— Бензин! — сказала она.

Парень разозлился, отлил из бачка в кружку жидкость и отхлебнул немного. Мама тоже сделала здоровый глоток.

— Ну как? — спросил парень. — Бензин? Мама взяла меня за руку, и мы начали уходить

от мотоцикла.

— Буксы еще проверьте, мадам! — крикнул ей кто-то вслед.

Студенты засмеялись.

— Гы-гы-гы! — передразнил папа. — Остряки-самоучки.

Лялька сорвалась с места и выпрыгнула из вагона. Она побежала на самый край платформы. Мы едва нашли ее. Она стояла, прислонившись к железному столбу, и у нее был такой вид, словно она заболела.

— Ну что ты разнюнилась? — спросила мама. — Чего ты стоишь на самом солнцепеке с непокрытой головой?

— Ах, мама, — сказала Лялька, — зачем вы это сделали? Теперь мне совестно в вагон зайти.

— Совестно? Глупенькая, — сказал папа. — Если бы мы не отвоевали места посередке, его бы захватил другой. Так в жизни всегда бывает.

— Уж лучше ты, чем другой, — сказала мама. Лялька покачала головой.

— Чудачка, — сказал папа. — Надо быть самостоятельной, напористой. Иначе в жизненной сутолоке тебя затолкают.

— Я не хочу толкаться, — сказала Лялька.

— Ты должна понять одну вещь, — сказал папа. — Пока на свете существуют боковые места, приходится бороться за места в середине. Вот при коммунизме, наверно, не будет боковых мест и все будут сидеть посередке. Тогда…

— Довольно. Хватит, папа, — сказала Лялька, и мне показалось, что голос у нее стал какой-то самостоятельный. — Будем прощаться!

Мама не стала прощаться. Она начала объяснять Ляльке, на каких станциях ей можно выходить и где нельзя, какие платья надевать в дороге и какие в совхозе, какие продукты есть в первый день, какие во второй никакие на обратном пути.

— Продукты вам придется взять обратно, — сказала Лялька. — Они не нужны мне. С нашим эшелоном едет столовая и вагон-лавка. Есть врач и аптека.

— А не лучше ли их на всякий случай взять? — сказала мама.

— Нет, не лучше, — сказала Лялька.

— Васюков, зачем же я все покупала? — спросила мама.

— Не знаю, — ответила Лялька.

Она обняла папу, маму и меня и, не оглядываясь, пошла к своему вагону.

— Быстро она закруглилась с нами, — сказал папа.

Мы еще постояли немного и потом вышли на вокзальную площадь. У троллейбусной остановки нас нагнали парни из Лялькиного вагона.

— Возврат за ненадобностью, — сказали они и положили перед нами на землю рюкзак и чемодан.

— Это нам назло, — сказал папа. — Самостоятельность свою показывают.

Папа взял силача носильщика, и тот усадил нас в такси. Мама была очень расстроена.

— Вот тебе благодарность за все, — сказала она. — За бессонные ночи, за волнения, за то, что я высунув язык три дня бегала по городу и закупала консервированную колбасу, макароны, крупу, аспирин…

— Стрептомицин, — вспомнил я.

— А тебя не спрашивают! — крикнула мама. — Да, стрептомицин, — и всё понапрасну! Всё впустую! Тебе даже спасибо не сказали.

— Спасибо нам скажут на том свете, — отозвался папа.

Я хотел было сказать, что на этом свете не бывает того света, но побоялся, так как мама может подумать, что я стал слишком самостоятельный. А за это у нас по головке не погладят.

Мы покупаем Жар-Птицу…

Перед Новым годом я и Лешка Селезнев зашли в игрушечный магазин и увидели избушку на курьих ножках. Она стояла вместо стеклянной кассы. В избушке сидела знакомая рыжая кассирша. На голове у нее был кокошник. Сверху падал и никак не мог упасть густой снег. Это потому, что он был привязан ниточками к потолку. Лешка повел носом: пахло еловыми ветками, совсем как в лесу.

Потом мы увидели Снегурочек. На них были красные платья и красные шапочки с белым мехом. Снегурочки продавали дедов-морозов. Еще они продавали жар-птиц и другие игрушки.

Я и Лешка знали всех продавщиц — эту толстую, с большим животом, и добрую тетю Катю, и ту высокую, с шишкой на шее, которую мы звали «Парашютная вышка». Сейчас они были одеты Снегурочками. Только одну новенькую мы не знали. Она была маленькая, совсем как девочка. Из-под красной шапочки у нее виднелись голубые глаза и желтые волосы. Она была такая приятная, что хотелось дотронуться до нее. Лешка Селезнев, он терпеть не может девчонок, и тот вылупил глаза, будто увидел настоящее чудо. Я тоже открыл рот — уж очень она была красивая.

Так мы стояли и молчали. Я хотел было сказать, что она похожа на настоящую Снегурочку, на ту, которая приходит с дедом-морозом, когда в зале тушится свет, но побоялся. Я знаю Лешку, он еще может начать смеяться, а потом всем рассказывать в классе, какой я суеверный.

Мы еще немного постояли, пока нас не заметила «Парашютная вышка».

— Вам чего, ребята? — спросила она.

— Ничего, — пробурчал Лешка, и мы вышли из магазина.

Вечером в постели я снова вспомнил про Снегурочку. Я закрыл глаза и увидел её как живую. Па нятно, она была не настоящая Снегурочка. Настоящие бывают только в театрах. Они говорят стихами. Скажут стишок и уйдут до следующего года. А эта продает дедов-морозов и жар-птиц, но она самая настоящая из всех, что я видел.

Я еще два раза заходил в магазин, чтобы посмотреть на нее. «Парашютная вышка» сказала, что я похож на торгового инспектора: глазею по сторонам и ничего не покупаю.

Все засмеялись, только моя Снегурочка погладила меня но голове и сказала, что я, наверно, хитрющий парень, по глазам видно, какой я хитрец.

Когда я ушел из магазина, мне захотелось прийти туда опять. На следующий день я попросил у мамы денег.

— Зачем тебе деньги? — удивилась мама.

— Я хочу купить себе игрушку.

— У тебя мало игрушек? — спросил папа. — По-моему, ты затоварился. игрушками на целую пятилетку!

— Да-а, у меня нет жар-птицы, — ответил я. Папа был в хорошем настроении. Он вынул бумажник и сказал:

— Ну что ж, отпустим ассигнования на птицу.

— Я не разрешаю давать ребенку деньги, — сказала мама. — Не приучай его к деньгам!

— Ты думаешь, что ему в магазине бесплатно отпустят жар-птицу?

— Сходи с ним сам, — сказала мама.

— Нельзя ли обойтись без меня? — попросил папа. — Заготовка жар-птиц не входила в мои воскресные планы.

— Три часа бесцельно вертеть ручки радиоприемника он может, а вот заняться ребенком у него нет свободного времени.

— Между прочим, — быстро ответил папа, — я не лошадь. Не надо меня загружать до бесчувствия.

— О да! — так же быстро ответила мама. — Ты страшно перегружен по дому. Ты ходишь на базар и моешь посуду. Ты варишь обед и носишь белье в прачечную. Ты…

— Я ничего не делаю, — ответил папа, когда мама остановилась, чтобы немного передохнуть. — Я лишний человек в доме. Пустое место. Белое пятно!

— А много ли ты уделяешь внимания сыну?

— Ну да, я только номинально его отец. Деньги на его воспитание дает нам княжество Монако!

— Деньги в жизни еще не все! Не едиными деньгами жив человек!

Мамд вынула платочек и приложила его к глазам.

Папа сразу прикусил язык.

— Ладно, — сказал он, — не будем устраивать из этого трагедий.

Папа не любит трагедий. Мама жить без них не может. Папа может прожить и без трагедий. Поэтому он сказал:

— Петруха, надевай пальто и калоши, мы идем за жар-птицей.

Мы пришли в магазин, и я потянул папу к прилавку, где стояла моя Снегурочка.

— А ну-ка, покажите мне вашу живность, — сказал папа.

— Какую живность? — спросила Снегурочка.

— Жар-птицу!

Снегурочка начала рыться на полках, под прилавком, — птиц нигде не было. Потом она ушла, вернулась и сказала:

— Вот последняя!

— Сколько она тянет? — спросил папа.

— Двенадцать рублей.

— Дешевле поймать живую, — сострил папа.

— Ну, это только под силу Иванушке-дурачку, — ответила Снегурочка.

— Мы сами дураки, что платим такие деньги за этот далеко не сказочный ширпотреб.