Она выражалась так просто и прямо, что я почувствовал себя еще более сбитым с толку.

— А на что уходит ваше время?

Кейт встрепенулась и не без гордости произнесла:

— Я журналистка, работаю в «Нью-Йорк таймс». Занимаюсь внутриамериканской проблематикой. Если точнее, движением «новых левых».

— Кого вы называете «новыми левыми»?

Казалось, Кейт удивил мой вопрос. Но она спокойно ответила:

— Это студенческие движения. Движения борцов за гражданские права. Феминистские организации. Разве во Франции о них не знают?

— Знают, — не слишком находчиво ответил я.

— Вообще-то вам, наверно, пора что-нибудь выпить. Выпьете чаю?

— С удовольствием.

— Подождите, я сейчас, — сказала она, вставая.

Она направилась к двери, а я с удивлением смотрел ей вслед. Чопорная светская дама, которую я видел в Риме, стала гибкой, словно индианка.

Я взглянул на газеты, наваленные на столе. Среди них лежала студенческая газета Калифорнийского университета, отпечатанная на грубой бумаге, рядом — сборник стихотворений Лоренса Ферлингетти. Потом я поднял глаза к окну: за ним все еще падал снег. Вокруг этой мирной гостиной расстилался город, скованный холодом, погружавшийся в ночь. С женщиной, которая сейчас кипятила воду на кухне, я встречался только раз, в сентябре шестидесятого года, и встреча длилась всего полчаса. Кто она, Кейт Маколифф? Ощущение нереальности происходящего, какое возникает после долгого перелета, в первые часы пребывания в далеком, чужом городе, вдруг переросло в тревогу. Где Тина?

Вошла Кейт Маколифф, неся поднос с чайником, чашками и сахарницей. Она сдвинула в сторону бумаги и поставила поднос на низкий столик между диванами. Когда она наклонилась, разливая чай, ее темные волосы свесились на глаза. Она грациозным движением откинула их назад. И мне показалось, что с нее вдруг спали невидимые путы, сковывавшие ее шесть лет назад.

Она села на диван напротив меня.

— Вы меня вызвали из-за Тины, — произнес я, пожалуй, чересчур напористо.

Кейт Маколифф взглянула на меня без улыбки. Очевидно, тон моего голоса ясно давал понять: «Он все еще влюблен в Тину».

— Да, — отозвалась она после небольшой паузы. — У нее тяжелые проблемы из-за наркотиков. Когда она вернулась из Рима, я думала, что дело пойдет на лад. Тина перестала нюхать кокаин, но она связалась с самыми эксцентричными людьми в городе. А три года назад она начала принимать амфетамины, и теперь у нее развилась зависимость.

— Зависимость от чего?

— От таблеток. Туинол, обетрол и как они там еще называются. Но помимо этого она опять стала употреблять кокаин и другие наркотики. Носится по Нью-Йорку, практически никогда не спит — не жизнь, а какой-то ад. У нее были периоды депрессии, параноидальные приступы, и после этого она каждый раз начинает лошадиными дозами принимать кокаин. За последний год ее два раза приходилось класть в больницу. Но сейчас наметился просвет.

— Просвет?

— Да, она проходит курс детоксикации. И вроде бы успешно.

Чай обжигал горло. Каждая фраза Кейт болью отдавалась у меня в сердце. Юная девушка, которую я увидел апрельской ночью в садах палаццо Бьондани. Терраса кафе «Стрега-Дзеппа», пляж в Фонте деи Марми… А теперь этот снег над Нью-Йорком.

— А чем она еще занимается?

Кейт Маколифф бессильно развела руками.

— Можно сказать, ничем. После смерти матери она, как и я, получила наследство.

Кейт отвернулась. И я вдруг почувствовал тяжесть испытания, которое превратило ее в зрелого человека. Сестра, при жизни ставшая чем-то вроде призрака, чувство вины, присосавшееся, словно пиявка. Но страдание закалило ее, а не сломило.

— Чего же вы хотите от меня? — спросил я. — Ведь мы с Тиной так давно расстались.

— Она не забыла вас, Жак. Она мне сказала об этом.

— Она так сказала?

Кейт взглянула мне в глаза.

— Да.

Я промолчал. За окном по-прежнему шел снег. Кейт Маколифф неподвижно сидела на диване, длинные темные волосы обрамляли бледное лицо.

— Мне хотелось бы повидаться с Тиной, — сказал я вдруг.

На лице Кейт мелькнула доверчивая улыбка.

— Знаете, она и сейчас такая же красивая. Только внутри все разладилось. Я не очень-то надеюсь на этот курс лечения. Но так или иначе, я уверена: она будет рада вас видеть.

— Вы можете ей позвонить?

Кейт Маколифф посмотрела на часы.

— Не думаю, что сейчас она может быть дома.

— Где же она может быть?

Лицо Кейт стало жестким.

— В компании придурков, за двадцать пять улиц отсюда. Если хотите, я вас туда отведу.

Такси свернуло на 47-ю улицу. Снег шел не переставая. Мы проехали по нескольким авеню, где машины вереницей ползли друг за другом. Фонари бросали желтоватый отблеск на тротуары. В ущельях между небоскребами бушевал вихрь снежных хлопьев, словно решив навечно затянуть город пушистой пеленой, превратить его в белое чистилище. У перекрестков безостановочно крутились проблесковые маячки на полицейских автомобилях. Целые кварталы зябко съежились в бледном свете луны.

Мы приближались к Ист-Ривер. Кейт Маколифф сидела рядом со мной, закутанная в темно-серое пальто. Я видел ее лишь в профиль. Так она была очень похожа на Тину. Сквозь стальной корпус желтого «форда» проникал обжигающий холод. Справа и слева рядами тянулись офисные здания, их верхние этажи терялись в крутящихся снежных облаках. Может быть, именно таким будет Апокалипсис — медленное оцепенение, белесая ночь, опускающаяся на башни Манхэттена?

Но вот дома стали ниже. Сквозь завесу снежных хлопьев я различал почерневшие кирпичные стены старых складских помещений, верхушки резервуаров на металлических сваях. Вдруг мне показалось, что тут, посреди города, я попал в таинственный мрак индейского кладбища.

— Это здесь, — сказала Кейт.

Таксист мягко затормозил. Я сунул ему несколько долларовых бумажек. Кейт указала мне на старое здание, по фасаду которого зигзагом шли пожарные лестницы. Десять шагов — и мы у входа. За дверью нам открылся коридор, слабо освещенный голыми электрическими лампочками на шнурах.

— Сюда, к лифту, — сказала Кейт.

В стены впитался запах свежей краски и прогнившего дерева. Лифт был похож скорее на заводской грузовой подъемник, с винтами домкрата и лоснящимися от масла металлическими кабелями. При этом был выкрашен серебряной краской. Кейт нажала на кнопку над номером 5. В здании вовсю работало отопление, даже в шахте, по которой поднимался скрипучий, тряский подъемник, веяло теплом. Чем выше, тем слышнее становились звуки музыки: видимо, где-то вертелась пластинка. Судя по потолочным балкам и массивным опорным столбам, это здание в 20-е годы было складом или фабрикой. В подобных местах при «сухом законе» устраивали подпольные кабаки. Их можно увидеть в старых гангстерских фильмах: танцовщицы с султанами из перьев, рулетка, а вокруг рекой льется шампанское.

Вдруг подъемник вздрогнул и остановился. Пятый этаж. Музыка слышалась отчетливее. На площадке лестницы нам в глаза ударил свет прожектора. Под ним висела доска с надписью «Незваным вход воспрещен». Из-за приоткрытой двери доносился шум голосов, беззаботный гомон, как на коктейлях в светском обществе. Кейт направилась к двери, я последовал за ней — и моим глазам представилось зрелище, необычнее которого трудно что-либо вообразить.

В помещении размером с фабричный цех прохаживались человек пятьдесят. Когда-то здесь стояли ряды ткацких станков или швейных машинок. На фоне таких цехов операторы студии «Кистоун» снимали буффонаду с пузатыми длиннобородыми комиками. Ажурные стальные опоры, плиточный пол, зарешеченные окна с надписью «пожарный выход» — когда-то, во времена президента Кулиджа, здесь было процветающее предприятие, кипела работа. Но станки исчезли, и воцарилось запустение. Мы были на луне.

Да, на луне. Стены, потолок, мебель — все было либо покрашено серебряной краской, либо задрапировано алюминиевой фольгой, заложенной складками и воланами: ее неровная, зернистая поверхность напоминала обертку от гигантской плитки шоколада. В свете прожекторов она переливалась, как муар, превращая зал в огромное зеркало, сияющее, как космический корабль, и искажающее контуры предметов, как в ярмарочной «комнате смеха». На стенах отражались человеческие фигуры, причудливо изогнутые или вытянутые, словно загнанные в трубку калейдоскопа.