В дверь спальни постучали.

— Прошу прощения за беспокойство, Билл, — сказала Дорис. — Можно я войду? Я на одну минутку.

Дорис шире открыла дверь шлангом пылесоса.

— Здесь так пыльно. Неужели вас не утомляет эта пыль? Меня бы она просто достала. Вы понимаете, о чем я?

Дорис было далеко за пятьдесят. Это была женщина ростом четыре фута девять дюймов с завитыми, крашенными в рыжий цвет волосами. В спальню, преследуя Герти, ворвались Дженнифер и Тодд.

— Я не думал, что вы придете раньше половины двенадцатого, — сказал Билл.

— Ох, — пробормотала озадаченная Дорис, — а разве сейчас не половина двенадцатого?

Она остановилась у двери, ожидая окончательных указаний.

— В комнате Алекса висит замечательный постер Элвиса, — сказала она. — Я очень любила Элвиса и любила его прыжки.

— Дженнифер и Тодд, выходите отсюда! — прикрикнула на детей Вирджиния. — Вы отвлекаете дядю Билла.

Вирджиния влетела в спальню с журналом, который она читала.

— Уходите сейчас же, а то не получите после обеда сладкого.

Герти тявкнула из-под кровати и выскочила из спальни. Вслед за ней выбежали и дети.

Какое-то мгновение Вирджиния смотрела на Билла, сидевшего за письменным столом, а потом опустилась на кровать и заплакала.

— Для всех я только надоедливая особа, — заговорила она. — Очень эгоистичная особа. Все свои хорошие качества я взяла у Фрэнка, а он, уйдя от меня, забрал их с собой.

Билл перестал печатать и с несчастным видом обернулся к золовке.

— Ох, Вирджиния, — вздохнул он. — Только что по электронной почте пришли два сообщения — одно от Дэвида Гамильтона, другое от Джаспера Ольсвангера. — Он поднялся со стула и подошел к кровати с балдахином, на которой сидела Вирджиния, погребенная в синих хлопковых складках своего платья. — У тебя доброе сердце, Вирджиния, этого никто не может отрицать.

Она посмотрела на Билла снизу вверх, вытерла глаза и слабо улыбнулась.

— Я сейчас вспоминаю обо всех тех обедах, которыми ты нас кормила, когда болела Мелисса, — сказал Билл.

— Пустяки, мне это ничего не стоило, — смущенно пробормотала Вирджиния, продолжая вытирать глаза. — Я люблю готовить.

— Оставайся у нас на следующую ночь.

В другом конце коридора, за плотно закрытой дверью спальни, пальцы Александра, словно мелкие рыбки, сновали по клавиатуре компьютера. Он стал набирать тексты очень быстро с тех пор, как перепрограммировал клавиатуру на оптимальное расположение клавиш. За последний месяц Алекс создал свои персональные связи по Интернету с Федеральной авиационной администрацией (чтобы быть в курсе расследований причин авиационных катастроф), с расписанием летних экскурсий организации «Тафф-Герлс» и с персональной веб-страничкой Алисии Силверстоун (этикет Международного художественного менеджмента), с сайтом Виртуального Мастера Тенниса, а вчера — с сайтом «Фехтование в Сети». И вот сегодня — колледж «Метрополитен Онлайн».

Александр, подражая Тарзану, ударил себя в грудь и сделал несколько упражнений, чтобы разогреть пальцы. Руки начало сводить судорогой. Сегодня он провел слишком много времени, скитаясь по киберпространству, и надо сделать добрый глоток свежего воздуха. Взмахом руки он смел со стола все лишнее, включая фехтовальную маску, катушку медной проволоки тридцатого размера, несколько плиток «Сникерса» и вставленную в рамку фотографию отца в двадцатилетием возрасте. Все. Запуск.

— Александр! — Мать окликнула его сквозь закрытую дверь комнаты. — В три тридцать у тебя урок фехтования, а после этого репетиция выступления на Лонжинском фестивале. Ты помнишь об этом? Сейчас начало первого. Пожалуйста, будь готов в четверть четвертого.

— Хорошо.

— Хорошо? Я ничего не слышу из-за музыки. Три пятнадцать. Посматривай на часы.

— Ладно, хорошо. Сейчас приклею часы к потолку.

За дверью раздался дикий вопль.

— У меня течет кровь, — захныкал Тодд.

— Господи, — застонала Вирджиния. — Мисси, мне нужна твоя помощь.

— Подумаешь, пустяковая царапина, — презрительно произнесла Дорис.

— Эй, вы можете успокоиться? — вспылил Алекс. — Я занимаюсь курсом колледжа. Хотя бы немного уважайте чужой труд.

Он прибавил громкость приемника.

На рассвете пятнадцатого дня месяца элафеболиона, в архонтство Лахета, двое мужчин молча сидели возле малого храма Артемиды, на расстоянии броска камнем от северо-восточной окраины города. Первым из них был Анит, состоятельный афинский кожевенник. Анит, одетый в белую, отороченную ярко-красной каймой накидку, угрюмо сгорбившись, сидел под крытой колоннадой на белой мраморной скамье. В призрачном свете раннего утра он казался не более чем бесформенным силуэтом. Вторым был Пиррий, любимый и самый преданный из всех пятнадцати рабов Анита. Пиррий, прислонившись к колонне, сидел на корточках на каменном полу, неспешно растирая большую родинку на шее. Он поминутно поднимал глаза и внимательно вглядывался в сгорбленный силуэт на скамье, стараясь угадать мысли и желания по скрещенным или расставленным ногам, по легким движениям плеч, по вздохам. Весь последний час или более того тень почти не двигалась. Но чутье подсказывало Пиррию, что его хозяин погружен в тяжкие раздумья.

Анит и в самом деле был крайне недоволен своим нынешним общественным положением. Этот софист. Хотя верно было то, что проникновенные и точные слова обвинения, выдвинутого против старого софиста, были написаны Ликоном, а само обвинение было произнесено перед судьями Мелетом, провонявшим дешевыми благовониями, все в городе знали, что душой и движущей силой всего дела был именно он, выдающийся гражданин Афин, бывший военачальник во время войны со Спартой, опора новой демократии, возвращенный из изгнания — тот самый, кто сидел сейчас в малом храме, задумчиво расчесывая пальцами смазанную оливковым маслом, но колючую бороду. Он должен быть доволен. Разве не избавил он, Анит, город от самоуверенного червя, который медленно подтачивал устои демократии? Что еще важнее, он сумел свершить личную месть.