Кити не могла угадать, где Вронский говорил неправду, чтобы успокоить старую княгиню, а где раскаяние его было искренним. Как и раньше, для нее он оставался загадкой. Она была особенно благодарна отцу за то, что он ничего не сказал об этой встрече с Вронским, когда они уже отправились домой. Но Кити видела по особенной нежности его после визита, во время обычной прогулки, что он был доволен ею. Она сама была довольна собою, никак не ожидая, чтобы у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине души все воспоминания прежнего чувства к Вронскому и не только казаться, но и быть к нему вполне равнодушною и спокойною.

Левин покраснел гораздо больше ее, когда она сказала ему, что встретила Вронского у княгини Марьи Борисовны. Ей очень трудно было сказать это ему, но еще труднее было продолжать говорить о подробностях встречи, так как он не спрашивал, а только, нахмурившись, смотрел на нее.

Правдивые глаза сказали Левину, что она была довольна собою, и он, несмотря на то, что она краснела, тотчас же успокоился и стал расспрашивать ее, чего только она и хотела. Когда он узнал все, даже до той подробности, что она только в первую секунду не могла не покраснеть, но что потом ей было так же просто и легко, как с первым встречным, Левин совершенно повеселел и сказал, что очень рад этому.

— Но есть еще кое-что, — добавила она. — Кое-что, о чем мы должны поговорить. Это касается нашей Золотой Надежды.

Они прислонились друг к другу головами, муж и жена, соратники, чтобы обдумать новые сложности, которые появились на их пути вместе с информацией, полученной от Вронского. Если граф действительно оставил свой повстанческий лагерь и отказался от вольнодумства, то возникла новая опасность — он мог рассказать в Министерстве все, что знает о Кити и Левине и ихтайнах.

— Я буду искать встречи с Вронским, чтобы переговорить с ним, и после этого вместе, ты и я, обсудим, как действовать дальше, — ответил Левин, сделав ударение на слове «вместе», словно бы желая убедить Кити в том, что она безупречно держалась при разговоре с Вронским.

— Я скучаю по своему роботу-компаньону, — вздохнула Кити.

— И я, любимая. И я.

Левин приехал в клуб в самое время. Вместе с ним подъезжали гости и члены. Левин не был там очень давно, с тех пор как он еще по выходе из университета жил в Москве и ездил в свет. Он помнил клуб, внешние подробности его устройства, но совсем забыл то впечатление, которое он в прежнее время испытывал. Но только что въехав на широкий полукруглый двор и слезши с извозчика; только что он увидал в швейцарской калоши и шубы членов, сообразивших, что менее труда снимать калоши внизу, чем вносить их наверх; только что он услыхал таинственный, предшествующий ему I/Звонок/6 и увидал, входя по отлогой ковровой лестнице, медленно вращавшуюся поблескивающую I/Статую/9 на площадке, незаметно сканирующую и распознающую каждого нового гостя, — Левина охватило давнишнее впечатление клуба, впечатление отдыха, довольства и приличия.

Разница была, конечно, в том, что в былые времена картину дополняли десятки роботов II класса. Этим вечером не было слышно гула моторчиков, этого монотонного гудения механических рабов. Не было II/Швейцара/97, который бы аккуратными движениями манипулятора снял с него шляпу, не было II/Лакея/6, который бы поинтересовался его именем, а затем громко объявил его через динамики Речесинтезатора, когда бы он вошел в главный зал. Вместо этого толстый и неприветливый мужик в плохо сидевшем на нем жилете проворчал что-то в знак приветствия и указал грубым большим пальцем на лестницу.

Пройдя первую проходную залу с ширмами и направо перегороженную комнату, где сидит фруктовщик, Левин, перегнав медленно шедшего старика, вошел в шумевшую народом столовую.

Он прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая гостей. То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и старые и молодые, и едва знакомые и близкие, люди. Ни одного не было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами жизни.

— А! что ж опоздал? — улыбаясь, сказал князь, подавая ему руку через плечо. — Что Кити? — прибавил он, поправляя салфетку, которую заткнул себе за пуговицу жилета.

— Ничего, здорова; они дома обедают.

— А иди к тому столу да занимай скорее место, — сказал князь и, отвернувшись, осторожно принял тарелку с ухою из угря.

Константин Дмитрич сел, и раздражающего вида молодой мужик принес миску супа, небрежно расплескивая горячее содержимое — часть его пролилась Левину на колени. Он скривился от боли и раздражения; идеальное, гироскопически поддерживаемое балансирующее устройство внутри робота-лакея II класса никогда не допустило бы такой небрежности. Но остальные гости только посмеялись над произошедшим, и Левин понял, что точка зрения, которой придерживались в этом клубе — или, по крайней мере, точка зрения, озвученная теми, кто хотел, чтобы их услышали, когда они произносили правильные мысли, — кардинально отличалась от его собственной.

Здесь было принято считать, что качество жизни в России возросломногократно после исчезновения этих «противных» роботов, которые вечно сновали под ногами и вызывали только смущение и раздражение.

— За человечество! — сказал князь и поднял бокал.

— За Новую Россию! — откликнулся Свияжский.

— Левин, сюда! — крикнул несколько дальше добродушный голос.

Это был Туровцын. Он сидел с молодым военным, и подле них были два перевернутых стула. Левин с радостью подошел к ним. Он и всегда любил добродушного кутилу Туровцына, — с ним соединялось воспоминание объяснения с Кити, — но нынче добродушный вид его был Левину особенно приятен.

Быть может… Левин сощурил глаза и вдруг почувствовал, как сердце бешено забилось в груди… С наигранной небрежностью Левин подошел к старому другу, улыбаясь и поглаживая бороду. Пододвинув свой стул к Туровцыну, он, жарко дыша ему в ухо, пробормотал одно-единственное слово:

— Арьергардный.

— А? — громко ответил на это Туровцын; глаза его загорелись.

Сердце Левина забилось еще быстрее, в ушах стучала кровь. Мог ли это быть он? Разделил ли он Золотую Надежду? Кто бы мог подумать, что это окажется глупый Туровцын!

— Арьергардный? — повторил он еще громче, его глаза сияли нетерпеливым весельем, словно ожидая концовки этого забавного разговора.

Левин отпрянул и, запинаясь, произнес:

— А… я думал… но, не важно, не важно. Я ничего такого не говорил.

— Ну, хорошо, — ответил Туровцын, — тогда держите. Он вручил Левину две пары очков. — Это вам и Облонскому. Он сейчас будет. А, вот и он.

— Ты только что приехал? — сказал Облонский, быстро подходя к ним. — Здорово. Пил водку? Ну, пойдем.

Левин встал и пошел с ним к большому столу, уставленному водками и самыми разнообразными закусками. Казалось, из двух десятков закусок можно было выбрать, что было по вкусу, но Степан Аркадьич потребовал какую-то особенную, и раздражительный молодой лакей принес требуемое. Они выпили по рюмке и вернулись к столу.

— А! вот и они! — в конце уже обеда сказал Степан Аркадьич, перегибаясь через спинку стула и протягивая руку шедшему к нему Вронскому с высоким гвардейским полковником.

В лице Вронского светилось тоже общее клубное веселое добродушие. Он облокотился на плечо Степану Аркадьичу, что-то шепча ему, и с тою же веселою улыбкой протянул руку Левину.

— Очень рад встретиться, — сказал он и подмигнул, — по крайней мере, Левину показалось, что он сделал это, — прошло много времени с нашей последней встречи.

— Да, да, — ответил Константин Дмитрич.

В следующее мгновение стол сотряс взрыв хохота — Облонский рассказал о старом мужике, который заменил I/Повара/98 и бросался помоями. Левин решил, что настал подходящий момент. Он наклонился вперед, и, положив руку на предплечье Вронского, шепнул ему кодовое слово, которое они вместе слышали от Федорова.