Затем он поинтересовался, не случился ли со мной несчастный случай, и я ответил:

— Да. Вчера вечером.

— Как это произошло?

— Довольно неудачно для меня, насколько можете судить.

На этом наш обмен любезностями прекратился, и я спустился в кухню, где заварил себе литр кофе и намазал десятка полтора бутербродов. За несколько минут уплел пять, остальные проглотила Венера; после этого я вышел из дому.

Два последних дня я совсем забросил Венеру. Думаю, она догадывается почему. Когда я выставлю из «Винтерхауза» надоедливых постояльцев, когда в комнатах вновь воцарится тишина, когда я опять смогу днем и ночью бродить в одиночестве по своему большому дому и слушать, как его стены рассказывают о жизни и смерти единственного на этом свете существа, которое я обожал, только тогда с моей души и сердца спадет груз и я смогу баловать свою старую шотландскую подружку.

Первое, что мне бросилось в глаза на пляже, был красный зонт Паулы, а первое, что она сказала, увидев меня, было:

— Ты с кем-то подрался?

Она протянула мне зеркальце, взглянув в которое я увидел здорово отделанную бандитскую харю. Я объяснил, что свалился с велика, и вернул зеркальце. Паула никак не отреагировала на это и только поинтересовалась причиной моего вчерашнего ухода. Я сказал, что наш разговор мне наскучил, но тем не менее я думал о нем ночью. Ее интересовало, к каким же выводам я пришел, на что я ответил: ни к каким, просто думал, и все.

В этот момент после купания вернулась Эльза, чья нагота была едва прикрыта купальником. Она чмокнула меня в обе щеки и растянулась на полотенце, подставив тело солнечным лучам. Мне тоже захотелось искупаться, но этого ни в коем случае не следовало делать перед матчем, к тому же я и так был не в форме.

Минут через пять Эльза вскочила и направилась к кучке гомонящих подростков, а мы продолжили начатый разговор.

— Какая муха тебя вчера укусила? — начал я. — Не знаю, чего ты от меня ждешь: чтобы я больше смеялся, влюбился в свою сверстницу, задумался о том, как распоряжаюсь своей жизнью, что собой представляю, как подхожу к своим проблемам — что еще, не знаю. Мне очень жаль тебя разочаровывать, но я не намерен делать все эти усилия.

— Могу я задать тебе один вопрос?

— Ну да.

— Ты счастлив?

Эльза и ее друзья пристроились играть в волейбол на узкой кромке мокрого песка у самой воды. Ленивые волны омывали их ноги, и порой, чтобы поймать мяч, им приходилось кидаться на влажный песок, усеянный водорослями и морской пеной. Эта сценка на фоне лучезарного полуденного неба олицетворяла собой счастье.

Я обернулся к Пауле.

— Может быть, все же не стоит возобновлять вчерашнее? Послушай, если ты хочешь, чтобы между нами сохранились прежние отношения, оставайся такой, как раньше, какой ты всегда была до вчерашнего дня. Не пытайся понять и, пожалуйста, не беспокойся вместо меня о моем счастье. — Помолчав, я продолжал: — Если то, как мы с тобой… любим друг друга…

— Ты споткнулся на этом слове.

Я вздохнул и закончил:

— Если наши отношения перестали устраивать тебя, я не думаю, что меня устроят другие.

Она покачала головой:

— Вот и вывод.

— Нет. Я готов продолжать, как прежде. Но не хочу, чтобы ты задавала мне вопросы, давала советы или даже жалела меня. Будь здесь каждое лето. Вот и все, что мне нужно. Я тоже буду здесь каждое лето, для тебя. Большего от меня не требуй.

— Понятно.

— Так что?

— А то, что прошу извинить меня.

Я кивнул и дотронулся до ее руки. Паула улыбнулась.

— Но я не отрекаюсь ни от чего, о чем сказала.

В этот момент мне на ноги посыпался песок, я поднял голову: вчерашний высокий блондин — некто Филипп, если мне не изменяет память, — со всех ног бежал по пляжу по направлению к полицейскому посту. Я проследил за ним взглядом. Он остановился перед восхитительной блондинкой, подстриженной под мальчика. Они перебросились парой слов, девушка отдала Филиппу свою пляжную сумку, и они двинулись вдоль моря.

Я не сводил с девушки глаз: тонконогая, с покатыми плечами, огромными небесного цвета глазами и хрупкими запястьями. Во всем белом.

Проходя мимо нас, она как раз говорила:

— Я люблю меняться.

Голос ее был мне как будто знаком, но только по очень прямой спине и чудной походке — подпрыгивающей и важной одновременно — я узнал Одиль Телье. Узнал — не то слово. До сих пор я мало что видел в Одиль: широкую блеклую юбку в цветах, очки да длинные соломенные волосы. Другими словами ничего привлекательного, хотя от нее исходило некое особое и неопределенное свечение, как от солнца сквозь туман. Тот же тревожный свет шел и от сегодняшней юной особы в узких брючках, так разительно отличающейся от того, чем была Одиль вчера вечером.

Я чуть было не отправился взглянуть на нее поближе, но огромные прямоугольные часы на молу показывали без четверти одиннадцать. Мне оставалось минут десять до приезда Катрин Гольдберг, и я провел их в гостиной «Винтерхауза» за размышлениями. Вскоре раздался звонок в дверь.

Катрин Гольдберг 30 лет. Преподает современную литературу в Блан-Минель, незамужняя. Рост примерно метр шестьдесят пять, но точно сказать трудно: как у всех, кто много читает или пишет (например, Паскаль), у нее сутулая спина. Зубы длинные и белые, но рот какой-то кособокий, и они кажутся неправильно посаженными. Два черных живых глаза за круглыми очками в стальной оправе, нос как нос, острый подбородок и высокий голос — как будто говорит маленькая девочка, но интонации взрослые; вот и все, что можно о ней сказать.

Судя по тому, что Катрин согласилась помочь мне, и по той легкости, с какой подчинилась своей роли, не требуя ничего взамен, я сделал вывод, что жизнь ее монотонна и скучна, что от своих каникул она ожидает всякого рода развлечений и, наконец, что она лишена нравственных устоев. По мере того как я рассказывал ей о себе, и все яснее вырисовывалась предназначавшаяся ей роль, лицо ее менялось: глаза заблестели с еще большей силой, ноздри раздулись, очевидно, чтобы энергичнее вдыхать терпкие пары макиавеллизма, пропитавшего мои слова; целый набор кривых ухмылок и междометий сопровождал самые крепкие из характеристик, коими я награждал мерзкого Паскаля Марта и невыносимую Франсуазу Грасс.

Трудно было поверить, что между этой женщиной и мной так быстро возникнет сообщничество, и, собираясь отнести наверх два ее тяжеленных чемодана, я не удержался и спросил, почему она согласилась помочь мне в таком деле. Ведь на первый взгляд дело-то не очень красивое.

Поднимаясь с кресла и покачиваясь от трех бокалов кальвадоса, которые она, поглощенная моим рассказом и объяснением причин, побудивших меня прибегнуть к ее помощи, легкомысленно осушила, Катрин ответила:

— Допустим, меня это забавляет.

При этих словах я непроизвольно отпрянул, поскольку меня это нисколько не забавляет. Не думайте, что я иду на это ради удовольствия. Эти люди мне надоедают, я их презираю, их присутствие в «Винтерхаузе» меня стесняет, но это не основание, чтобы просто так, за здорово живешь причинять им вред. Если я и поступаю так, то по одной-единственной причине. И с определенной целью, а не времяпрепровождения ради и не для того, чтобы находить эстетское удовольствие в изощренных интригах.

Еще она добавила:

— И потом, как, должно быть, приятно жить вдвоем в таком огромном особняке…

Затем я отправился на соревнования. Шла вторая игра. Неожиданный успех в первой окрылил меня. Первый сет я продул, зато выиграл два остальных. Вообще-то я должен был разделаться с Верньо за эти два сета, но колено все еще давало себя знать. Я не мог так часто, как хотелось бы, бить с лета. Приходилось брать собранностью, хорошей реакцией и бить по углам на заднюю линию, вынуждая противника побегать. Я очень скоро проиграл бы, если бы Верньо удавались укороченные удары и свечи или если бы ему хотя бы пришло в голову попробовать их, но он умеет только лупить почем зря по мячу, выходить к сетке и останавливаться в двух шагах от нее в озлоблении от нулевого психологического эффекта своей атаки. Тут достаточно дать ему свечу, и г-н противник вынужден с той же скоростью проделывать тот же путь в обратном направлении, по ему уже не отбить как следует мяч с задней линии, поскольку он не успевает быстро занять нужную позицию, и посланный им мяч, в тех редких случаях, когда он вообще попадает в площадку, как правило, летит на середину, прямо вам под ноги. Тут достаточно сделать только одно — подготовить хорошо выверенный укороченный удар, что несложно с точки зрения техники, когда ты принимаешь мяч в середине площадки.