Тут все замолчали. Мама вынула платочек, чтобы заплакать. Папа тихо спросил меня:
— Ты скажи, о чем ты думаешь? Кем хочешь вырасти? На кого ты надеешься?
— Я надеялся на бога, — ответил я.
— Он еще шутит! — еще больше рассердился папа. — Как вам нравится этот сатирик?
— Я… в самом деле… надеялся на бога… И я рассказал всю правду.
— Боже мой! — схватился за голову папа. — И это я слышу в моем доме! И это говорит мой сын! И кому? Папе-атеисту!
В комнату вошла Пелагея Ивановна и спросила, нужно ли засыпать в суп вермишель.
— К черту вермишель! — закричал папа. — Лучше скажите, чему вы учите сына?
Пелагея Ивановна посмотрела на меня, сложила руки под фартуком и сказала жалобным голосом:
— Ничему я его не учила. Дите мое чистое, непорочное, забижают тебя родители… Нету тебе от них никакого внимания…
— Вот полюбуйтесь, — развел руками папа. — От нее он всему научился. Ходят по земле такие старорежимные старухи, и никто их не перевоспитывает.
— Я и без вас воспитанная и перевоспитания — сказала Пелагея Ивановна.
Никому до них нет дела, — продолжал папа. — Никто их не агитирует, не убеждает, никто на них не влияет. Групком домработниц в стороне. Даже радио не рассказывает им, как возникла жизнь на Земле, есть ли жизнь на Марсе, не говоря уже о дру. гих естественнонаучных темах!
— Не надо мне ваших тем! — ответила Пелагея Ивановна. — Я и без них проживу. Меня и так все уважают. Меня сам товарищ Полонский, заведующий продмагом, в домработницы зовет.
Пелагея Ивановна пошла к себе и начала укладывать свои вещи. Ширма колыхалась и прыгала как живая. Клавдия Николаевна отдала папе мою письменную работу и начала прощаться. Папа пообещал ей взяться за меня. А мама заплакала и сказала, что она никогда не будет нанимать домработниц. Пусть нанимают их те, которые родились в сорочке!
Я начал врать
Я начал врать. Раньше этого за мной не замечалось. Я был хороший мальчик и никогда не обманывал родителей, у них, слава богу, и без меня хватает неприятностей. А теперь — пожалуйста… Не проходит дня, чтобы я не соврал. Я начал врать незаметно для себя и так втянулся в это дело, что неизвестно, кем я вырасту. Возможно, я стану настоящим преступником. Во всяком случае, честный человек из меня не получится. Так говорит мама.
— Это школа на него влияет, — сказала она тете Насте. — Это Лешка Селезнев, Васька Тертыч-ный и другие его друзья-приятели…
— Определенно школа, — ответила тетя Настя и обняла меня своими большими душистыми руками.
— Он восприимчивый мальчик, — продолжала мама. — Он воспринимает все плохое. Хорошее, по-» нятно, он не перенимает.
Восприимчивость — это палка о двух концах ~ сказала тетя. — Ты помнишь Лидочку Чумилову. В тысяча девятьсот сорок седьмом году она вышла замуж за Калошина. В это время он заведовал галантерейной палаткой. Это был такой честный человек, каких редко встретишь среди современных палаточников. Однажды он забыл дать одной даме сдачу — сорок три копейки — и бежал за ней вприпрыжку три квартала, пока не вручил ей деньги. И вот этому честнейшему Калошину как-то по ошибке сгрузили без накладной пятьдесят пар капроновых чулок. Другой на его месте немедленно продал бы их и деньги положил бы в карман. Но он этого не сделал, а начал звонить во все концы, что у него образовался излишек. Понятно, к нему немедленно прислали ревизию.
«Гражданин Калошин, — спросил ревизор, — прежде чем мы начнем проверку, скажите по совести, сколько вы накрали?»
«Я ничего не крал, — ответил Калошин. — Это излишки!»
«Знаем мы эти излишки! — сказал ревизор. — Такие излишки всегда оборачиваются растратой».
«Клянусь честью, — ответил Калошин, — с чулками произошла какая-то ошибка!»
«Знаем мы эти ошибки!» — сказал ревизор и опечатал палатку.
Три дня и три ночи ревизор подсчитывал и переписывал все, вплоть до копеечной шпильки. Лидочка на всякий случай перенесла ценные вещи к своей маме. Но у Калошина все было в порядке. Ревизор страшно удивился и сказал, что. это первый случай в его практике. С тех пор он и Калошин стали друзьями. Каждую субботу ревизор приходил к ним в гости, пил чай и без умолку рассказывал, какие бывают ловкачи среди палаточников, как они действуют, какие у них хитрые приемы и методы. Калошин оказался очень восприимчивым человеком. Он перенял самое худшее. Через год его уже судили. И когда на суде его спросили, у кого он научился так ловко воровать, он ответил, что у ревизора. Судьи подумали, что он шутит, и чуть не дали ему лишний год… Вот до чего может довести восприимчивость! Так что оберегай Петю от плохих товарищей. Я знаю один ужасный случай…
Тетя Настя рассказала про ужасный случай, а потом еще про один и еще про один, потому что, когда тетя приходит к нам в гости, ее распирает от всяких историй, и она должна их немедленно выложить. Она выкладывает их целый вечер, так что никто не может рта раскрыть.
Я ушел спать, а тетя Настя все еще выкладывала. Утром в школе я сказал Лешке Селезневу:
— Я восприимчивый. Я перенимаю все плохое. Ты меня портишь!
— Правильно! — обрадовался Леша. — Я тебя совсем испортил!
Мне стало обидно, и я закричал:
— Нет, это я тебя испортил!
— Нет,
Мы начали наскакивать друг на друга и кричать во все горло, кто кого перекричит. В это время пришла наша учительница Клавдия Николаевна и сказала, что мы своим поведением портим весь класс.
Это была новость. За обедом я сказал маме:
— Леша не портит меня. Это мы с ним портим весь класс.
— Кто тебе сказал такую глупость? — спросила мама.
— Клавдия Николаевна.
— Этого еще не хватало! Что ты там натворил?
— Честное слово, ничего!
— Валят с больной головы на здоровую, — отозвался папа. — Не могут наладить дисциплину в классе, вот и ищут мальчиков для битья.
— Я давно заметила, что Клавдия Николаевна к нему придирается, — сказала мама. — Не понимаю только, чего она от него хочет.
— Тут и понимать нечего, — ответил папа. — Просто ей надо на ком-нибудь сорвать свою злость.
Мама скосила в мою сторону глаза и сказала:
— Это непедагогично!
— А я не позволю издеваться над моим ребенком! Ты посмотри, на кого он стал похож! Мама посмотрела.
— Да, он ужасно выглядит, — сказала она. — Под глазами какие-то круги, и нос стал длиннее…
— Давайте не пустим его завтра в школу, — предложил папа.
— А я хочу в школу, — сказал я.
— Тебя не спрашивают! Когда начнешь приносить домой не двойки, а заработную плату, тогда тебя спросят!
На всякий случай я заплакал.
— Это он боится, что Клавдия Николаевна будет его ругать, — сказала мама.
— Чудак! — рассмеялся папа. — Мы придумаем для твоей Клавдии Николаевны какую-нибудь байку. Вотрем ей очки. Скажем, к примеру, что у мамы были именины и ты лег поздно €пать…
— Именины не справляют два раза в год, — сказала мама. — Два месяца назад ты писал записку про именины.
—. Ну, тогда напишем, что он встретил бабушку из Мелитополя.
— Бабушка уже использовалась.
— Давайте скажем, что я попал под трамвай!
— Порешь всякую ерунду! — рассердилась мама. Мне очень хотелось самому придумать какую-нибудь байку, и я начал придумывать, но боялся сказать вслух.
— А что, если сослаться на гланды?
— Что ж, гланды — это правдоподобно, — согла. силась мама.
Два дня я сидел дома. Мне было скучно. Я слонялся по комнате, всем мешал и не знал, что делать. Другие мальчики, когда у них много свободного времени, решают арифметические задачки или помогают маме мыть посуду. У них есть расписание дня, и они каждый раз смотрят в расписание и знают, чем им заниматься. О таких мальчиках рассказывают каждое утро по радио. О них пишут в газетах. Обо мне никто писать не будет. Я совсем другой. Мама даже не понимает, откуда у нее такой ребенок. Она отдает мне всю жизнь. Ради меня она живет. Из-за меня она света белого не видит, И вот, пожалуйста! Я только думаю о том, как бы доставить ей неприятности: оборвать штаны или перекрутить пружину у патефона. Вот и все мои заботы. Понятно, так дальше продолжаться не может. В один прекрасный день я сведу маму с ума, уложу ее в могилу. Вот тогда я пойму, что я натворил. Но уже будет поздно!..
