Фюрер пожал им руки, и они попрощались.

Когда они вышли в комнату для совещаний, Борман попросил Малаку выйти в коридор и спросил у Грегори:

— Вот вы упоминали о командарме, который попросит отставки. Я заметил, что вы запнулись и что-то утаили. Вы знаете, кто он. Поделитесь со мной.

И раньше в их оккультной практике случалось, что Малаку, повинуясь зову вдохновения, упоминал какие-то детали, о которых раньше сам не подозревал. Так случилось и на этот раз.

— Вы совершенно правы, — ответил он. — Речь идет о господине Гиммлере, но я счел нетактичным назвать его имя.

Борман просиял:

— И очень правильно сделали, что не назвали. Но вы в этом уверены?

Грегори пожал плечами:

— Почем мне знать. Я могу сказать точно только одно: все предсказания турка сбываются.

Геринг был, кажется, прав, когда говорил, что Борман хочет стать преемником Гитлера и в Гиммлере видит самого серьезного своего соперника и именно поэтому позаботился услать его подальше. Грегори это отлично понял.

На следующий день после полудня разразилась буря. Гудериан, начальник Генерального штаба, появился в ставке с письмом от Гиммлера, где тот просил освободить его от командования по состоянию здоровья. Было срочно созвано совещание, и все находившиеся в бункере слышали, как разворачивается генеральное сражение между фюрером и его генералом, с криками, воплями и прочими обычными аксессуарами.

Позднее Грегори узнал, что Гудериан бросил фюреру вызов, сказав, что Гиммлер в военном отношении полное ничтожество и так плохо зарекомендовал себя в качестве командующего армией, что он, Гудериан, заставил его написать прошение об отставке и теперь опять же настаивает, чтобы отставка эта была принята. Кейтель и Йодль, как всегда, считали, что мнение фюрера — самое верное, а Борман кричал, что это инсинуация, что-де налицо новая попытка ослабить влияние фюрера на армию. После многочасовой битвы Гитлер, практически обессилев, поднялся из-за стола и, пробурчав, что он «все обдумает и решит», ушел из комнаты, еле волоча ноги.

На следующий день Грегори узнал и о втором письме. Оно было от Альберта Шпеера. В письме автор говорил о своей убежденности в том, что ситуация Германии в войне совершенно безнадежна, что надо просить о мире, чтобы спасти германские города и максимум оставшихся действующими заводов, дабы иметь основу для возрождения германской промышленности. Письмо вызвало в фюрере новый приступ жалости к себе и злобу в адрес молодого министра, который воплотил его мечты в жизнь в виде великолепных зданий и прекрасных аутобанов.

Малаку и раньше предупреждал Грегори, что, по его мнению, Шпеер активно готовит заговор против Гитлера, и поэтому на сеансе они старались рассеять готовые сгуститься над ним тучи. Одно было ясно: это единственный приличный и честный человек во всей гитлеровской камарилье и отдать его на заклание было бы подло.

22 марта Гитлер неожиданно для всех принял наконец решение по поводу отставки Гиммлера от командования боевыми частями и, несмотря на все усилия Бормана, принял эту отставку.

Грегори сразу же забеспокоился, потому что вместе с Гиммлером в ставке мог появиться и Граубер, но надеялся, что хотя бы несколько дней он гарантирован от встречи со своим заклятым врагом. С разрешения Коллера он воспользовался частной линией из Министерства ВВС, чтобы сообщить Герингу о новостях, и обсудил перспективы возвращения Гиммлера со всеми его клевретами из армии в Берлин.

Геринг сказал, что для беспокойства пока нет причин. Гиммлер страдал от очередного нервного расстройства и, наверное, некоторое время останется пока в клинике в Гогенлихене, а Граубер приставлен к генералу Гейнричи, принявшему командование после Гиммлера.

Но Гитлер, хронически склонный принимать совершенно нелогичные решения, на этот раз, прислушавшись к совету Гудериана убрать из армии бездарность — Гиммлера, избавился заодно и от самого советчика, непопулярного среди высшего офицерства, но очень одаренного военачальника.

От фон Белова Грегори узнал, что Гитлер все-таки вызвал к себе Шпеера и на несколько часов устроил министру оборонной промышленности выволочку за его письмо, не стесняясь в выражениях и обвинениях. Фюрер тогда сказал:

— Если война будет проиграна, погибнет и немецкая нация — это рок судьбы. Нация оказалась слаба, те, кто выжили после сражения, не стоят, чтобы ради них так стараться, потому что все лучшие пали с достоинством на поле брани.

Тщетно Шпеер доказывал, что человечности ради необходимо оставить выжившим материальные средства для существования. Гитлер не захотел ничего слушать и приказал Шпееру уйти в отставку. Шпеер отказался и пояснил, что оставаться на своем посту для него долг чести, и он свой долг выполнит до конца.

Как только он ушел, Гитлер, весь дрожа и посинев лицом, приказал: по мере наступления союзников на их пути не должно оставаться ничего: заводы и фабрики, железнодорожные узлы и электростанции, дома — все должно быть взорвано или предано огню. Оставлять противнику нельзя ничего. Раз немцы предали его, он не должен оставлять им никаких средств к существованию после поражения Германии — они не имеют на это никакого права.

На следующий день, как часто бывало, буря сменилась полным штилем. После очередного совещания Гитлер послал за Грегори и сказал, что хочет прогуляться с ним по саду Рейхсканцелярии. Они поднялись по ступенькам лестницы в дальнем конце бункера и вышли на весеннее солнце. Гитлер сразу же попросил:

— Расскажите мне, почему вы верите в перевоплощение?

— Все очень просто, мой фюрер, — ответил Грегори и начал излагать те аргументы в пользу своей теории, которые, по его мнению, могли бы импонировать его спутнику-мегаломаньяку: [5]

— Ни один здравомыслящий человек не может и не должен верить в христианского или, если уж на то пошло, ни в какого другого персонифицированного Бога. Сама концепция всеобщего воскрешения из мертвых с последующим вселенским судом, в результате которого ты либо вознаграждаешься вечной благодатью или бываешь подвергнут вечным мучениям в Преисподней, определяемая твоим поведением на протяжении короткого отрезка человеческой жизни, — сама эта концепция абсурдна. Взять хотя бы умственно неполноценных или детей преступников — какой шанс они имеют в этой жизни? Осуждать этих несчастных только за то, что они вынуждены были вести дурной образ жизни, было бы прямым искажением справедливости в общепринятом значении этого слова. А что говорить о людях, умерших в раннем возрасте? Разве они полностью отвечают за свои действия? Привести вас или меня пред ясны очи такого судьи, мы просто будем испытывать презрение к Богу, давшему жизнь людям на таких арбитражных условиях, следовательно, учение о том, что Он существует, такое учение ложное.

— Согласен, да-да, согласен, — хрипло проговорил Гитлер.

— Далее, — продолжал Грегори, — то, что дух, оживляющий человеческое тело, продолжает существовать после физической смерти человека — в этом ни один из нас, хоть что-то понимающий в оккультных науках, сомневаться никак не может. Таким образом, если нет персонифицированного Бога, перед которым подотчетны наши души, следовательно, мы сами являемся хозяевами своих собственных душ и ответственны только перед собой за те дела, которые творили в жизни. Но ничто не стоит на месте. Заявление Гаутамы Будды о том, что все, что мы осознаем, находится либо в состоянии роста, либо в состоянии гниения и распада, бесспорно по своей сути и глубине. Причем это касается не только жизни растений и животных, но также и гор, Земли, как нашего приюта и как астрального тела, и любого тела во Вселенной. Раз это универсальный закон, наши личности также должны подпадать под его действие. Наиболее понятно и доступно можно это объяснить на примере вашей, мой фюрер, личности. Достаточно подумать о вашей мудрости законодателя, ваших выдающихся способностях стратега, вашем удивительном таланте создателя красивых зданий, всеобъемлющих познаниях во всех областях и сферах жизни народа, которым вы правите. Согласитесь, что все эти способности изначально не могли быть аккумулированы в одном человеке за пятьдесят с лишним лет.