На этом месте Лернер вынужден был прерваться: предстояла пересадка на другой поезд. А после он уже не удосужился продолжить свои заметки. Он предался мечтам о встрече с Эльфридой. Костюмированный бал устраивался на вилле на берегу озера. Господин Коре остановился в гостинице, а обе дамы — у одной приятельницы, где они собирались побыть еще несколько дней после праздника, подруга тоже жила у озера. Похоже, все, что происходило в Шверине, вращалось вокруг этого водоема.

Приехав в гостиницу, Лернер нашел там записку, в которой говорилось, что в семнадцать часов камер-юнкер фон Энгель пришлет за ним карету. Облачаясь во фрак, Лернер думал о том, что Эльфрида в эту минуту тоже наряжается к балу, возможно, всего в сотне-другой метров от него. На костюмированном бале гости должны представлять планеты и античных богов. Слуга сообщил, что карета подана.

Лернер подъехал к мокнущему под осенним дождем дворцу из цветного мрамора, сверкавшему в свете фонарей так, словно он был сделан из драгоценных камней. Часовые не взглянули на Лернера. На высоком каменном крыльце его встретил камер-юнкер Энгель в придворном мундире с золотым ключом на боку. Они прошли по высоким залам, сплошь увешанным по стенам картинами. "Король Теодор", — невольно подумал Лернер, когда увидел, как перед ним распахиваются двери и закрываются за его спиной. Разве это не было предвкушением момента, когда не Шолто Дуглас, не Бурхард и Кнёр, не господин Отто Валь и не герцог Мекленбургский, а он, Теодор Лернер, станет хозяином Медвежьего острова?

Лернер выступал с докладом в Голубом салоне шверинского дворца. Это было украшенное несколькими эркерами помещение неправильной формы, которое можно было бы назвать залом, если бы мы с этим словом не связывали представления о гулкой пустоте. Голубой же салон был так щедро уставлен мебелью, что в нем нельзя было, не сворачивая, сделать и двух шагов. Голубые стеганые диванчики, голубые кресла с бахромой и кистями, голубые пуфики, банкетки, скамеечки для ног, покрытые голубыми парчовыми скатертями или голубыми персидскими коврами столы и столики — общим числом не менее семидесяти единиц, а также голубые абажуры и стеклянные фонари холмистыми грядами бугрились на его широком пространстве. В качестве сценического пространства, каковым виделся сейчас этот салон Лернеру, это зрелище невольно наводило на мысль, что главная трудность тут заключается в том, как втиснуть в это эстетическое изобилие новую мысль, не прибегая к рожку для надевания ботинок. Пятнадцать находившихся здесь дам и мужчин разрозненно располагались в зале, наполовину погруженные в пышные объятия мягкой мебели. Подобно тому как ювелиры укладывают драгоценности в мягкие коробочки, здесь тоже каждое сановное лицо покоилось в обрамлении пухлой обивки. Герцог-регент специально постарался устроить все как можно удобнее для Лернера. Атмосфера приватности позволяла оратору высказываться обо всем, не опасаясь, что завтра же это будет напечатано в газетах. Предполагалось, что узкий круг избранных слушателей ознакомится с идеями, для которых еще не вполне созрели политические условия, однако могли дозреть при благосклонном участии этой аудитории. В лазоревой голубизне плавали роскошные усы, там и сям высились шиньоны в стиле кронпринцессы Цецилии. Чтобы подчеркнуть серьезность повода, собравшимся подали чай. У буфета в каждую чашку наливали заварку из огромных серебряных чайников, разбавляли кипятком из самоваров, затем чашка с полученной смесью относилась к одному из голубых диванов и приземлялась на столике перед ним.

Лернер не чувствовал никакого смущения. Внутренний голос подсказывал ему, что национальную позицию, тему политических интересов Германии в области Ледовитого океана следует обозначить, но без громкого педалирования. Политическая составляющая не потребует лишних объяснений перед этим кружком. Поэтому ту мысль, что для Германии выгоднее было самой утвердиться на почве Медвежьего острова, чем столкнуться на нем с русскими или англичанами, можно было высказать как бы между прочим. Как говорится: "Sapienti sat", что, кажется, значит — "Для знающего довольно". Знающие и так уж сыты по горло газетными статьями и политическими речами для широкой публики, им подавай что-то эксклюзивное. Лучше всего, если бы до герцога-регента и его гостей без подсказки дошло, что ввиду сложившегося положения необходима аннексия острова Медвежий. Еще лучше, если они загорятся желанием непременно вложить деньги в его освоение и поймут, что ради обеспечения своих интересов должны оказать определенное политическое давление.

Лернера вдруг осенила догадка, что Шолто Дуглас, вероятно, состоял в секретной службе герцога. Продолжая свою речь в духе умеренности и здравомыслия, он понял, что герцогу-регенту, вероятно, понадобилось только заручиться публичной поддержкой, для того чтобы осуществить то, что он давно задумал со своим приятелем по африканской охоте, Дугласом. Дуглас не раскрыл перед Лернером карты, но теперь Шолто все равно вынужден будет принять его в компанию посвященных. Может быть, сегодняшнее выступление для него последняя возможность не дать себя окончательно вытеснить из предприятия, связанного с Медвежьим островом. Удивительно, что настоящие заинтересованные лица всегда оказывались опаснее, чем всякие случайные люди, которые, сколько их ни обхаживай, в конце концов все равно сделают тебе ручкой.

Теодор Лернер, как никогда, почувствовал себя на коне и потому особенно остро ощутил резкий контраст между своим докладом, повествующим о жизни в условиях дикой природы, и обстановкой салона, с переизбытком уснащенного всеми ухищрениями обойного искусства. Перед ним открывался амфитеатр розовеющих на просвет внимающих ушей — ушей, словно высеченных из мрамора, морщинистых и прочерченных голубыми венами, ушей, для которых он расписывал Медвежий остров как "перевалочный пункт для заготовки и переработки китового жира, звериных шкур, оленины и гагачьего пуха". Здесь можно организовать скупку всего пушного товара, поступающего со Шпицбергена, производить его предварительную обработку, оставлять на хранение, а затем переправлять отсюда на пушные аукционы Лейпцига и Санкт-Петербурга.

В пропитанном чайным ароматом зале словно повеяло вдруг запахом крови и кожи. Казалось, здесь воскрес из небытия древний Новгород: дух отважного купечества, напомнивший не о домоседах-толстосумах, которых прозвали "перечными мешками", а, скорее, о бродячих рыцарях торговли, — мужественный и разбойный дух отчаянных удальцов. Герцог-регент поднялся со своего места. Все непринужденно последовали его примеру и собрались в тесный кружок, а бывалый африканский охотник взял Лернера за локоть:

— Ваше сообщение мне чрезвычайно понравилось. Дуглас не солгал, вы вполне оправдали наши ожидания. Так он теперь окончательно поселился в Висбадене? Не хочет возвращаться в Лондон после этой дурацкой истории?

Герцог пояснил Лернеру, что чувствует себя в долгу перед Дугласом, он обязан "господину Дугласу" самыми замечательными неделями в своей жизни.

— Ах, эта вольная жизнь, полная приключений, без вечных подсчетов и перепроверок! Увы, увы! Что было, то прошло!

Тон сказанного не показался Лернеру действительно таким уж печальным, скорее это звучало слегка несерьезно. Ему показалось сомнительно, чтобы герцог мечтал променять Мекленбург на Танганьику, равнину вокруг Шверинского озера на озеро Виктория, а поседевшую герцогиню на поставляемых Шолто Дугласом рабынь. Да и было ли у него когда-нибудь хоть малейшее желание сделать нечто подобное?

— Вот что, почтеннейший! — произнес герцог, устремив на Лернера суровый и повелительный взгляд. — Смотрите, чтобы впредь вы держали меня в курсе любого шага, предпринимаемого вами в отношении Медвежьего острова! Не годится, чтобы я оставался в неведении по поводу этих дел, но, разумеется, только в тех случаях, когда вы сочтете необходимым. Это я предоставляю на ваше усмотрение. Но надо вам сказать, что тут у нас в верхах народ подобрался сплошь очень любопытный. Сегодня вы очень подогрели это любопытство. — Он устремил невидящий взгляд куда-то в пространство, затем мгновенно, точно очнувшись, вновь обратил его на Лернера, легонько хлопнул себя по лбу — это было красивое движение — и негромко, так, что слова трудно было разобрать даже с близкого расстояния, проговорил: — А вы знакомы уже с генералом фон Позером Гросс-Недлицем? Жаль, что он сегодня не мог вас слышать. Сделайте мне великое одолжение, пошлите ему, пожалуйста, манускрипт вашей речи от моего имени! Уверен, что господин Позер именно тот человек, который вам нужен.