Беатриса легко воображала себя на месте Мари-Элен, которую Жан-Люк-Патрик уносил на руках навстречу неправдоподобной судьбе, которая…

— Ты замечталась, Беатриса? — спросила Алиса с улыбкой. — Я уже в третий раз спрашиваю тебя, будешь ли ты ужинать…

Наступило время каникул. Ксавье и Беатриса улетели в Грецию. С Гидры, модного острова, где ей представился удобный случай пощеголять в очень красивых шелковых брюках с хорошо подобранной к ним туникой, — все это ей только что подарил Ксавье, — Беатриса отправила Алисе почтовую открытку. Внизу, под подписью Ксавье, она приписала: «Привет Патрику».

Время от времени, а признаться, так довольно часто, она припоминала карие, с золотистым отливом зрачки, блеск только что отросших волос, улыбку на его пухлых губах, порой недовольную. Патрик уехал с приятелями на море, тогда как его мать проводила пару недель в Англии у своей бывшей подруги по пансиону, расположенному в графстве Кент. Впрочем, и захваченная многочисленными удовольствиями, которые предоставлялись ей — яхтой, водными лыжами, барабульками на гриле и турецкими узо, вечерами с танцами на открытом воздухе под светом фонарей, — Беатриса раз за разом возвращалась в свою действительность. В действительность, которая, по крайней мере внешне, удивительно напоминала жизнь из романов, которые она продолжала поглощать, растянувшись на обжигающем песке или на палубе яхты.

По возвращении Ксавье очень быстро опять ушел в свою работу, а Беатриса вновь очутилась на целые недели предоставлена сама себе. На дворе посвежело, дни становились короче, а когда зарядили дожди, ее настроение сделалось еще угрюмей, хотя казалось, что дальше куда.

Она навестила Алису. Та привезла ей восхитительный кашемировый пуловер, очень приятного розового цвета, и он пришелся весьма ей к лицу.

Она снова увидела Патрика, чуть повзрослевшего, чуть окрепшего, красота его стала, пожалуй, заметней и мужественней. И опять она тотчас попала под его обаяние. Но сейчас не могло быть и речи ни о долгом нахождении около бассейна, ни даже об обедах в саду. Отныне почти постоянно горел огонь в камине комнаты Алисы, где две женщины по преимуществу проводили время, так как эта комната была уютнее салона.

Патрик редко присоединялся к ним. Он отсутствовал все чаще, подчиняясь расписанию уроков в частной школе, куда Алисе удалось его пристроить, несмотря на его удручающие успехи.

— Он меня тревожит, — иногда говорила она с озабоченным видом. — Я даже не очень знаю, что он делает, с кем встречается…

— Почему ты ему не предложишь позвать своих друзей в дом? — подсказала Беатриса. — Так ты, по крайней мере, узнаешь, с кем он пропадает.

— Да, надо бы…

Они пили чай или, в зависимости от времени дня, по рюмочке порто, затем Беатриса возвращалась под свой супружеский кров. С самой осени Ксавье не уезжал из города, потому и его жена лишилась возможности проводить две или три ночи в гостях у своей подруги, как бывало до наступления лета.

Банда хулиганов больше не напоминала о себе: после еще двух нападений — их жертвами все так же были одинокие женщины — они, похоже, утихомирились. Или, быть может, перебрались в другие края?

Чтобы привлечь новых клиентов, особенно женщин, которые работают днем, директор супермаркета учредил продленную торговлю по средам: магазин был открыт до двадцати одного часа, и поэтому каждую неделю с десяток товаров предлагались со скидкой, по ценам, способным побить всякую конкуренцию, — об этом заранее извещали большие афиши в витринах.

Сначала это вызвало наплыв покупателей. Позже, с наступлением зимы, клиентов стало значительно меньше, привычка притупила вкус к новшеству.

И все же, однажды вечером, когда Ксавье предупредил ее, что задержится на службе, Беатриса, надумавшая купить замшевую куртку по сходной, сниженной до фабричной, цене, рискнула покинуть свой уютный дом, несмотря на ужасную погоду, предвещавшую декабрь. Она могла бы запарковаться на улице — в это время было достаточно свободных мест, — но, подумав, что придется идти к магазину под проливным дождем (всего лишь в платке, который она повязала на голову) и ледяным ветром, она предпочла спуститься в паркинг.

Заметив, что охранник ушел — ведь уже минуло семь часов, — она на мгновение заколебалась. Но в отличие от улицы, где уже царила темень, подземный паркинг был хорошо освещен, многие покупатели приезжали или уезжали на своих машинах, — все это оживление действовало успокаивающе. Во всяком случае, она не станет задерживаться: покупка займет пятнадцать минут, не больше. Да еще она возьмет несколько кусочков ветчины для Ксавье, на случай, если он вернется голодным.

Несмотря на эти благие намерения, как обычно, искушаемая на каждом шагу, Беатриса фланировала вдоль стеллажей. Она долго колебалась перед набором тонкого вышитого полотна «Сделано в Гонконге» и с сожалением отказалась от покупки — временно, так и не припомнив точных размеров своего стола. Затем ее внимание привлекли рубашки ярких расцветок, их носили в прошлом сезоне, а теперь распродавали с хорошей уценкой: а что, если купить одну для Ксавье?

Подумав о нем, она вернулась к реальности, о которой начисто позабыла с какого-то момента: уже давно пора возвращаться, впрочем, продавщицы уже подметали полы и в магазине оставалось совсем мало посетителей.

С почти пустой сумкой — в конце концов, рассмотрев замшевую куртку, она разочаровалась в ней: плохо скроена, плохо сшита, никакого вида — Беатриса села в лифт и не без удовольствия подумала о том, что через каких-то четверть часа будет дома. Она нальет себе горячую ванну и спокойно дождется прихода Ксавье, читая «Недоразумение в Коломбо» и вкушая удовольствие, которое сулила эта книга.

Выйдя из лифта, она окунулась в непривычную тишину, царившую в паркинге. Обычно тут всегда слышался гул мотора какой-нибудь машины, визг шин, болтовня сторожа с кем-нибудь из клиентов.

И — уж не показалось ли это ей? — многие плафоны дневного света были погашены, как если бы они вдруг вышли из строя. Однако только что она ничего подобного не заметила.

Под ее правой ногой хрустнул кусочек стекла, и в то же мгновение она различила три тени, которые отделились от стены в глубине паркинга. У нее перехватило горло, она инстинктивно взглянула на застекленную будку сторожа: пусто, как и следовало ожидать. Должно быть, он ушел уже более часа назад…

Тогда она повернулась к лифту, в надежде, что кто-то спустится вслед за ней. Ей стало страшно, страшно до ужаса.

Три силуэта, приближаясь, обрели очертания; три черных, тонких силуэта, что-то неумолимое чувствовалось в их походке, на лицах маски: итак, хулиганы никуда не уехали…

Спрятавшись в закоулке пустынного паркинга, откуда просматривался выход из лифта, они подстерегали намеченную жертву.

Одинокую женщину.

Пережив мгновение безумной паники, от которой у нее отнялись руки и ноги, ценой неимоверного усилия, на которое она не считала себя даже способной, Беатриса сумела прийти в себя: у нее остался только один выход — бежать к лифту и снова подняться в магазин.

Но она с отчаянием отдала себе отчет в том, что это мгновение нерешительности, как ни коротко оно длилось, оказалось фатальным: путь для отступления отрезай, уже слишком поздно. Она пятилась, а они наступали, поигрывая цепями, наверное, велосипедными, — они их вращали в руках с угрожающим видом.

Эти цепи навели на Беатрису больший ужас, чем три нацеленных на нее револьвера. Они воплощали в себе необузданную жестокость того анархического и иррационального мира, где всякий закон терял власть.

Конец ее защищенного мира, мира Ксавье.

Продолжая в ужасе отступать, она наткнулась на чью-то машину. Это была ее машина. Ключи были на месте, как того требовали правила паркинга.

Два силуэта не спеша приближались, тогда как третий пошел открыть дверь лифта. Значит, теперь уже никто не сможет вызвать его. А пока люди надумают спуститься по лестнице… Если бы каким-то чудом мог появиться Патрик и спасти ее…