Поднявшись с сухой кочки, он пошел по тропинке. Время от времени тропинка разветвлялась, и он боялся, что заблудится. Но он уже трижды за эту ночь ходил по ней и сейчас сбился с пути только один раз, но скоро вышел на правильный путь и увидел силуэт крыши домика на фоне ночного неба.
Осторожно Грегори приблизился к заимке. Дверь домика была распахнута настежь, и сквозь нее сочился бледный свет, разгоняя ночную мглу. Маловероятно, чтобы Малаку оставил дверь открытой по небрежности, следовательно, ребята в форме СД либо находятся внутри, либо уже уволокли бедного еврея с собой на допрос с пристрастием и оставили дом пустым. Тем не менее, Грегори подкрался к домику со всеми возможными предосторожностями и тихо ступил в квадратные тесные сени. Свет сочился через щель под дверью. Уже протянув руку, чтобы открыть дверь, Грегори услышал, как грубый голос крикнул по-немецки:
— Говори, ты, еврейская морда, а то хуже будет!
Грегори от неожиданности так и застыл с протянутой к ручке двери рукой. Не заговори немец в тот момент, и это был бы конец. То, что происходило сейчас за закрытой дверью, он ясно видел в своем воображении — все до подробностей. И для этого не надо было напрягать воображение — Малаку передавал ему всю эту картину. В следующее мгновение послышалось хныканье оккультиста:
— Я же вам говорю, господа солдаты, я ничего не знаю. Я как раз собирался ложиться спать. Я клянусь, что говорю правду.
— Это в три-то часа утра? — заржал немец. — Ты лжешь! Я знаю, что ты собирался делать…
Конца фразы Грегори не слышал, поскольку был уже вне стен домика и бежал к тропинке. Очевидно, эсдэшники поймали Малаку врасплох и одетым. Самое смешное, что он и вправду ложился поздно, так как до раннего утра просиживал над астрологическими вычислениями и отправлял разные оккультные обряды. Но в это нацисты никогда не поверят, и его турецкий паспорт в данном случае никакое не прикрытие — все дело кончится пытками, концлагерем, и ему еще очень повезет, если он избежит газовой камеры. Остается только пожалеть беднягу, но тут ничего не поделаешь, рисковать собственной головой ради этого подлого человечишки Грегори не намерен.
Внезапно он подумал, что мотоциклы этих негодяев-эсдэшников должны быть где-то неподалеку. Повернув обратно, он зашел за дом и увидел два мотоцикла с погашенными фарами, стоящими у проселочной дороги, которая, очевидно, вела в Розан. Это уже решало, по крайней мере, одну из насущных проблем: надо лишь воспользоваться одной из машин и вывести из строя другую — и все. Убираться из этого опасного района, убираться подобру-поздорову!
Сделав шаг по направлению к мотоциклам, он замер от вопля, донесшегося из дома, и Грегори наглядно представил себе, что там делают с несчастным евреем. Он твердо сжал губы и двинулся к первому мотоциклу, сознавая, что точно так же могли бы сейчас избивать и его самого. А в этом случае Малаку, не переносящий физической боли, никогда бы не пришел к нему на помощь. Вот еще один душераздирающий вопль. Это может означать только одно: из этого злосчастного неудачника выколачивают признание. Но, стиснув зубы, Грегори решил не обращать на это досадное обстоятельство никакого внимания.
Еще один истошный крик пронзил тишину ночи. На лбу у Грегори выступил холодный пот. Он закрыл глаза и подавил приступ тошноты, затем протянул руку к первому мотоциклу, собираясь выдернуть запальную свечу, нашарил за сиденьем кожаную коробку с инструментами и вдруг понял, что руки его мокры от пота и пальцы так дрожат, что он не может расстегнуть замок коробки, чтобы достать необходимые инструменты.
Из дома продолжались истошные крики. Грегори передернуло от отвращения, он хрипло выругался по-итальянски, что делал в самых исключительных ситуациях. Потом начал уже не вслух а про себя клясть Малаку: ну что он, в конце концов, собой представляет? Случайный знакомый, никто, к тому же творит всякие мерзкие обряды, заставлял свою дочь совершать с ним кровосмесительные акты, которые и довели ее до самоубийства. Чернокнижник призвал на помощь самого Сатану, и тот расправился за него с Германом Гауффом, ограбил фон Альтернов. Держал Грегори против его воли в Сассене и даже готов был убить его, чтобы тот не попал живым в руки гестаповцев и не рассказал бы о его шашнях. И наконец, именно ему сейчас Грегори был обязан тем, что оказался в почти безвыходном положении. Нет, такой человек недостоин ни жалости, ни того, чтобы рисковать своей собственной головой, чтобы спасти его.
Скользкими от пота пальцами Грегори расстегнул кожаный ранец, пошарил в инструментах и не мог найти отвертки, необходимой, чтобы вывернуть запальную свечу. А оставлять вторую машину в полном порядке было, конечно же, нельзя. А из заимки все доносятся жалобные стоны Малаку, слышно даже его трудное дыхание в перерывах между мольбами и проклятиями его мучителей. У Грегори руки опустились: нет, все же как ни гнусен и ни подл этот человек, терпеть такое от мерзких нацистских тварей не должен никто.
Решение решением, а осторожность не повредит никогда, он тихо обогнул угол охотничьего домика и, не доходя до двери, заранее снял с предохранителя свой автоматический пистолет. Прокравшись неслышно в сени, он заглянул в щель неплотно притворенной двери в жилую комнату. Зрелище, представшее взору, ничуть не удивило Грегори, а лишь подстегнуло его холодную ненависть к тем, кого Гитлер превратил в безжалостных и свирепых зверей, подонков без чести и совести.
Прошло с того первого крика Малаку, должно быть, не больше пары минут, хотя для Грегори они показались часами, но еврей еще не потерял сознания от пыток. Один молоденький живодер с квадратной физиономией держал руки Малаку у него за спиной, а второй держал зажигалку зажженной под подбородком истязаемого. Грегори не видел его лица, может, это было и к лучшему. Левой рукой англичанин толкнул дверь, а правая, в которой был зажат пистолет, поднялась, и Грегори выстрелил в того, что ближе, убив его безболезненно — в затылок, и он повалился на еврея. Второй немец отпустил Малаку и начал скрести пальцами по кобуре. Обезумевший от боли еврей рванулся вперед, споткнулся о труп и полетел прямо на Грегори. Когда произошло их столкновение, Грегори выстрелил во второй раз. Немец, уже вынувший из кобуры пистолет, не успел прицелиться, а чтобы избежать пули Грегори, он рывком бросился в сторону, ударился о комод и, потеряв равновесие, повалился на своего мертвого товарища.
Какой-то миг Грегори владел ситуацией, но этот миг оказался слишком быстротечным. Малаку, как всегда, все испортил: с широко раскинутыми в стороны руками он понесся прямо на англичанина и выбил нечаянно пистолет из его руки, а сам, завывая от страха и боли, нырнул под его руку и с воплями выскочил из входной двери куда-то в темноту. Проклиная в душе обезумевшего еврея, Грегори не упускал из виду второго немца. Тот уже успел подняться на колени и держал в руке пистолет. Прежде чем он успел поднять его, Грегори прыжком бросился вперед и ударил его ногой в лицо. Тот, вскрикнув от неожиданной боли, опрокинулся назад. Пистолет в его руке выстрелил, и со шкафа со звоном посыпались осколки фарфора. Не теряя ни секунды, Грегори подошел к нему и со всех сил ударил в пах. Из разбитого рта нациста донесся жуткий вопль, он уронил пистолет, схватился за низ живота и согнулся. Тяжелым башмаком Грегори продолжал бить немца по лицу, пока оно не превратилось в кровавое месиво, а проломленный левый висок не оставлял сомнений, что перед ним покойник.
Когда Грегори перестал колошматить уже мертвое тело, воцарилась тягостная тишина. Тяжело дыша, Грегори обмяк и оглянулся вокруг. Высасывая кровь с разбитых костяшек правой руки, он начал мало-помалу успокаиваться. Он не раскаивался в содеянном, ощущая лишь облегчение от того, что вышел из этой схватки победителем без больших потерь. Подойдя к двери, он позвал Малаку, но ответа не дождался. Очевидно, этот доходяга, совершенно не переносивший боли, сошел с ума и убежал на болота. А принимая во внимание недавнюю сцену с немцами, маловероятно, чтобы он набрался мужества вернуться — хотя бы за деньгами.
