— А затем последовала неудачная, третья экспедиция тысяча восемьсот восьмидесятого года. Седьмого августа "Виллем Баренц" при подходе к островам Генри наскочил на риф и снялся с него только после двенадцатичасового аврала, когда были сброшены за борт балласт и запасы угля. Затем ему пришлось искать пристанище в русской гавани. Тщательное обследование корабля обнаружило серьезные неполадки. Но если уж проводится тщательное обследование, оно всегда обнаруживает серьезные неполадки, не так ли? Мы знаем это по собственному опыту, когда обследуемся у докторов. Двадцать шестого августа удалось выйти в обратный рейс, и шестого сентября "Виллем Баренц" уже был в Хаммерфесте. В официальной записи мы читаем "авария" — неприятное слово! Здесь сказано, что с двадцать шестого августа тысяча восемьсот восьмидесятого года "Виллем Баренц" числится как изношенный корабль. Но что же это значит на самом деле? А на самом деле "изношенный корабль" продолжает выходить в море. Первая экспедиция имела место в том же тысяча восемьсот восьмидесятом году, вторая в тысяча восемьсот восемьдесят втором, третья в тысяча восемьсот восемьдесят третьем, четвертый рейс, в Архангельск, в тысяча восемьсот восемьдесят четвертом году, пятый в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, десятого июня он вновь направляется к Медвежьему острову. В тысяча восемьсот восемьдесят шестом году он выходит из бухты Староверов и третьего августа встречается в море со спасательными шлюпками "Эйры" и преспокойно принимает на борт Ли Смита и его товарищей, которые, потерпев кораблекрушение, перезимовали на Земле Франца Иосифа. "Виллем Баренц" доставил спасенных в бухту Староверов, где их взял на борт отправленный для спасения Смита "Хоуп". Мистер Грант, очевидно, совершенно влюбился в натуру, которая открылась перед ним во время плавания на "Виллеме Баренце", так как участвовал почти во всех его экспедициях. Вероятно, из его работ составился громадный архив снимков.

И чего это на каждом шагу все староверы и староверы? Лернеру совершенно не нравилось присутствие этих староверов на Севере. Надо, чтобы Медвежий остров был новооткрытой землей! Рядом с ним совершенно ни к чему какая-то старина, тяжелым грузом затягивающая в глубины прошлого! Золотое мерцание мозаики, унылые песнопения, сладковатый запах ладана, толпа понурых нищих, склоняющихся чуть ли не до земли, — все это было совсем не то, что он хотел бы видеть в связи с Медвежьим островом! Белые медведи древнее староверов, но они не таскают с собой бремя исторического прошлого, они все так же новы, как в первый день творения.

— Так что, как видите, "Виллем Баренц" много чего повидал на своем веку, — сказал Крокельсен и, словно догадавшись, о чем подумал Лернер, добавил: — У "Виллема Баренца" за плечами богатая история.

Но главный удар Крокельсен приберег под конец: оказывается, в соответствии с тщательной экспертизой, проведенной судоходной компанией, после того как корабль был поставлен в сухой док, Амстердамское общество Виллема Баренца приняло решение больше не отправлять этот корабль в плавание. С тех пор он стоит в Амстердаме. Для того чтобы сделать его пригодным для мореплавания, требовались капитальный ремонт и установка нового вспомогательного двигателя. В нынешнем состоянии "Виллем Баренц" стоит двадцать тысяч марок, так как Общество Виллема Баренца не собирается бросаться таким дорогим судном. В ремонт придется вложить не менее шести тысяч марок. Но купить корабль за двадцать шесть тысяч — это все равно очень дешево.

— Вы же не собираетесь использовать его в семи новых экспедициях! — ласково убеждал Крокельсен.

Лернер чуть было тут же не согласился. Такой знаменитый, такой испытанный корабль! Корабль, который спас экспедицию Смита! Он с гордостью подумал, что и сам воспринимает такую цену — двадцать шесть тысяч — как дешевую. Когда речь идет о крупной сделке, важно сохранять чувство пропорции. Никогда нельзя исходить из таких соображений, как например, соответствуют ли предполагаемые затраты твоим возможностям. Если ориентироваться на свои возможности, тогда заранее пиши пропало. Если у тебя нет нужных денег, это еще не значит, что сумма слишком велика, а раз она невелика, значит, ее можно как-то собрать. "Виллема Баренца" непременно нужно купить.

— Хорошо, дорогой Крокельсен, дело будет сделано, — сказал Лернер, надевая свой высокий котелок. Теперь против отливающей влажным блеском лысины высилась сухая черная круглая, как бомба, шляпа. — Вот как это сделается, мы еще посмотрим. На следующей неделе проведу заседание управляющего совета.

Господин Крокельсен проводил дорогого гостя до двери и занялся другими делами, которые тотчас же поглотили его внимание.

— Если мы напишем господину Геку, что требуются двадцать шесть тысяч марок, он очень удивится, — сказала госпожа Ганхауз, похвалив Лернера за отчет о переговорах, сделанный на основании карандашных записей в блокнотике. — В своем письме мы сообщим, что требуются тридцать шесть тысяч марок, потому что ремонт всегда обходится дороже, чем сказано в первоначальной смете. Ну разве "Виллем Баренц" не предназначен для нас судьбой? Подумать только, что я никогда не ступлю на борт этого корабля! — Госпожа Ганхауз страдала морской болезнью, для нее это был давно установленный факт, не требовавший дальнейших подтверждений. — Нужно объяснить господину Геку, что животные, которых привезет в Берлин "Виллем Баренц", сразу окупят все вложенные суммы. Ведь сколько стоит белый медведь или морж? Это уже чистая прибыль! А кроме того, там же водятся еще всякие редкие птицы, которых он может посадить в вольеры. Но прежде чем написать ему все это, мы сначала сходим в библиотеку. Главное, конечно же, люди.

— Люди? — удивился Лернер.

— Ну да! Бедные узкоглазые человечки, обитающие в этих краях. Я все про них знаю, только что прочитала в газете. Они питаются рыбьим жиром и вырезают уродливые фигурки из моржовой кости, еще вышивают разноцветными нитками — они их сами как-то красят, — а то ведь там, где они живут, все вокруг белое. Еще они строят иглу, ездят на собаках, поклоняются крошечным идолам и у них очень бедный язык. Ну что еще? Они, конечно, стоят на грани вымирания, потому что все поголовно спиваются и не знают никакой морали. Сейчас наука очень интересуется изучением этих народов, да и детям в зоопарке интересно будет посмотреть на что-то новенькое. Наш "Виллем Баренц" доставит в Берлинский зоопарк какую-нибудь семью лапландских или саамских эскимосов, и пускай они тогда повырезают или повышивают перед берлинской публикой, а потом, довольные и благодарные, уедут опять к себе в свою полярную ночь. Крупные пожертвователи, члены Зоологического общества, съездят на "Виллеме Баренце" на охоту…

Тут уж Теодор Лернер не выдержал.

— Нет, это невозможно! — воскликнул он. — Это судно должно сперва доставить на Медвежий остров строителей, чтобы построить там деревянные дома, и Мёлльмана с шахтерами и машинами, чтобы прокладывать штольни. Для охотников и клеток не хватит места на борту. А насчет того, чтобы "Виллем Баренц" сделал еще один рейс, это, по словам господина Крокельсена, довольно сомнительно.

Вдруг на ее лице, как показалось Лернеру, проступило удивленное выражение. Неужели она все свои таланты: эту необычайную прозорливость и стратегический дар — поставила на службу господину Геку и зоологическому саду? И снова, как уже не раз, он почувствовал, что дела Медвежьего острова для госпожи Ганхауз не единственная забота, которой она посвятила бы себя безраздельно.

Словно пробудившись от грез, госпожа Ганхауз сделала попытку соединить несоединимое:

— Ну, если так, то господину Геку можно предложить членство в Компании, это сполна возместит ему все его затраты.

— Всякий раз, как подумаю о "Виллеме Баренце", мне сразу вспоминается мистер Грант, английский фотограф, — сказала госпожа Ганхауз, откладывая газету. — Ведь если уж такое почтенное общество всегда включало его в состав своих экспедиций, то, значит, он много для них сделал. Снимки Мёлльмана не дают пищи моему воображению, да и вряд ли они могут привлечь чье-то внимание. Я, конечно, понимаю, что на Медвежьем острове нечем особенно полюбоваться. Тем более важно, чтобы настоящий художник открыл глаза простым зрителям. Без помощи такого специалиста здесь не обойтись. И ведь как раз так удачно совпало, что именно сейчас в нашей Академии искусств гостит французский художник, который просто создан для того, чтобы представить Медвежий остров как дивную сказку, ледяную мечту, то есть показать его таким, какой он, конечно же, и есть на самом деле. Если верить газетам, этот месье Курбо не имеет ничего общего с худосочными эстетами. Он — охотник.