цели — добиться справедливости. Участвуя в борьбе за создание справедливого общества, в построении его, я продолжу Великое Дело, за которое сложили свои головы миллионы таких, как Павел Корчагин. Я хотел бы стать одним из них. Именно так восторженно я думал, вглядываясь в своё отражение в зеркале, не допуская мысли, что меня может ждать иная судьба.
Мелькнуло лишь сомнение: хватит ли духовных сил, чтобы продолжить путь Павки? Не дрогнуть? И решил — не отступлю!
«Конечно, столь героических поступков уже не совершить — времена не те, — подумал тогда я. — Но строить счастливое будущее — для всех! — работать, не щадя себя, не жалея тратить свои силы, эту возможность мне даровала судьба. Теперь — за дело! И судьба мне такую возможность явно предоставила. Но сначала в зловещем, карикатурном виде — зеком в советских концлагерях. Она, как я понял, испытывала меня на твёрдость.
О как по-детски я был самонадеян в те блаженные минуты, даже не допуская мысли, что совершенно не знаю настоящей жизни и многочисленных её превратностей! Но уверенность, что на моём пути обязательно встретятся хорошие, добрые и честные люди, будущие спутники и единомышленники, их в стране — миллионы, и помогут в опасную минуту, я же помогу им, придала мне ещё больше уверенности и надежд, всколыхнула, казалось, бурлящую внутреннюю силу. И вот тут я не ошибся. Правда, их оказалось не столь много, как в моих фантазиях. Но…
…У меня уже есть хотя бы один такой друг, пусть со смешной и не нравящейся мне уличной кличкой — Шило. Двоюродный брат Игорёшки. Я его звал только по имени — Колей. Детдомовец, а это слово обычно произносилось многими не с положительной окраской, он тоже любил читать книги не меньше меня или Игоря и был честным парнем. Не то что, например, Толька Мироедов, сын «троешника» из прокуратуры. В общаге, в тумбочке, Коля имел небольшую личную библиотечку из любимых произведений художественной литературы, десятка два экземпляров. Я это про себя отметил: не вкусную жратву, не шмотки [409]с барахолки, [410]а книги приобретал он на очень трудно зарабатываемые рубли. Доверяя Коле, мы с Игорёшей познакомили его с букинистом Михаилом Яшпаном, и он стал его «клиентом». Несколько книг Коля раздобыл самостоятельно, на базарных развалах. В общем, «заразился». Остальные коммунары не проявляли интереса к книге, кроме Вали Бубнова, приёмного сына расстрелянного «врага народа», бывшего большого советского начальника. Коля, черноглазый, кудрявый парень, испанец по национальности, был дважды сиротой: сначала от фашистов погиб его родной отец, коммунист, а в тридцать восьмом отчим получил пулю в затылок от своих единомышленников-большевиков.
Всё. Разглядывание себя в зеркало прекращаю. И беседу с собой — тоже.
Решив пойти после почти недельного прогула на работу, я опять через Колю рискнул попроситься к Николаю Демьяновичу — снова на ремонтно-механический завод. Почти два прошедшие года я с ребятами поддерживал товарищеские отношения. А это было непросто. Иногда очень даже непросто. Дружил я по-настоящему с Колей Шило. А пытался якшаться с остальными пацанами. Судя по всему, они на меня особого зуба не имели — знали и, главное, поняли, почему мне пришлось из родного дома добровольно уйти. На их поддержку я теперь и рассчитываю. На их прощение. Несколько дней я угробил на получение паспорта. Мама всё это время уговаривала меня «поискать» работу в Челябинске. Почище.
В нагрянувшее воскресенье я встретился с Колей, объяснил ему, не тая ничего (как бы там ни было, увольнительную обязан был получить), и он обещал поддержать за меня «мазу» [411]перед Николаем Демьяновичем.
Он отнёсся к моей просьбе, хотя меня постоянно терзали сомнения, сочувственно. Только одно неприятное предупреждение сделал: чтобы родители более ко мне не приходили. «Не качали права». [412]Значит, мама побывала здесь, пока я возился с получением паспорта. Я пообещал.
Застав маму на кухне, признался ей, что продолжу работу на том же заводе в Смолино. Я догадывался, почему ей не нравится смолинский коллектив. Но меня связывало с коммунарами слово чести, данное при приёме.
