— Судя по этому пойлу, — сказал папа, — в институте нет еще семинара по борщам.

— Дело не в институте, — ответила Лялька. — Вы сами виноваты. Вы воспитывали меня под стеклянным колпаком.

— Прелестно, — сказала мама. — У нее на все всегда готов ответ.

— Как полемист она незаменимый в семье человек, — сказал папа. — Она даст сто очков вперед любому литературному критику.

— Не стоит напирать на Ляльку насчет трудового воспитания, — сказала тетя Настя. — Можно перегнуть палку. Вы слыхали, какой фортель выкинул Славка Остапчук? Он пришел домой и сказал, что твердо решил стать самостоятельным человеком. Индустриальным рабочим.

— Что ж, это толково, — сказал папа. — Будет производить материальные ценности, а не, как мы, копаться в бумагах.

— И он — ушел из школы? — ужаснулась мама.

— Ушел из девятого класса и стал к станку. Дарью Михайловну чуть кондрашка не хватила.

— Еще бы, — сказала мама, — сын таких обеспеченных родителей — и вдруг к станку!

— А что в этом плохого? — спросил папа. — Он станет приспособленным к жизни человеком. Не то, что наша Лялька. Ну скажите, какой из нее выйдет механизатор? Смехота! Картошку она видела только в магазине, да и то в расфасованном виде.

— Правильно, папа, — сказала Лялька. — Нас растили книжниками и барчуками. Но ничего, с оранжереей будет покончено. Скоро твоя дочь сделает первый самостоятельный шаг в жизни.

— Какой шаг? — забеспокоилась мама.

— Наш курс отправляют на практику в совхоз.

— Надеюсь, недалеко?

— Не близко. В Кустанайскую область.

— Что же вы будете там Делать? — спросила мама.

— Убирать хлеб.

— В этом есть экстренная необходимость, — сказал папа. — Без моей дочери страна не соберет казахстанского миллиарда.

— Вы будете жить в степи, в палатках?

— О, нет, — ответил папа. — Им выстроят коттеджи с мусоропроводом й кондиционированным воз-Духом.

— Опять остроты, — сказала мама. — Жить мы не можем без острот. Когда я умру, он, вероятно, будет острить над моей урной.

— Пока еще никто не умер, — сказал я.

— Вот полюбуйтесь, — сказала мама. — Отец растит себе достойную смену.

Папа дал мне по затылку и сказал, чтобы я не строил из себя Ходжу Насреддина.

— Послушай, — сказал он Ляльке, — насколько я помню, тебя оставляли на лето работать в приемной комиссии института.

— Я отказалась от этой нагрузки.

— Отказалась, чтобы поехать в Кустанайские степи?! Вы слышите, Настя?.. Это все ты! — набросилась мама на папу. — Твои разговорчики о трудо-' вом воспитании и самостоятельной жизни.

Мама кинулась искать валериановые капли. Папа начал упрашивать Ляльку остаться летом работать в комиссии. Но Лялька сказала, что она не будет рыться в бумагах. Она хочет производить материальные ценности. Она поедет в совхоз и будет убирать хлеб, картошку, кукурузу, свеклу — все, что попадется под руку.

Мама схватила лекарство и заперлась в своей комнате. Она вышла только к вечеру. Глаза у нее, были сухие и строгие. Она сказала:

— Надо покупать!

— Что покупать? — спросил папа.

— Все! Консервы, макароны, крупу, варенье, печенье — все, чтобы наша девочка ни в чем не нуждалась в дороге. Надо купить сахар, подсолнечное масло…

— Ватник, — вставил папа.

— Копченую колбасу, плавленый сыр, шерстяные, носки….

— Резиновые сапоги, — быстро сказал папа.

— Лапшу, раковые шейки, аспирин, вазелин… Весь следующий день папа, мама и тетя Настя

покупали. Когда продуктами и лекарствами были забиты два чемодана и рюкзак, которые не смог сдвинуть с места даже наш силач дворник, мама и папа передохнули малость.

Через неделю мы поехали провожать Ляльку, захватив с собой силача дворника. Лялька просила его не брать, но мама и слушать не хотела.

Мы приехали на вокзал поздно, здесь уже было полным-полно мам, пап, бабушек. Они стояли перед длинным поездом. На дверях Лялькиного вагона был нарисован мелом здоровенный парень. Он жевал большой каравай хлеба. На груди у парня висели надписи:

УМЕЙ НЕ ТОЛЬКО ЖЕВАТЬ! УЧИСЬ УБИРАТЬ!

НА МАМУ НАДЕЙСЯ, А САМ НЕ ПЛОШАЙ!

НЕ ПИЩАТЬ!

Пока мы читали надписи, выскочили девушки и начали обнимать Ляльку. Парни схватили вещи и мигом забросили их в вагон, так что наш силач дворник только рот разинул.

Мы залезли в вагон. Мама огляделась по сторонам и спросила, где Лялькино место. Никто не знал. Папа вызвал дежурного. Показался высокий пучеглазый парень в очках с толстыми стеклами. Мама начала кричать на парня, что у него беспорядок, — не разбери-поймешь, что к чему. Папа тоже сказал, что парень, видать, уже завалил всю работу и ему не мешало бы влепить строгача по линии профкома.

Пока они кричали, Лялька стояла в сторонке и кусала губы. Я видел, что она здорово злилась.

Парень попросил маму не волноваться. Все получат места, как только поезд отойдет от станции. Мама ответила, что она в этом. не сомневается. Все-то получат, а Лялька не получит. Она будет стоять до самого Кустаная на одной ноге, как цапля. Тут опять вмешался отец. Он сказал, что Лялька несамостоятельный и не приспособленный к жизни человек. Если родители не достанут ей плацкартного места, она пропадет в этом проклятом вагоне.

Парень не выдержал. Он раскидал чужие чемоданы и поставил у стены Лялькины вещи. Мама опять осталась недовольна. Она сказала, что ни за что не разрешит своей дочери спать у стены. Там дует. Дочь нужно положить посередке. А посередке ее затолкают, отозвался папа. А у стены просквозит…

Лялька отозвала маму в сторону и шепотом начала просить ее уйти из вагона.

— Если ты стыдишься своих родителей, — обиженно сказала мама, — мы уйдем,

8Мы пошли к двери. Вдруг мама потянула носом и сказала:

— Пахнет бензином!

— Здесь нет бензина, — сказал пучеглазый парень.

Но мама уже не слушала. Она закружила по вагону, пока не остановилась перед мотоциклом, что стоял в углу, покрытый брезентом.

— Чья это машина? — спросила мама.

— Моя, — ответил парень.

— Выкиньте мотоцикл! — сказала мама.

— Он очень пригодится нашей бригаде в степи, — начал было парень.

— Я не спрашиваю про степь, — отрезала мама. Лялька подошла к папе. На нее было жалко

смотреть.

— Папа, — сказала она, — ну, сделай одолжение, уведи отсюда маму.

— Что я, желаю тебе зла? — рассердилась мама и крикнула на весь загон: — Товарищи мамы, можно везти здесь бензин?

Мамы зашумели.

— Да нет тут бензина! — сказал парень.

— А я говорю — есть. В мотоцикле! Они начнут курить, и вагон вспыхнет как спичка. Ты слышишь, Васюков?

— Слышу, — ответил папа. — Что же ты молчишь?

— Где огнетушитель? — заорал папа.

— К черту огнетушитель! — крикнула мама. — Надо бежать за начальником станции!

Мама бросилась к двери, за ней папа, за папой я. На перроне играла музыка. Студенты, держа руки в боки, танцевали какой-то танец. Вокруг стояли папы и мамы. Здесь мы и нашли начальника — сухонького старичка в широченных железнодорожных штанах. Большая красная фуражка сползала ему на глаза. Он щелкал по козырьку, и фуражка возвращалась на место. Старичок начальник тоже хлопал в ладоши и поднимался на цыпочки, чтобы лучше разглядеть танцующих.

— Чудесная картинка для стенгазеты, — сказал папа. — Человек в служебное время бьет в ладоши.

— Ладушки, ладушки, — пропела мама, — а в вагонах творится что-то ужасное.

— Где, в каких вагонах? — испугался начальник.

— Вы начальник станции или солист ансамбля песни и пляски? Вы разве не знаете, что у вас в вагонах возят бензин?

— Вы бы еще загрузили состав динамитом. Пироксилиновыми шашками. Тринитротолуолом! — сказал папа.

— Каким тритритрол… — запнулся старик. Он не мог выговорить этого слова.

— Тринитротолуолом, — строго повторил папа. — Если уже разучились говорить, ушли бы лучше на пенсию.

Начальник ничего не ответил. Он поспешил за нами. В вагоне опять поднялся крик. Парень клялся и божился, что в мотоциклетном бачке не бензин, а вода. Старичок отвернул пробку и понюхал. За ним было сунулся я, но мама оттащила меня за воротник и понюхала сама.