— Дело не в деньгах, а в принципе. Я не желаю, чтобы мой сын рос иждивенцем, приживалкой, попрошайкой…

— Человек попросил ласты, — сказал Саня, — ему же преподнесли лекцию о моральном облике! Спасибо, граждане!

Саня вышел из комнаты. Я следом за ним.

— Мой папа — неплохой парень, — сказал Саня, — но он страшный жмот. Таких свет не видывал. Каждую копейку вырываешь с боем. Но ничего, мы еще с него выбьем монету!

Прошло два дня. Саня вырвал у своего папы деньги на ласты, и еще на панорамное кино, и на шведский цирк, и даже на футбол. Он взял меня с собой на стадион. Играли «Торпедо» и «Молдова».

Весь матч Саня ругал футболистов. Ну что это за игра? Лучше бы его глаза не глядели! Нет ансамбля, нет напора, нет финта, не говоря уже о знаменитом ударе «сухой лист». Просто какие-то лопухи, а не футболисты.

Соседи оглядывались на Саню. Он был похож на тренера или футболиста из дубля, что сидит на скамье за воротами, и только капитан ему мигнет, он тут как тут — выбегает на поле, свежий и быстрый, и начинает забивать голы, и вот уж зрители вскакивают со своих мест; кто орет, кто бросает шляпу вверх, а кто хватается за голову, будто у него мама умерла.

Наши соседи не ошибались, я уверен, что такого футболиста, как Саня, еще поискать надо. Да что там футболист! Он и боксер замечательный, я сразу это понял, как только мы пришли в Измайловский парк на «День открытого ринга». На ринге, как и на футбольном поле, было много лопухов. Они-то и выводили Саню из терпения. Разве это защита? Разве это нырок? Разве это уход? За такой нырок тренеру мало руки обломать.

Саня кричал, размахивал руками, и ггод его рубахой мускулы ходили, словно гири на шарнирах.

Когда на ринг начали выходить ребята из публики, Саня сказал, что они и вовсе лопухи, на них глядеть тошно. Не могут они провести как следует хук справа или слева, не говоря уже об апперкоте. От таких ударов не то что в нокаут — в паршивенький нокдаун не попадешь. Курам на смех такие удары! «Эй ты, пенсионер, — закричал он рыжему мальчику в голубых трусах, — проведи крюк!.. Черта с два он проведет. Надоела мне эта дешевка, пойду-ка я сам и дам им жизни».

Я попросил его не идти, но он сказал, что обязательно пойдет показать этим лопухам, как вести бой.

Я остался на скамейке ждать: вот-вот объявят его фамилию, и он перелезет через канаты, и ударит гонг, и он начнет раздавать направо и налево апперкоты, как сам Абрамов — гроза тяжеловесов.

У меня мурашки бегали по телу: ведь все видели, что я пришел с ним. Каждый догадался, что он мой брат. На всякий случай я сказал старичку — соседу по скамейке:

— Сейчас мой брат будет драться на ринге.

— Да ну? — удивился старичок. — А я думал, он пошел покупать мороженое.

— Станет он есть мороженое, когда он классный боксер! Кто же ест мороженое перед боем? Вот увидите, он выбежит на ринг и как даст апперкот!

— Дай бог, — сказал старичок. — А что такое апперкот?

Я не успел объяснить, как пришел Саня.

— Ну и не везёт! — сказал он. — Перед самым носом прекратили запись. Так что не придется испытать этим лопухам удар настоящего борца. Но ничего, мы придем сюда завтра…

Мы пошли домой. Саня сказал, что с ним лучше не связываться. Не дай бог с ним связаться! Однажды на танцплощадке к нему пристал хулиган: руки как лопаты, плечи — во! Саня сказал ему: «Отвяжись, ты!» Не отвязывается. «Отвяжись, ты, ради бога!» Не отвязывается. «Отвяжись, ты, в последний раз прошу!» Не отвязывается… И тут Саня не вытерпел. и ка-ак дал… Тот только через три месяца пришел на танцплощадку, и то со слуховой трубкой.

Так мы шли и разговаривали, пока нам не повстречался возле магазина «Динамо» все тот же Женька Макавоз.

— Э-э, подводник, тебе роба нужна? — спросил он Саню.

— Смотря какая роба, — сказал Саня.

Женя Макавоз завел нас в подворотню, где стояли в ряд железные ящики с мусором, и вынул из-за пазухи пару штанов. Саня примерил их. Таких штанов я никогда не видел. Они были из тонкой синей материи и прострочены белой ниткой в два ряда. Отвороты внизу были широкие, и везде много карманов. Два — сзади, два — спереди и два — чуть пониже колен.

— Настоящая морская роба, — сказал Макавоз. — Из Гонолулу. Чудо!

— Роба? А где рубаха? — спросил Саня.

— Одни штаны. Отдам всего за три сотни.

— А две не пойдет?

— Ты глянь на марку, — сказал Макавоз. — Читать умеешь? «Биг кэптэйн» — большой капитан. Понимать надо!

Они еще долго торговались. Потом нас погнал дворник. Саня повел Женьку Макавоза домой. По дороге Макавоз нахваливал робу: сказка, а не роба, одна-единственная во всем городе, хоть перепись устраивай — такой не найдешь; прошвырнуться по улице в такой робе — одно удовольствие, все начнут пялить глаза, будто ты взаправду заграничный морячок с Манилы, из Кейптауна, а то и с Маркизских островов.

Женька Макавоз остался ждать денег на лестничной площадке, а мы с Саней зашли в квартиру.

Санин папа сидел на стуле, поджав под себя ногу, и читал газету.

— Папа, мне нужны деньги, — сказал Саня. — Двести пятьдесят рублей.

— Опять ласты?

— Нет, штаны, вернее — морская роба.

— Значит, с морским дном все покончено, — сказал мой папа. — Ты решил в свободное от безделья время бороздить моря и океаны?

.— Не надо острить, — попросил Саня. — Меня человек на лестнице ждет.

— Нет, я все же хочу знать, — сказал Санин папа, — зачем тебе роба?

— Мы получаем больше двух тысяч, — сказала Санина мама, — у нас единственный ребенок, и все время скандалы из-за денег, С ума можно сойти от этих скандалов!

— Никаких скандалов нет. Просто я ничего не дам!

— Разве мы не в состоянии купить ребенку пару штанов! — сказала мама.

— Что за чушь! — рассердился Санин папа. — . Ему нечего надеть? Он ходит, простите, с голым задом по улице?!

— У него нет робы, — сказала мама.

— Опять робы! Что он, должен идти в порт грузить бочковую сельдь?!

— Папа, — сказал Саня, — ну, прошу тебя, дай деньги, парень ведь уйдет!

— Скатертью дорога!

— Папочка, милый, мне очень хочется иметь робу, дай деньги, пожалуйста, сделай мне приятное, ты же много зарабатываешь, очень, очень, очень прошу…

— Сердце разрывается, — сказала Санина мама, — не могу я этого слышать! Сердце разрывается на мелкие кусочки…

— Папочка, папуля, не будь жестоким, я все сделаю, что ты попросишь: буду учиться, найду себе место в жизни, только не будь жестоким, дай деньги…

Саня всхлипнул. Я ушам своим не поверил. Нет, мне показалось! Он, такой сильный, быстрый как ветер, гроза вратарей и на ринге неустрашимый боец, раз — и нокаут, и хулиганы трясутся, — нет, не станет он плакать! Не надо плакать, старший мой брат!..

Саня плакал.

— Пожалей меня, папуля, ты же добрый, ты же хороший, ты же видишь, как мне хочется иметь робу, пожалей, милый…

Саня плакал. Его твердая грудь ходуном ходила, и мускулы, когда он вытирал пятерней слезы, двигались под рубахой, как гири на шарнирах.

Санина мама выбежала из комнаты. Санин папа сделался белый как скатерть. Он вынул деньги и, не глядя на сына, сунул их ему в ладонь.

Саня, зажав в кулаке деньги, выбежал из комнаты. Я вышел следом за ним. Я лег у себя з комнате на кровать, закрыл глаза и опять увидел Саню: он стоял перед отцом, и слезы градом катились на его в железную грудь.

Когда я открыл глаза, передо мной стоял Саня, живой и веселый. Он примерял штаны.

— Мне подвезло, — сказал он. — Тютелька в тютельку. Будто на меня и шили.

Он посмотрел на себя в зеркало.

— Полный блеск, — сказал он. — Завтра двину на бокс. Папашка впопыхах сунул мне лишних полсотни. Так что будь готов!

Я ничего не ответил.

Я так и не увидел, как он выбивает пыль из этих лопухов.

Мы провожаем Ляльку

Моей сестренке Ляльке двадцать лет, а она совершенно не приспособленный к жизни человек. Ей и приготовь. Ей и поднеси. Этого она не знает. Того не умеет. Однажды папа попросил ее сварить борщ. Она состряпала такое, что у всех глаза на лоб полезли.