Неделю спустя я вылетел в Нью-Йорк.

В Нью-Йорке шел снег. Такси, на котором я ехал из аэропорта, пробиралось через городские окраины сквозь белый туман. Массивные очертания фабрик, выплевывавших черный дым, далекие факелы нефтеперегонных заводов почти скрылись за безмолвной круговертью хлопьев. Машины двигались по федеральному шоссе, снова и снова прокладывая колесами грязную колею, но ее снова и снова заметало снежной пылью. «Дворники» ритмичными взмахами протирали лобовое стекло «крайслера». Таксист включил радио. Какой-то американский голос воспевал стиральный порошок, словно победу над японцами у островов Мидуэй. Потом диктор восторженно объявил «убойный хит» прошлого лета. Зазвучали скрипки, а затем голос Синатры:

Незнакомцы, странники в ночи, глядели друг на друга, прикидывая, каковы их шансы. А я не знал, каковы мои шансы; я и прежде никогда этого не знал. Девятичасовой перелет, во время которого так и не удалось соснуть, огромный зал аэропорта, ошеломляющая энергия американцев… Мужчины с подбритыми затылками, женщины в теплых куртках с капюшоном — народ астронавтов, благоухающий «кремом после бритья» и синтетическим волокном. На рекламных стендах по обочинам дороги висели афиши фильма «Как украсть миллион», лица Одри Хепберн и Питера О'Тула повторялись без конца, до самого горизонта. Возвращение идолов, сказал неделю назад Мальро…

За окном обрисовались очертания Куинса, отдаленного, скученного и унылого района Нью-Йорка. Машину иногда встряхивало, но мотор работал мощно и ровно. Снег не мог смягчить металлическую доминанту пейзажа: стальные опоры бетономешалок, хромированные молдинги огромных грузовиков, фигуры Эскимоса у бензоколонок компании «Эссо». Такое впечатление, будто катишь среди обманчиво уютной тишины к белым береговым утесам планеты, оставленной богами.

И вот вдали, за подвижной пеленой из белых хлопьев, показались небоскребы Манхэттена. Где-то здесь меня должна ждать Кейт Маколифф. В сущности я прибыл сюда для того, чтобы свести кое-какие счеты. Я вспоминал, как тогда, сентябрьским днем 1960 года, она сидела передо мной — высокомерная, готовая на все, чтобы вернуть себе сестру. Сейчас ей, вероятно, лет двадцать семь — двадцать восемь. А Тине — около двадцати пяти. В момент, когда такси въехало в туннель под Ист-Ривер, меня охватило чувство нереальности происходящего. Тина. Неужели я снова увижу ее, буду с ней говорить? «Она сейчас не в лучшем состоянии», — сказала по телефону ее сестра. Но зачем понадобилось вызывать меня — теперь, спустя столько лет?

Мы ехали по Ист-Сайду. Машины тащились еле-еле. На тротуарах уборщики лопатами расчищали снег. В каньонах Манхэттена кружились снежинки, плясали вокруг укрепленных на карнизах железных орлов и флагов. Даже в такси пахло жженым сахаром и битой дичью — это был запах попкорна и жареного мяса, характерный аромат нью-йоркской улицы. Наконец машина остановилась перед отелем, где мне был заказан номер.

Час спустя другое такси высадило меня у дома, адрес которого продиктовала по телефону Кейт Маколифф. В Нью-Йорке стемнело. Я вошел под арку респектабельного многоквартирного дома, построенного, судя по всему, в тридцатые годы. Привратник в форме, которая напоминала одновременно костюм циркового дрессировщика и мундир австро-венгерского офицера, поинтересовался, какова цель моего визита. В его вежливом голосе звучали инквизиторские нотки и необъяснимое высокомерие. Подняв трубку телефона, стоявшего на столике вишневого дерева, он негромко произнес несколько слов, затем положил трубку на рычаг и повернулся ко мне.

— Мисс Маколифф ждет вас. Десятый этаж.

Он довольно холодно проводил меня до лифта. Маленькая стальная кабина была отделана красным плюшем. В зеркале отражался французский журналист тридцати пяти лет.

Дверца лифта отъехала в сторону, открылась площадка с тремя дверьми из массивного дуба. Ее освещали бра, висевшие на обитых кретоном стенах. У правой двери была прибита дощечка с номером 102. Я позвонил, услышал шаги, щелчок отодвигаемой задвижки. Дверь открылась.

Мне показалось, что я сплю и вижу сон. Женщина, стоявшая передо мной, несомненно, была мисс Кейт Маколифф. Я сразу узнал эти карие глаза, пышные темные волосы, черты лица, так разительно похожие на черты ее сестры или по крайней мере на образ ее сестры в моих воспоминаниях. Но сейчас во всем ее облике появилась такая непринужденность, а в ее манерах — такая простота, что я, еще ничего не успев понять, чутьем уловил: эта женщина пережила тяжелое потрясение.

Войдя вслед за ней в тесный коридор, я заметил, как она одета: свитер грубой вязки, джинсы, сапоги из черной кожи. Эта двадцативосьмилетняя женщина одевалась точно студентка в кампусе. Она пригласила меня в гостиную, которая четверть века назад, вероятно, была гордостью хозяев. Тяжелые занавеси в складках, бледно-розовые стены, фальшивый камин «обтекаемой формы». Но сейчас атмосфера этой комнаты напоминала наспех разбитый лагерь: каждая деталь, попав сюда, словно забывала, откуда она родом.

Усевшись на один из двух диванов, я обнаружил на низком столике между ними огромный ворох газет, папок с подшитыми вырезками, книг в бумажной обложке. Возле камина на полу громоздились еще стопки книг. Плакаты, прикрепленные кнопками к стенам призывали на митинги организаций «Движение за свободу слова» и «Студенты за демократическое общество». Раскрашенная мексиканская статуэтка, изображавшая, вероятно, бога Кецалькоатля, подпирала кипу долгоиграющих пластинок, наваленных на полу около проигрывателя со стереоколонками.

Оглядывая комнату, я не сумел скрыть удивление. Очевидно, Кейт Маколифф это заметила. Сев на диван напротив меня, она сказала:

— Да, я живу здесь, как и прежде. Эта квартира давно принадлежит нашей семье.

Зачем она это говорит? Оправдывается? Комнату освещали лишь две неяркие лампы в больших кувшинах южноамериканской работы, стоявших на полу. Но в царящем вокруг полумраке я все же различал ее лицо без косметики, ее напряженный взгляд, видел за всем этим определенный образ жизни и линию поведения, которых я от нее никак не ожидал. Что с ней произошло за эти шесть лет после нашей встречи в Риме? Куда девалась надменная юная особа в элегантном костюме? Кейт Маколифф словно прочла мои мысли.

— Думаю, я должна вам кое-что объяснить, Жак. Первым делом хочу поблагодарить вас за то, что вы все-таки выбрались в Нью-Йорк.

— Не надо меня благодарить, — ответил я сухо. — Я здесь ради Тины.

Кейт Маколифф покачала головой.

— Вы ее увидите. Если хотите — прямо сегодня вечером… Знаете, я простить себе не могу, что тогда поехала за ней в Рим. С тех пор изменилось очень многое. И все же я хотела вам это сказать.

— Все мы меняемся, — сказал я. — И никому нет смысла оправдываться.

На ее лице появилось выражение недовольства, от которого резче выделялись скулы, ярче горели глаза. Я не думал, что она до такой степени может быть похожа на Тину.

— Я не оправдываюсь, — возразила она. — Я уже не маленькая девочка, которая слушается маму.

— Правда?

Снова, как в сентябре шестидесятого, я ощутил боль. И желание отомстить.

— Моя мать умерла два года назад, — произнесла она бесстрастным тоном.

— Мне очень жаль. Я не…

— Не надо жалеть, — отрезала она. — Во всяком случае, моя жизнь изменилась еще до этого.

Я невольно оглядел комнату. Наваленные в беспорядке книги, плакаты на стенах, мексиканская мебель, пластинки, лежащие на полу. Кейт перехватила мой взгляд.

— Понимаю, это место может показаться вам странным. Один мой друг говорит, что я устроила бункер вьетконговцев в будуаре. Но у меня нет времени, чтобы все тут переделать, мне оставили эту квартиру, и я в ней живу, вот и все.