У подножия лестницы стояло полтора десятка столиков. За ними сидели те из гостей князя Бьондани, кому не хотелось ни танцевать, ни гулять.

Я спустился по лестнице, ища взглядом Пэм и Вальтера. За вторым слева столиком, рядом с мужчиной в белом смокинге виднелось зеленое пятно. Подойдя ближе, я узнал элегантного господина лет шестидесяти, который сидел рядом с Пэм: это был сам князь Бьондани. Американка не теряла времени даром.

— Добрый вечер, друг мой, — сказал мне князь, поднимаясь с места.

Мы с ним уже встречались на нескольких приемах. Это был аристократ, разъезжавший на «феррари», стремившийся изведать все удовольствия.

— Хай, Джек! — приветствовала меня Пэм.

— Не желаете ли присоединиться к нам? — спросил князь по-французски.

Он указал мне на стул слева от себя. Справа сидела Памела.

— Думаю, не нужно представлять вас мисс Холл… — продолжал князь.

— Мы приехали вместе.

— …И вы, конечно же, знакомы с моим другом Лексом Баркером.

Я протянул ему руку. Он до боли стиснул мои пальцы, но не разжал губ. Это и в самом деле был он — небольшие глаза, тонкий нос, скучающий вид, мощные мышцы, выпирающие из-под смокинга. Звезда «Дуэли на Миссисипи», бывший муж Ланы Тернер, унаследовавший роль Тарзана после Джонни Вейсмюллера. Он выглядел не слишком любезным.

— Счастлив принимать вас в моем доме, — сказал князь, слегка поклонившись.

Мы разговорились. Я заметил, что Лекс Баркер безостановочно пьет виски и безразличен ко всему окружающему. Пэм перехватила мой взгляд.

— Джек, а ты знаешь, что Лекс пять раз сыграл Тарзана?

Лекс Баркер и бровью не повел. На лице князя Бьондани заиграла довольная усмешка, словно он проглотил отменную устрицу.

Оркестр играл «Сибоней». На площадке медленно кружились пары. Фигуры в саду все еще двигались по невидимой шахматной доске.

— Скажите, дорогой друг, в каких фильмах вы в данный момент снимаетесь в Риме? — поинтересовался князь.

— Да я все время снимаюсь, — важно изрек Баркер.

— Сначала были два фильма подряд: «Сабля сарацина» и «Капитан Огонь». Потом — «Пираты побережья» и «Робин Гуд и пираты». Знаете, тут снимают почти что немое кино. Тебе надо только шевелить губами, потому что тебя озвучивают по-итальянски. А в одном фильме, его Феллини снимает, а потом повезет на Каннский фестиваль, там вообще было странно…

— Странно? — переспросил я.

— Да, странно, — в некоторой растерянности повторил Баркер. — Там все в современных костюмах. Он попросил меня сесть за столик в ночном клубе и несколько раз двинуть кого-то кулаком — вот и все, собственно говоря. Не знаю, зачем я ему понадобился. На самом деле все это было чем-то похоже на… на сегодняшнюю вечеринку.

— Я польщен, — храбро заявил князь.

Через двадцать минут на площадке для танцев поднялась суматоха. Гости сошлись в круг и хлопали в ладоши, а внутри круга босиком, распустив волосы, Пэм Холл бешено отплясывала с Вальтером ча-ча-ча. Она извивалась, раскачивала бедрами, поднимала руки над головой, запускала пальцы в волосы. А Вальтер вертелся возле нее, то выпуская из рук, то подхватывая, длинные белокурые пряди взметались вверх и падали на плечи, полы платья расходились, открывая стройные, как у модели «Плейбоя», ноги. Она опьянела от латиноамериканских ритмов, звучавших при яркой луне, она хотела, чтобы ею любовались, ее переполняли восторг и ликование.

Насквозь проспиртованные итальянцы глядели на нее и смеялись. Вальтер был как бы их представителем: если этой ночью актриса переспит с фотографом, они тоже по-своему насладятся ею. А во взглядах женщин сквозили пресыщенность и равнодушие. Вот и еще одну американку бросили на растерзание муренам.

Мне вдруг захотелось уйти. За столом князя я выпил и теперь чувствовал, что пьянею. Отойдя от танцевальной площадки, я направился к тисовой изгороди, замыкавшей сад слева. Впереди меня шли пары: плечи женщин прикрывали меховые накидки, рука мужчины иногда обвивала их талию. Под ногами поскрипывал мелкий гравий. Пройдя под аркой из зелени, я очутился в отдаленной части сада, похожей на двор заброшенного монастыря. Между зелеными стенами кустарника прятались беседки, струйки воды, стекавшие вниз по раковинам фонтана, падали в замшелый бассейн. Вокруг двора росли вековые тисы. Воздух, напоенный апрельской свежестью, далекие звуки джаза, пробивающиеся сквозь плотную листву, запах свежескошенной травы — все это одурманивало каждого, кто попадал сюда, в тихое зеленое убежище. Парочки проходили не останавливаясь: они отправлялись в другие, более отдаленные уголки сада. А я сел на скамью и закурил сигарету. Постепенно глаза мои привыкли к темноте. Только несколько ламп с рефлекторами еще давали слабый, подрагивающий свет. Вода фонтана позвякивала о камень. Мой взгляд блуждал с предмета на предмет: арка из подстриженного букса, фонтан, беседки…

Что это? В зеленом дворике появилась женщина. Я различил длинную, стянутую в талии, с мягким напуском, блузу, надетую поверх брюк. И блуза, и брюки были белые. Простота этого стройного силуэта не имела ничего общего с тем, что я видел сегодня вечером, со всеми этими сногсшибательными туалетами, изысканными тканями. В осанке, в походке ощущались естественные сила и грация молодости. Пышные белокурые волосы были подстрижены не слишком коротко, чуть выше плеч, и выделялись на темном фоне с графической четкостью. Женщина медленно подошла к фонтану, окунула руку в прохладную воду. Я поискал глазами ее спутника. Но никого не увидел. Она слегка обернулась. Ее лицо, освещенное снизу, в полутьме сияло редкостной красотой. Глаза, блестевшие из-под белокурой челки, казались светлыми; в широких, выступающих скулах было что-то азиатское. Просторное, струящееся одеяние, от которого веяло томностью и ленью, странно не сочеталось с задорным носом и чувственным, насмешливым ртом.

Кругом было почти темно, но казалось, что от нее исходит свет. Ее красота была идеальной, абсолютной.

Заметила ли она меня? На мгновение ее взгляд как будто задержался на том уголке двора, где сидел я. Потом она вдруг отошла от фонтана и покинула зеленое убежище. Я выждал секунд двадцать — и опоздал. Когда я встал и пошел за ней, она уже скрылась из виду. Я обшарил весь сад, заглядывал за живые изгороди, возвращался обратно. Но без толку.

Она исчезла.

Назавтра в полдень я пришел в фотостудию Вальтера Бельтрами. Студия находилась на первом этаже старого дома на улице Бишоне. Помещение, где происходила съемка, раньше, по-видимому, служило каретным сараем. Вальтер побелил стены и разместил здесь свое оборудование: развесил белые полотнища, расставил треноги и зонты, протянул по полу провода.

— Входи! — крикнул Вальтер из проявочной.

Я толкнул дверь. Комнату наполнял золотистый свет. На бельевой веревке сушились фотографии. На столе стояли кюветы, увеличитель, разные флаконы, лежал пинцет. Вальтер мыл руки.

— Как спалось? — спросил я.

Не отвечая, он хитро глянул на меня, вытер руки, взял стопку отпечатанных фотографий и разложил их на столе.

— Здесь только портреты?

— Да. Те, что я отобрал за последние сеансы. Посмотри.

Он приподнял бумагу, прикрывавшую фотографии.

— Узнаешь? — спросил Вальтер.

— Это Надя Грей, верно?

— Да, это она. Корчит из себя трагическую актрису…

На фотографии Надя Грей была в черном платье, руки сложены на груди, голова слегка откинута назад. И мертвенно-бледное лицо — Медея, которую обваляли в муке.

— Она и правда такая?

— Ничего подобного. С возрастом она становится ужасно сентиментальной. Достаточно ее растрогать — и сразу все получится. А если вдруг не получится, ее можно легко утешить какими-нибудь пустяками.

Он хотел показать мне и другие снимки, но я отвлек его, рассказав о вчерашнем видении. Стоило мне только описать внешность девушки, как он принялся размышлять вслух:

— Скорее всего она не итальянка. Костюмы вроде того, что ты описал, носят только девушки из мира моды. Наверно, она манекенщица. Если это так, я тебе ее найду. Подожди минутку.