— Пойду посмотрю, что с нашей пиццей, — сказал он и направился к стойке по истертому тысячами ног полу.

— Номер девяносто, пепперони с сыром, — крикнул один из потных рабочих, вынимая пиццу из печи специальным совком.

— Дождь все еще идет, мистер Ч.? — спросила Кэти, девушка, которая поздоровалась с Биллом, когда он с Алексом вошел в пиццерию. Она подошла к печи посмотреть, не готова ли пицца. Биллу нравилось почтительное отношение Кэти, и он с удовольствием проводил ее взглядом. Девушка была миленькой толстушкой, румяной от природы, с густой копной соломенных волос, которые не могла прижать к голове никакая бандана. Красный отсвет огня в печи и духота делали ее лицо еще более румяным. Билл видел ее в «Пицце Марчелло» больше года. Она начала работать там, как только стала носить лифчик.

— Да, Кэти, — ответил он, — и синоптики обещают, что он будет идти весь вечер, а это значит, что они и сами не знают, сколько он продлится.

Биллу вдруг пришло в голову, что Кэти и Алекс должны знать друг друга. Похоже, что они ровесники. Билл оглянулся на Алекса, который в одиночестве сидел за их столом, потом снова посмотрел на Кэти. Две другие девушки-подростка суетились за стойкой, нарезая пиццу и отвечая на телефонные звонки. Билл наклонился к Кэти, перегнувшись через стойку.

— Скажи мне, Кэти, — тихо сказал он и в нерешительности на мгновение замолчал. — У тебя есть друг?

— Друг! Вот уж спасибо, мистер Ч.! — Она горько усмехнулась, не обращая внимания на хихиканье подруг. — Все эти парни хотят только одного: побольше из тебя высосать.

— Да-да, конечно, — смущенно пробормотал Билл. Он скорчил гримасу, подумав, что Алекс стоит дюжины таких мальчишек, как те, что сидели в соседней кабинке. Но что можно теперь поделать. Биллу показалось, что он проглотил язык.

— Нет проблем, — выручила его Кэти. — Ваша пицца будет готова через пять минут.

Билл наклонил голову и, повернувшись, быстро вернулся к сыну.

— Я изучаю китайский, — сказал Алекс с ноткой гордости. Он поднял голову от соляной горки, чтобы удостовериться, что отец слушает его.

— В самом деле? — улыбнулся Билл. — Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь учил китайский язык в твоем возрасте.

Он добавил что-то о том, что очень жалеет, что сам не владеет иностранными языками, хотя когда-то немного знал французский. Однако китайский! Это что-то из ряда вон выходящее.

— Брэд говорит, что китайцы скоро будут править миром, — сказал Алекс, — и к этому надо быть готовым. — Он с сомнением покачал головой. — Я не очень в это верю. Брэд иногда бывает таким фантазером. А ты что думаешь, папа?

Билл мгновение раздумывал, благодарный сыну за то, что тот интересуется его мнением.

— Я не думаю, что китайцы будут править миром, — сказал он. — Но это очень хорошо — учить новый язык. — Он одобрительно кивнул. — Ты молодец, Алекс.

— Я читал в Сети, что население Китая один миллиард двести миллионов человек и у них есть шестьдесят одна боевая подводная лодка.

— Откуда ты взял всю эту ерунду про шестьдесят одну подводную лодку? — спросил Билл.

Алекс многозначительно кивнул и посмотрел на своих приятелей, которые, захватив пиццы и напитки, как раз в этот момент шумно покидали пиццерию.

— Номер девяносто семь, большой гриб и сыр, — крикнула Кэти.

— Это нам. — Билл поднялся из-за стола.

— Подожди, папа, — сказал Алекс, удерживая отца за руку. — Посмотри сюда.

Он указал на одну из фигур, выложенных из соли.

— Это иероглиф, который в китайском языке обозначает человека. Вот две ноги, вот туловище.

Некоторое время отец и сын разглядывали соляную фигурку, а потом Алекс пожал плечами и смахнул ее со стола.

Этой ночью Билл, нагруженный прозаком, несколько раз просыпался от пронзительных и ярких сновидений. В одном из них он снова учился музыке у старой учительницы, в темной каморке которой едва хватало места для пианино, медной напольной лампы и стула. Там царил мертвящий покой, пахло камфарой и поношенной одеждой. Тишину нарушало только тиканье настенных часов. Билл явственно видел истонченную старческую кожу на висках учительницы, дрожь ее тела, когда она склонилась к нему.

— Слушай, — произнесла она, улыбаясь своей неповторимой ангельской улыбкой, и заиграла прелюдию Шопена. Она играла медленно, очень медленно. Каждая нота длилась целую вечность. — Ты слышишь скорбь?

Она сказала ему, что надо представить себе похоронную процессию. Но Билл никогда не был на похоронах.

— Слушай.

Он закрыл глаза и начал грезить во сне, слушая томные тягучие звуки музыки. Перед ним всплыли лица: мать, отец, бабушка, которую он никогда не видел живой.

— Ты слышишь скорбь?

Он изо всех сил вслушивался в мелодию, стараясь услышать скорбь, и сказал, что слышит. Он солгал. Конечно, она поняла, что он не испытывает никаких чувств, не могла не понять, но он так хотел доставить ей радость. Радость, чтобы увидеть ангельскую улыбку на ее круглом лице и ощутить рядом ее печальную полноту.