Я действительно грезила об этом, будучи еще подростком, — страстное, казавшееся несбыточным желание. Но даже если бы такая возможность и представилась, я не могла бы сделать этого раньше, потому что первые годы нового тысячелетия были тяжелым временем для моего отца. Мне пришлось неотлучно находиться дома и присматривать за ним. Однако сейчас Дэн Макэллистон чувствует себя намного лучше, и я стала относительно независимым человеком.

Таким образом, она меня заполучила. В конце концов, подумаешь — одно-единственное лето…

Спустя две недели желтое такси выгружает меня, два огромных армейских вещевых мешка и чемодан на колесиках со швейной машинкой на тротуар Семьдесят второй улицы Западной стороны. Передо мной — высокое каменное здание с горгульями.

Я прибыла к дому тети Виктории.

Жара в Нью-Йорке просто чудовищная. Мои волосы, недавно выкрашенные в салоне в рыжий цвет и тщательно уложенные, тут же прилипают к шее. Я страшно вспотела — дорогие румяна ягодного цвета неприлично размазались по всему лицу. Макияж, прическа и ярко-малиновый маникюр свидетельствуют о моих попытках соответствовать новой работе. Но все это ни к чему. Я так и осталась застенчивой, бледной, худосочной, и, без сомнения, мой внешний вид оставляет желать лучшего. Скорее всего моя новая работодательница будет сильно разочарована. Кроме того, я чувствую себя не в своей тарелке каждый раз, когда приезжаю в Нью-Йорк.

Мой багаж — это в основном вещи, которые я сшила сама в течение последних нескольких лет, плюс несколько платьев из коллекции «Эва фор Эва», оставшихся от мамы. Вещи такие тяжелые, что я с трудом волочу их между двумя припаркованными автомобилями. Останавливаюсь передохнуть, и только тут какой-то мужчина в ливрее выскакивает из дома и забирает их у меня, сообщая, что миссис Роджерс велела ему быть наготове.

Я уже бывала здесь раньше, и понятие «швейцар» мне знакомо, однако я по-прежнему робею.

Хотя, конечно, швейцар в данном случае — самый меньший из моих напрягов. Муж Виктории, Стерлинг Роджерс, занимается недвижимостью, и они живут в претенциозном, многоуровневом пентхаусе, занимающем целый этаж, с идущей по всему периметру террасой, откуда открывается замечательный вид на Манхэттен. Необъятные, просторные апартаменты декорированы главным образом в серо-черных угольных тонах, чтобы привлечь внимание к художественным произведениям, которые могли бы сделать честь любому музею, редким орхидеям и обрамленным в рамки доисторическим зубам и челюстным костям, которые коллекционирует Стерлинг, — это его хобби.

Раздается звонок, и двери лифта открываются непосредственно в роскошной гостиной. Поток кондиционированного воздуха обдает меня с головы до ног. Я восхищаюсь этой чудо-техникой, шаря в кармане в поисках мелочи для Мигеля, швейцара. Вручив ему купюру, передергиваюсь от неловкости. А вы даете чаевые швейцару?

— Белиссимо! Добро пожаловать! Ты осталась в живых после автобуса! — восклицает моя тетя, выплывая из другой комнаты.

Я настояла на том, чтобы расходы на мое проживание этим летом оплачивались из моих сбережений. Именно поэтому — автобус.

Виктория, как обычно, шикарно выглядит. Ее волосы абсолютно прямые, темно-коричневые, коротко подстриженные, губная помада ярко-красная. И то и другое подчеркивает ее худое лицо. Она всегда была образцом красоты для моей мамы Эвы.

— Привет, тетя Вик! — Я обнимаю ее. — Ты замечательно выглядишь!

Что это со мной? Понятно. Я вживаюсь в роль.

— Спасибо, дорогая. Однако девушка никогда не должна говорить комплименты женщине при ее появлении.

— Почему?

— Это подчеркивает разницу в возрасте. Несчастные будут думать, что ты насмехаешься над ними.

Виктория буквально сыпет перлами житейской мудрости. Мол, лучшая подруга Сильвия, восторгаясь светскими дамами в целом и моей тетей в частности, заносит ее высказывания в свою записную книжку.

Виктория берет своими прохладными пальцами мою потную руку:

— Пойди, поздоровайся со Стерлингом, дорогая. Он сегодня вечером улетает в Японию.

Ее супруг — очень высокий, хмурый, седовласый мужчина с большими ушами, слегка сутулится. Подозреваю, что у него в анамнезе гипофизарное нарушение. Сильвия, которая видела фильм «Дракула», говорит, что он просто копия графа. Это верно, но нехорошо, поскольку Виктория сходит по нему с ума.

Когда я была маленькой, моя тетя была довольно проблемной особой. Эва пеняла ей на то, что Виктория всегда встречалась не с теми мужчинами (и, если читать между строк, слишком быстро начинала спать с ними). А потом — бац! — тетушка встретила Стерлинга и в одночасье стала баснословно богатой, начала совершать сделки с предметами искусства. Я думаю, она догадывается, как ей повезло, и не устает благодарить судьбу за это.

Мы находим отраду ее сердца в спальне. Дракула пристраивает шелковый носовой платок в карман сшитого на заказ блейзера. Английского, конечно, — одни косые незаметные карманы и шикарная бутылочно-зеленая подкладка чего стоят! Вик целует его и изящным движением поправляет носовой платок.

— Кейт! — Стерлинг протягивает мне для рукопожатия ладонь размером с тарелку. — Должно быть, ты волнуешься из-за своей стажировки. Виктория говорит, что это очень престижно.

— Не могу дождаться, — говорю я со всем энтузиазмом, какой только могу изобразить.

Не уверена, что слово «волнуешься» адекватно передает мои чувства. Здесь более уместны были бы «озабочена» или «ужасно напугана».

— Лиллиан Холл — наша знакомая по благотворительным приемам «Севен он севенс», — продолжает Стерлинг. — Они арендуют одно из наших зданий для проведения торжеств. Она удивительная женщина. Острая как бритва.

— Она выглядит целеустремленной, — говорю я, вспоминая, как пристальный взгляд ее тусклых андроидно-голубых глаз пронзил меня насквозь.

Я сразу поняла, что Лиллиан оценила мое приталенное платье, — все остальные были в балахонах типа «малышка настроена серьезно», трапециевидных и вообще объемных одеяниях.

— Лиллиан чрезвычайно умна, — соглашается Виктория. — Надеюсь, у тебя будет возможность понаблюдать, как она работает, хотя и представить не могу, чтобы она проводила много времени со стажерами.

— Кстати, о времени, дорогая… — Стерлинг легонько постукивает по своим часам.

Мы с Викторией удаляемся из спальни.

Мы идем по выкрашенному в красный цвет коридору, на стенах которого развешаны эскизы Генри Фюсли, поворачиваем налево у музейных витрин, заполненных акульими зубами, и открываем резную китайскую дверь.

— Мы решили поселить тебя в комнате Уильяма Блэйка. — Виктория подмигивает мне. — В юности Стерлинг был коллекционером, наделенным даром предвидения.

Средних размеров комната выполнена в том же самом готическо-азиатском стиле, как и остальная часть квартиры. Стены черные. Деревянные жалюзи прикрывают окна. Покрывало из красного бархата на низкой широкой кровати. Приставные столики рядом с кроватью представляют собой старинные китайские шляпные коробки. На них — цветущие орхидеи. Над кроватью подсвеченная акварель — изможденный мужчина с окладистой белой бородой, в мольбе простирающий руки к небесам. Потрясающе.

— Нравится? — спрашивает Виктория. — А то у нас есть еще одна комната для гостей…

— Комната чудесная, — говорю я. — Впечатляет.

— Ну вот и хорошо. — Она улыбается мне. — Пожалуйста, не открывай днем жалюзи. Яркий свет вреден произведениям искусства. Ты ведь не против, дорогуша?

— Конечно, нет. — В душе я разочарована.

Я надеялась, что буду наслаждаться видами окрестностей сквозь открытые настежь окна.

Виктория помогает мне затащить в комнату мои пожитки и распаковать их. Фактически занимается этим она одна, в то время как я вальяжно возлежу на красном бархатном покрывале и не мешаю ей.

— Я скоро ухожу и вернусь поздно, — сообщает она и предлагает: — Давай обсудим планы на завтра.