В 1575 имперский посланник Иоганн Кобенцель так описывает состояние русского хозяйства: «В Швецию, Данию и в окрестные Государства, также в земли около Каспийского и Черного морей, отправляет он (царь Иван IV) огромные запасы хлеба и других произрастений. Туда же посылает он железо, воск, сало, пеньку, поташ и разной доброты мягкую рухлядь, имея все это в излишестве».

Естественно, что прекращение Нарвского мореплавания и другие потери в конце ливонской войны оказали негативное воздействие на русское хозяйство. Однако в начале XVII века понадобилось четыре года непрерывного неурожая, семь лет боярского правления, семь лет непрерывного тотального грабежа и разбоя, учиняемого интервентами и «ворами», прежде чем Русь была разорена. Вологда, Кострома, Галич, Белоозеро, Новгород Великий и десятки других цветущих городов подверглись погрому со стороны поляков, литовцев, черкасов, шведов. Но даже и после этого Нижний Новгород, Казань, Ярославль, новорожденные уральские города силой своего торгово-промышленного сословия собрали и вооружили многочисленное ополчение, которое вымело из страны всякую нечисть…

Могла ли революция не вызвать контрреволюции, или по крайней мере серьезного противодействия тех, кто терял привилегии, власть, имущества? Английская и французская антифеодальные революции вызвали отчаянное сопротивление феодальной элиты, на которое революции ответили размашистыми ударами, погубившими сотни тысяч невинных людей, причем преимущественно в нижних слоях общества. По счастью, русская антифеодальная революция была революцией «сверху», отчего и контрреволюционные выступления носили, так сказать, «верхний» характер, почти не затрагивая народной толщи.

Хотя стараниями псевдориков опричник был превращен в кровожадного монстра, выискивающего человеческую плоть, факты говорят о другом. «Не видно, чтобы правительство… считало дворовых и земских людей врагами; напротив, оно предписывало им совместные и согласные действия, – пишет С. Ф. Платонов. – Так, в 1570 г., в мае, „приказал государь о литовских рубежах говорити всем бояром, земским и из опришнины… и бояре обои, земские и из опришнины, о тех рубежах говорили“ и пришли к одному общему решению… В том же 1570 и 1571 гг. на „берегу“ и украйне против татар были земские и „опришнинские“ отряды, и им было велено действовать вместе, „где случится сойтись“ земским воеводам с опришнинскими воеводами. Все подобные факты наводят на мысль, что отношения между двумя частями своего царства Грозный строил не на принципе взаимной вражды…»

Однако взятие под стражу крупного феодала являлось по сути войсковой операцией, ввиду наличия у него собственной вооруженной челяди, боевых холопов, дворян, военных слуг, порой весьма многочисленных. Этим обстоятельством, а не бесмысленной жестокостью опричников объясняются, как правило, людские потери во время таких операций.

Например, упоминаемый поляком Шлихтингом князь Горинский был перехвачен на пути в литовские пределы, вместе с ним погибло около 50 человек его дружины. Упоминаемый тем же Шлихтингом Казарин Дубровский был изобличен в злоупотреблениях при снабжении армии. Опричники застали его вовсе не в позе мирно сидящего за семейным столом, как описал поляк, а во главе пришедших к нему «на пособь» (помощь) слуг и родственников, которые оказали вооруженное сопротивление.

Драматурги, занявшиеся историей, нарочито не видят разницы между инакомыслящим в XX в. и феодалом в XVI в. Однако феодал сам был маленьким государем и при задержании вел себя, если подобрать современное сравнение, как «полевой командир».

Что касается инакомыслия, то, например, на Земском Соборе 1566 г., где обсуждались важнейшие государственные вопросы, высказывались и разные взгляды на ведение войны.

Большинство псевдориков вообще не упоминают Земского Собора 1566 г. – они, смакуя выдуманные ужасы, сплошь и рядом проскакивают мимо важнейших эпизодов царствовани Ивана IV. Таким могучим «русистам», как Р. Пайпс, земские соборы вобще неизвестны.

Земский Собор 1566 г., был созван вскоре после установления опричнины, на нем присутствовали служилые люди всех разрядов, а также торгово-промышленные люди. Царю был представлен спектр мнений, существующих в армии, а также в предпринимательском сословии. В целом, служилый люд и купцы поддержали курс царя на овладение Прибалтикой. «Государю нашему тех городов Ливонских, которых взял король во обереганье, отступитися непригоже, а пригоже Государю за те городы стояти». Торговые люди заявили, что потеря Ливонии привела бы к большим потерям для русских городов, для их торговой деятельности: «Не токмо Государевым городом Юрьеву и иным городом Ливонским Государским и Пскову тесноты будут великие, но и Великому Новугороду и иных городов торговым людям торговли затворятца». [42]

Роберт Виппер замечает, что ни одно европейское государство, в том 1566 году, не могло похвастать привлечением столько широких слоев населения к выработке решения по государственным задачам, да еще в чрезвычайных военных обстоятельствах.

Царь Иван IV никогда не пренебрегал народным мнением, более того, во всех ответственных решениях опирался на него. В том числе, в борьбе против феодальных порядков. Не лично царю, а всему московскому государству требовалось обуздание аристократических «вольностей» Это был вопрос жизни и смерти всей страны.

Увы, с конца XVII века верховная власть в России стала удаляться от народа и самостоятельно решать, что ему нужно, а что нет, полагаясь лишь на мнение элитных групп. Сама по себе парадигма царствования Ивана Грозного стала настолько чуждой для российской элиты, что, при императоре Александре I, она, можно сказать, с высочайщего повеления занялась шельмованием старомосковской государственности.

Карамзин, который у нас первый живописал «ужасы» опричнины, без особых мудрствований пересказывал слова Курбского и западных ненавистников Ивана.

Карамзин, кстати, нашел теплые слова в адрес французской революцию с ее 300 тысячами жертв: «Французская революция – одно из тех достижений, которое определяет судьбы людей на долгие века. Началась новая эпоха: я ее вижу, а Руссо предвидел». Тут прогрессивный западник победил в нем сентименталиста. А вот дремучую феодальную идеологию и кровавые дела князя-предателя Курбского прогрессор Карамзин упорно не замечает. Не видит, что и князь Курбский, и западные пропагандисты был напрямую вовлечены в бескомпромиссную информационно-психологическую войну против московского государства.

Хорошую компанию Курбскому составлял англичанин Горсей, который говорил о 700 тысячах (вот так!) уничтоженных Иваном IV «свободолюбцев» – это при населении всей Московской Руси в 7 млн. человек. Вот он духовный прародитель «свободных и независимых» британских СМИ, которые хорошо умеют пририсовывать нули к числу «жертв тирании» и умело заметают под толстый ковер свои собственные «достижения». Традиция лжи и лицемерия на британских островах – такая же прочная и вечно зеленеющая, как и британский газон.

Горсеевские «семьсот тысяч» находятся на уровне утверждений польского писателя Гейденштейна, что все «московиты предаются содомии» и россказням, перепечатываемым до сих пор в западных энциклопедиях, что Иван Грозный имел тысячу наложниц, а детей от них собственноручно брал и убивал. (Так преломилась в западных фантазиях царская женитьба на Марфе Собакиной, когда невеста царю выбиралась из многих претенденток.) Некоторые многоуважаемые российские историки также отдали долг «невоздержанности» Ивана Грозного, высасывая подробности из того же пальца, что и пан Гейденштейн.

Что уж точно, по любвеобильности Иван Грозный уступал и образцу мудрости царю Соломону, и французским сеньерам, обладавшим скромным правом «первой ночи» в отношении своих крестьянок, и немецким курфюрстам, имевшим в своим маленьких владениях по 300–500 любовниц – почти каждая подданная от 20 до 60 лет попадала в их крепкие феодальные объятия. Задевая совсем уж сакральные чувства западников, замечу, что все отцы-основатели американской демократии, ныне высеченные в камне, при жизни имели целые выводки цветных детей, рассматривая любую женщину на своих плантациях, как свое движимое имущество.