— Я очень рада, — услыхал он вдруг подле себя голос, очевидно обращенный к нему, голос той самой женщины, которою он любовался на портрете. Анна вышла ему навстречу из-за трельяжа, и Левин увидел в полусвете кабинета ту самую женщину портрета в темном, разноцветно-синем платье, не в том положении, не с тем выражением, но на той самой высоте красоты, на которой она была уловлена художником на портрете. Она была менее блестяща в действительности, но, конечно же, на картине она была выгодно подсвечена своим роботом III класса. Теперь же отдельно каждому и всей России очень не хватало такого украшающего сияния.

Она встала ему навстречу, не скрывая своей радости увидать его.

— Простите, мне немного не по себе сейчас, — начала Анна, — с тех пор как я потеряла своего робота-компаньона Андроида Каренину, я стала не похожа на себя.

Левин улыбнулся от удовольствия, встретив такую неожиданную прямоту: ему приятно было слышать, как кто-то открыто говорил о большой потере, которая постигла россиян.

— Очень, очень рада, — повторила она, и в устах ее для Левина эти простые слова почему-то получили особенное значение. — Я вас давно знаю и люблю, и по дружбе со Стивой и за вашу жену… я знала ее очень мало времени, но она оставила во мне впечатление прелестного цветка, именно цветка. И она уж скоро будет матерью!

Она говорила свободно и неторопливо, изредка переводя свой взгляд с Левина на брата, и Левин чувствовал, что впечатление, произведенное им, было хорошее, и ему с нею тотчас же стало легко, просто и приятно, как будто он с детства знал ее.

— Я поместилась в кабинете Алексея, — сказала она, отвечая Степану Аркадьичу на его вопрос, можно ли курить, — именно затем, чтобы курить, — и, взглянув на Левина, вместо вопроса: курит ли он? — подвинула к себе I/Портсигар/6 и активировала пахитоску.

— Наслаждайся этой роскошью, пока еще есть возможность, — сказал ей брат, — I класс теперь тоже внесен в список.

— Ты шутишь!

— Увы, нет. Всего час назад устройства были конфискованы в клубе одним из наших «человекоподобных» друзей.

Анна стиснула зубы, словно бы говоря: «Я приму Новую Россию — я должна ее принять — но никто не заставит меня полюбить ее».

«Да, да, вот женщина!» — думал Левин, забывшись и упорно глядя на ее красивое подвижное лицо, которое теперь вдруг совершенно переменилось. Левин не слыхал, о чем она говорила, перегнувшись к брату, но он был поражен переменой ее выражения. Прежде столь прекрасное в своем спокойствии, ее лицо вдруг выразило странное любопытство, гнев и гордость. Но это продолжалось только одну минуту. Она сощурилась, как бы вспоминая что-то.

И Левин увидал еще новую черту в этой так необыкновенно понравившейся ему женщине. Кроме ума, грации, красоты, в ней была правдивость. Она от него не хотела скрывать всей тяжести своего положения. Сказав это, она вздохнула, и лицо ее, вдруг приняв строгое выражение, как бы окаменело. С таким выражением на лице Каренина была еще красивее, чем прежде; но это выражение было новое; оно было вне того сияющего счастьем и раздающего счастье круга выражений, которые были уловлены художником на портрете. Левин посмотрел еще раз на портрет и на ее фигуру, как она, взяв руку брата, проходила с ним в высокие двери, и почувствовал к ней нежность и жалость, удивившие его самого.

В следующее мгновение это удивительное ее свойство проявилось в действии. Опережая Левина на несколько шагов, Степан Аркадьич вышел из комнаты; не переставая размышлять о необыкновенных своих впечатлениях, Константин Дмитрич остановился в дверях, повернулся к Анне и страстно прошептал:

— Арьергардный…

Не изменив выражения лица, Анна наклонилась немного вперед и ответила:

— …бой.

Они долго смотрели друг на друга.

— Прощайте, — сказала она, удерживая его за руку и глядя ему в глаза притягивающим взглядом. — Я очень рада, que la glace est rompue. [20]

Она выпустила его руку и прищурилась.

— Передайте вашей жене, что я люблю ее, как прежде, и что если она не может простить мне мое положение, то я желаю ей никогда не прощать меня. Чтобы простить, надо пережить то, что я пережила, а от этого избави ее бог.

— Непременно, да, я передам… — краснея, говорил Левин, — но…

— Спокойной ночи, — решительно прервала его Анна.

— Ну, что? Я говорил тебе, — сказал ему Степан Аркадьич, видя, что Левин был совершенно побежден.

— Да, — задумчиво отвечал Левин, в голове его проносились мысли о Карениной и Золотой Надежде — необыкновенная женщина! Не то что умна, но сердечная удивительно. Ужасно жалко ее!

— Теперь, бог даст, скоро все устроится. Ну то-то, вперед не суди, — сказал Степан Аркадьич, отворяя дверцы кареты. — Прощай, нам не по дороге.

Не переставая думать об Анне, о всех тех самых простых разговорах, которые были с нею, и вспоминая при этом все подробности выражения ее лица, все более и более входя в ее положение и чувствуя к ней жалость, Левин приехал домой.

По дороге домой у него кружилась голова от волнения, в особенности когда он думал о предстоящем разговоре с Кити, когда он расскажет ей обо всем, что узнал: о том, что Анна Аркадьевна Каренина, несмотря на отказ от Воздвиженского и армии роботов-повстанцев, несмотря на возвращение в Москву и ходатайство к Каренину, осталась верна партизанскому движению.

Чего Левин не знал, не мог знать, было то обстоятельство, что Вронский никогда не произносил при Анне кодовых слов. Вернувшись домой после встречи у охотничьего домика, он в общих чертах рассказал ей о разговоре с Федоровым, но затем они принялись ссориться, после чего мириться, и примирение это привело их в Москву. Никогда Вронский не говорил ей о предсмертных наставлениях Федорова; никогда не упоминал он пароль — слова « арьергардный»или « бой».

Но Анна знала о них.

Дома их новый слуга, человек по имени Кузьма, рассказал Левину, что Катерина Александровна здоровы, что недавно только уехали от них сестрицы, и подал аккуратно сложенный лист бумаги. Это было «письмо» — старинный способ передачи информации, когда корреспондент излагает свои мысли на бумаге при помощи пера и чернил; вместе с «книгами» и «газетами» «письма» снова вошли в моду, после того как из обихода исчезли мониторы. Левин тут же, в передней, прочел письмо. Оно было от Соколова, приказчика. Он писал, что последний спуск в шахты был неудачным, что он принес ископаемого только на пять с половиной рублей и что больше денег за это выручить не получится. Левин нахмурился. Он вместе с другими владельцами грозниевых шахт вынужден был нанять на работу людей, чтобы они управляли имением в его отсутствие; все они ужасно исполняли свою работу.

Левин застал жену грустною и скучающею. Обед трех сестер удался бы очень весело, но потом его ждали, ждали, всем стало скучно, сестры разъехались, и она осталась одна.

— Ну, а ты что делал? — спросила она, глядя ему в глаза, что-то особенно подозрительно блестевшие.

Но, чтобы не помешать ему все рассказать, она скрыла свое внимание и с одобрительной улыбкой слушала его рассказ о том, как он провел вечер.

— Ну, во-первых, о Вронском — боюсь, что твои опасения подтвердились: он решительно перешел на другую сторону. Тем не менее не думаю, что он выдаст нас. По крайней мере, сейчас мы в безопасности.

— Ну, потом где ж ты был?

— Стива ужасно упрашивал меня поехать к Анне Аркадьевне.

И, сказав это, Левин покраснел еще больше, и сомнения его о том, хорошо ли или дурно он сделал, поехав к Анне, были окончательно разрешены. Он знал теперь, что этого не надо было делать.

Глаза Кити особенно раскрылись и блеснули при имени Анны, но, сделав усилие над собой, она скрыла свое волнение и обманула его.

— А! — только сказала она.