— А что вы скажете о его астрологах? — спросил Грегори. — Им явно не понравится появление кого-то со стороны, кто ищет сближения с их клиентом, тем более что, я уверен, они тоже туда попали с чьей-то подачи.

— Да, это действительно проблема. Знаете, нужно самому все увидеть своими глазами, чтобы поверить в низость натур, составляющих ближайшее окружение Гитлера, их ревность друг к другу и завистничество. Вам придется рассчитывать только на себя, я не могу вас представить ему в качестве мага и волшебника первой величины, боюсь, что он по своей подозрительности или по наущению лизоблюдов сразу и наотрез откажется с вами встречаться.

— Тогда не лучше ли мне будет отправиться к нему в каком-то ином качестве, а потом вдруг сделать какое-нибудь неожиданное предсказание, которое сбудется через несколько дней. Если, разумеется, Малаку мне его обеспечит.

— Неплохая мысль, Саллюст. Вы, оказывается, большой хитрован.

Геринг поднял бутылку из ведерка и, увидев, что она пуста, опустил обратно.

— Думаю, новую заказывать не стоит. Мы на сегодня достаточно поговорили и, как мне кажется, договорились до дельных мыслей. Чем больше я думаю о вашем плане, тем больше он мне импонирует. В нем есть какая-то изюминка. Сейчас уже пора спать, но нам с вами надо поразмыслить хорошенько о том, как вам стать новым любимчиком у Адольфа. Поговорим об этом завтра.

Когда Грегори добрался до комнаты, где они с Малаку разместились, он обнаружил чернокнижника спящим и решил не будить его. Утром он поведал Малаку о том, что с ним случилось, и закончил рассказ о предложении Геринга послать их в ставку Гитлера.

Глаза Малаку загорелись от возбуждения, словно угольки.

— Я знал, знал, что произойдет нечто в этом роде. Звезды предсказали мне это, а звезды никогда не лгут.

— А вам не страшно, Малаку, встретиться с ним лицом к лицу и попробовать убедить его сделать нечто такое, что может ударить бумерангом по нам самим? — поинтересовался Грегори. — Мне, кстати, не стыдно признаться в том, что я испытываю некоторую робость.

— Да, конечно, есть такое. Но я и не скрывал от вас, что жизни наши подвергнутся смертельной опасности. В конце апреля нам предстоит пережить очень черный период, но у меня есть надежда на то, что мы его переживем. И нынешний ваш проект у меня лично не вызывает никаких отрицательных эмоций, поскольку я убежден, что переживу Гитлера. Но после этого мой гороскоп становится неясным и загадочным. Там все сводится к тому, что мне грозит смертельная опасность от моего собственного душевного порыва. Кажется, я могу лишиться жизни, спасая кого-то. Но я-то сделан не из того теста, из которого лепят героев, я не слишком отчетливо представляю, как это я могу совершить благородный порыв. Поэтому, быть может, речь идет о какой-то нелепой случайности. Но бывает, человек успешно преодолевает такие периоды опасности с одним лишь увечьем или раной, как случилось с вами в Пенемюнде.

Большую часть дня они обсуждали идею Геринга и то, как самым оптимальным образом подготовиться к ее реализации, потом, незадолго до полуночи, к ним зашел Кайндль и повел Грегори к Герингу. По дороге полковник сердечно поздравил его с успешно проведенным шоу и сообщил, что, по его мнению, ни Грегори, ни Малаку не грозит отправка обратно в Заксенхаузен.

Через несколько минут они вошли в кабинет Геринга. В дальнем его углу, за столом, подобного которому Грегори до сих пор видывать не приходилось, восседал хозяин. Стол в длину достигал метров восьми, был красного дерева и инкрустирован бронзовыми свастиками. Украшали его два золотых канделябра и невероятных размеров чернильница из цельного оникса. Дополнительным украшением этого монументального сооружения была немалых пропорций фигура Геринга, на этот раз облаченная в шелка веницианских дожей и коронованная фригийским колпаком. Улыбнувшись Грегори, рейхсмаршал сказал:

— Присаживайтесь поближе, а вас, Кайндль, попрошу внимательно меня выслушать.

Когда они уселись, он предложил:

— Я знаю, что могу верить вам, как одному из пилотов-истребителей, воевавших в дни моей юности. Я собираюсь сообщить вам некий секрет, но предупреждаю, если он выплывет из этого кабинета наружу, может нас поставить в весьма затруднительное положение. Все мы знаем, что война проиграна окончательно и бесповоротно — пояснять почему я не стану, поскольку даже одно это утверждение может послужить поводом к обвинению в государственной измене.

— Господин Протце, здесь присутствующий, и его знакомый турок заявляют недвусмысленно, что они имеют некий оккультный потенциал; поэтому я собираюсь их отправить к фюреру с тем, чтобы они постарались убедить Гитлера в том, что скорейшее заключение мира будет только на пользу Германии. Однако для двух уголовных преступников убедить фюрера в необходимости подобного шага будет делом далеко не из простых, отсюда следует, что мне придется сознательно ввести фюрера в заблуждение. Господина Протце я принимаю в свой личный эскорт и штаб в звании майора, турок же будет выполнять роль его денщика.

— Теперь единственная опасность состоит в том, что их видели во время вчерашнего представления мои гости. Располагаете ли вы сведениями относительно того, кто из них знал о том, что господин Протце и турок отпущены из Заксенхаузена под честное слово?

Кайндль заметно удивился:

— Никто, Ваше превосходительство, ничего не знал. Я, разумеется, ничего никому не сказал об их криминальном прошлом, чтобы не поставить вас в неловкое положение.

— Вот и прекрасно. Теперь вам предстоит известить моих домашних и приближенных о том, что господин Протце состоял уже давно в моем личном штабе, но, к сожалению, некоторое время находился за границей. Можете объяснить тот факт, что они последнюю неделю находились взаперти, тем, что им необходимо было заняться загадочными оккультными операциями. Я же, в свою очередь, позабочусь, чтобы вчерашних гостей достигло известие о том, что господин Протце не шарлатан, а майор «Люфтваффе» и что его несколько покоробили нанесенные ему вчера пощечины. То же самое по вашим каналам предлагаю сделать и вам.

— Слушаюсь, господин рейхсмаршал!

— Далее, необходимо позаботиться о воинской форме. Завтра же первым делом привезите из Берлина лучшего портного и объясните ему, что он должен выполнить заказ в сорок восемь часов. Теперь поговорим об инструктаже. Вы служите у меня не очень долго, но достаточно долго, чтобы повстречаться с разными людьми из штаб-квартиры фюрера. Очень важно, чтобы господин Протце был осведомлен об этой стороне дела как можно более полно. Он будет при генерале Коллере в качестве дополнительного адъютанта. С Коллером я, разумеется, поговорю сам. Но генерал не должен быть посвящен в миссию господина Протце. Вы все точно поняли?

— Слушаюсь, господин рейхсмаршал. Можете положиться на меня, я сделаю все возможное, чтобы у господина майора Протце не возникло никаких осложнений.

Геринг кивнул фригийским колпаком.

— Благодарю вас, Кайндль. Я знал, что могу на вас положиться. Сейчас вы свободны, оставьте нас с господином майором.

Когда дверь за полковником закрылась, Грегори улыбнулся и сказал:

— Примите мои поздравления, Ваше превосходительство, за быстроту, с какой вы нашли наиболее приемлемый вариант ввести меня в окружение фюрера под благовидным предлогом.

Геринг пожевал кончик длинной сигары, выдохнул дым и заметил:

— Это был наилучший план из тех, что пришли мне в голову, но и этот меня не вполне устраивает. Что ж, поставим на вашу способность хорошо сыграть роль штаб-офицера.

Англичанин засмеялся:

— Ну об этом вы можете не беспокоиться. Но тут есть одна тонкость: вы меня понизили в должности. Дома у меня чин командира авиационного крыла, что соответствует подполковничьему рангу.

— Вот как, — быстро взглянул на него рейхсмаршал. — Это как же понимать, господин подполковник?

— Да никак особенно — просто в этом звании я достойно служил отечеству во время моих долгих перерывов между заданиями.