— Хозяин. — Пиррий помолчал. — Я хотел бы быть вместе с тобой в Сицилии.

Анит печально улыбнулся. Потом он прислушался. Снаружи стало совсем тихо.

— Дождь кончился. Как ты думаешь, который теперь час?

Наступил вечер. Анит возлежал за обеденным столом в мужской половине своего дома и пил из украшенной глиняной чаши. Он был один. Рядом с ложем стоял деревянный стол, инкрустированный слоновой костью, на котором стоял большой бронзовый кратер с неразбавленным вином. Анит отобедал без гостей, и рыбьи кости устилали мраморный пол вперемешку с очистками плодов. Голова кожевенника медленно опустилась на ложе, рука, державшая чашу, ослабла, и струйка вина потекла на грудь.

Анит бездумно смотрел на потолок, ярко освещенный дюжиной масляных светильников, когда вошел Пиррий, вернувшийся из тюрьмы. Раб остановился посреди столовой, преданно глядя на хозяина:

— Он мертв.

— Тебя кто-нибудь видел? — спросил кожевенник.

— Нет, хозяин, меня никто не видел. Я спрятался в соседней камере, и все видел сквозь трещины в стене.

— Расскажи мне все.

Пиррий с жадностью откусил кусок хлеба, оставленного ему на ужин, и торопливо заговорил. Для начала — в тюрьме не было никаких следов Удавки. Ни тела, ни крови на полу. Возможно, об этом тайно позаботился кто-то из учеников софиста. Служители обнаружили тело сторожа, лежавшее на каменном полу, но его смерть беспечно объяснили неудачным падением в пьяном виде.

Казнь состоялась перед заходом солнца. Осужденных было двое. Одиннадцать постановили, что первым принять яд должен мегарец. Он отказался. Когда служитель вошел к нему с чашей, мегарец вырвался из камеры в проход и снова принялся кричать о своей невиновности. Он был высокий, сильный и красивый человек с аккуратно подстриженной бородой. Мегарец требовал свидания с женой и маленьким сыном, которые весь день простояли под дождем перед стенами тюрьмы, и служители впустили их, и они тоже принялись говорить о его невиновности. Волосы женщины были срезаны, как будто ее муж был уже мертв. Увидев семью, осужденный совсем обезумел и, начав что-то кричать, попытался разорвать на себе одежду и сбросить цепь, которой был скован. Ребенок, маленький мальчик, громко расплакался и бросился к отцу. В этот миг мегарец хотел бежать. Служитель остановил его ударом, опрокинувшим мегарца на пол. Когда он упал, его жена и сын запричитали еще громче, обещая все, что угодно, обещая продать себя в рабство, если узника тотчас отпустят на свободу. Осужденный с трудом поднялся на ноги. Он проклинал всех, размахивал цепью и выкрикивал непристойности. Он перестал узнавать свою семью, которая, плача, стояла за его спиной. Наконец он выпил яд. Потом сторож приковал его к кольцу, вделанному в пол, и вывел рыдающих жену и сына из тюрьмы.

Мегарец не дал яду подействовать незаметно. Он рвался из цепи и все время звал свою семью. Он извивался, дергался и прыгал в гневе и безумии. Изо рта его потекла пена, он начал биться в судорогах. Одного из молодых сторожей вырвало. Осужденный довольно долго продолжал трястись и дергаться. Потом обмяк, осел на пол и затих.

После этого один из служителей приготовил питье для Сократа и отнес чашу в камеру софиста. Старик только что принял ванну и лежал на ложе в чистых одеждах. Его друзья и ученики стояли вокруг ложа на коленях и плакали. Сократ принял чашу так спокойно, словно она была наполнена не ядом, а красным вином. Однако он не стал сразу пить смертельный отвар. Вместо этого он аккуратно, чтобы не пролить ни капли, поставил чашу себе на колени и короткое время продолжал говорить. Он получал явное удовольствие от объяснения своей системы мира. «Земля, если посмотреть на нее сверху, представляется такой же полосатой, как мячи, которые покрывают двенадцатью лоскутами кожи, раскрашивая их в разные цвета». После этого он отчитал своих учеников за то, что они плачут, как женщины, и призвал их набраться мужества.

Потом он улыбнулся им и в четыре глотка осушил чашу. Он встал и принялся ходить кругами по камере. Он ходил некоторое время, а потом сказал, что его ноги тяжелеют и теряют чувствительность. Сказав это, он спокойно лег на ложе и с головой укрылся одеялом. Однако он продолжал говорить, время от времени задавая вопросы. Один из друзей по его просьбе коснулся его ступней и лодыжек, и Сократ сказал, что ничего не чувствует. Через несколько минут то же самое произошло с его пахом. Действие яда медленно распространялось вверх. Сократ даже пошутил, сказав, что яду следовало бы начать не с ног, а с головы. Потом он в самых сердечных выражениях поблагодарил своих друзей за их дружбу с ним. Они спросили, как поступить с его прахом, и он попросил их развеять его там, где им заблагорассудится.

Анит встал с ложа, губы его скривились в язвительной усмешке.

— Какой же он глупец, что не позаботился заранее о месте своего погребения. Что он сказал перед самой смертью, Пиррий?

— Я запомнил все до последнего слова, хозяин.

Анит начал расхаживать по столовой, держа в руке чашу, наполненную вином.

— Он проклинал кого-нибудь? Не проклинал ли он меня?

— Нет, хозяин. В нем не было гнева.

Анит долил в чашу вина, выпил и снова зашагал по комнате.

— Верно, он был испуган. Ты видел его глаза?

— Он был совершенно безмятежен, хозяин.

— Откуда ты можешь это знать? Ведь ты подглядывал в узкие щели.

Пиррий не ответил и неловко сглотнул.

— Ты видел его руки? Он не хватался судорожно за край ложа?

— Я не видел его рук, хозяин. Он сказал, что смерть есть лишь отделение души от тела. После этого душа становится чистой и свободной. Сказал, что люди, которые боятся смерти, очень любят свое тело, а также, возможно, власть и богатство.

Анит швырнул чашу на пол, и она разлетелась на тысячу кусков. Он сел на ложе и уставил пустой взгляд на занавесь в противоположном конце столовой. Потом, наступив ногой, обутой в сандалию, на один из осколков, начал вдавливать его в пол до тех пор, пока черепок не раскрошился в мелкую пыль. Наконец Анит заговорил сдавленным голосом:

— Я хочу, чтобы ты взял двадцать мин, отнес их к дому софиста и оставил на пороге. Пронап покажет тебе дорогу.

— Хозяин?

— Ты стал плохо слышать? — закричал кожевенник.

— Нет, хозяин, — ответил Пиррий. — Я отнесу двадцать мин к дому Сократа.

— Я сейчас уйду из дому на всю ночь. Пусть Пенелопа скажет моей жене, что меня не будет до утра. Или лучше пусть Пенелопа скажет ей, что я ушел к Калонике.

Анит резко встал с ложа и направился к выходу.

— Хозяин, — волнуясь, заговорил Пиррий. — Прошу тебя, не делай этого твоей жене. Хозяин…

Но Анит уже вышел, и только занавеска у входа колыхалась, как потревоженная ветром гладь океана.

Окончив чтение, Алекс остался сидеть возле отца, продолжая смотреть на последнюю страницу.

Билл скосил глаза вниз, к изножью кровати. Он никогда еще не видел сына таким уставшим, таким серьезным, таким значительным. Его болезнь явилась тяжелым ударом для мальчика, а история Анита была трагичной, слишком трагичной, чтобы читать ее в такое время. Зачем он позволил Алексу читать себе в такое позднее время, когда ребенку пора ложиться спать? Кроме того, Алекс продолжает худеть.

— Ты выглядишь утомленным, — сказал Билл.

Мальчик отвернулся от лампы на туалетном столике, и на его лицо упала полутень. У него были красивые, как у матери, каштановые волосы.

— У меня все хорошо, — сказал он, помолчав.

— Ты достаточно спишь?

Алекс кивнул.

— Что сталось с сыном мегарца? — спросил он.

— Не знаю.

Алекса трясло. Мальчик едва не плакал. Биллу не следовало разрешать ему читать этот рассказ.

— Мне хочется, чтобы Анит послал деньги семье мегарца, как он сделал это для Сократа.

— Зачем ему это делать? — спросил Билл. Только сейчас он услышал, что Алекс хлюпает носом. Эти тихие звуки почти сливались со звуком льющейся в ванной воды. Мелисса принимала душ. Как хотелось Биллу приласкать и успокоить мальчика, своего дорогого сына. Но кто он такой, чтобы успокаивать кого бы то ни было?