Стражники рассмеялись.

— Вот так святая братия… Хорошо. — Стражник оглядел своих приятелей и весело подмигнул им. — Только принесешь тогда и нам несколько сосудов, у нас тоже после службы в горле пересохло. И смотри, если поймают — ни слова. Понял?

— Да простит меня Господь, — пролепетал Себастьяно.

— В конце коридора — винтовая лестница в подземелье, к винным погребам… Смотри не перепутай, другая ведет к голодным львам. Их так любит дразнить герцог, что, если они завидят человека, тут же растерзают!

Все расхохотались, а Себастьяно тотчас поспешил за таинственным монахом. Вскоре он оказался в сыром винном погребе. Осмотрелся, привыкая к потемкам. Чуть поодаль виднелось пламя факела, и Себастьяно осторожно пошел на его свет.

Скоро он оказался в сводчатой галерее, где было очень холодно. Свет факела осветил небольшое углубление, заваленное снегом. В нем хранились бутылки с красным вином, закупоренные пробками с серебряными колпачками. Немного подальше стояли другие бутылки — точно такой же формы и цвета, но со свинцовыми колпачками. Черный монах осторожно откупорил те, что были с колпачками серебряными, и в каждую влил немного из какого-то пузырька, после чего аккуратно закупорил их, не повредив печатей. Глянув по сторонам, он направился к выходу, оставив факел в специальных чугунных скобах. Это могло означать только одно — он собирался вернуться сюда.

Монах прошел мимо Себастьяно, чуть не задев его. Себастьяно узнал его. Это был испанец Себастьян Пинсон, астролог и составитель ядов.

Теперь все стало ясно — кардиналы выйдут отсюда живыми, но обреченными на смерть. Себастьяно не знал, как именно они перешли дорогу свирепому герцогу Борджиа, да это и не имело значения. Главное, что его опасения подтвердились — замышлялось убийство, убийство иерархов церкви.

Вскоре Себастьяно услышал скрип деревянной винтовой лестницы — должно быть, Пинсон ушел. Он подождал еще с полминуты. Потом подошел к бутылкам, вытащил из кармана нож и осторожно вынул пробки, стараясь сохранить целостность печатей. Произведя обмен серебряных пробок на свинцовые, он поставил все бутыли на прежние места.

По дороге обратно Себастьяно прихватил несколько бутылок с вином и наполнил свой бурдюк из бочки. Вскоре он был уже наверху и, сохраняя вид наивной непричастности, стал ожидать, когда и чем закончится трапеза в главном зале замка Святого Ангела. — Итак, святые отцы, я принял решение, — торжественно и многозначительно начал папа. — Злые языки толкуют о наших с вами раздорах. Это недозволительное попустительство. И вот, чтобы опровергнуть эти отвратительные подозрения, мы все должны договориться об одном весьма важном деле… — Александр VI перевел дух и поправил складки своей мантии. — Небо даровало нам власть раздавать и отнимать мирские блага, особенно в пределах нашего отечества. А посему давайте воспользуемся этой священной привилегией. Чезаре! Герцог Романьи! В доказательство того, что всякие слухи о нерасположении к вам папской иерархии — всего лишь злостные измышления, святая коллегия должна решить, воздать ли заслуженно по вашим трудам и заменить ли ваш герцогский титул на королевский.

По залу прокатился ропот.

— На каком основании?

— Почему нас держали в неведении?

— Кто принял это решение? Не сам ли герцог? — Это заговор. Никто не проголосует за это!

— Чезаре — палач, ему не место на королевском троне!

Сам герцог сохранял полное спокойствие, лишь скромно потупил взор, давая понять, что он целиком доверяет собранию.

— Святые отцы, прошу вас, успокойтесь. — Папа чуть повысил голос, и это подействовало — все смолкли. — Это решение примирит многих, укрепит центр Италии единой властью, и вы должны оценить по достоинству святые цели такого акта. Это станет началом всеобщего единения! Наши земли слишком раздроблены. Они могут стать добычей испанцев, французов или османцев. Никто не посягает на чью-либо независимость, все права остаются за нынешними их обладателями…

— Ложь!

— Мы не верим!

Чезаре резко поднялся из-за стола.

— Что ж, если священное собрание возражает, я сам отказываюсь от привилегии, которой меня облагодетельствовала высочайшая папская воля. Я смиренно подчиняюсь вам, так как всякий раб Божий обязан чтить волю святых иерархов.

Ответом ему было молчание. Кардиналы ожидали любой реакции — гнева, упрямства, оскорблений, святотатства, но только не отречения от своих амбиций…

— Не понимаю, однако, почему на вас напало такое уныние? — Чезаре прошел вдоль стола, дружелюбно улыбаясь кардиналам. — Его святейшество объявил сегодняшний праздник днем всеобщего примирения. Разве это не повод, чтобы поднять заздравные кубки? Эй, скажите моему слуге Пинсону, чтобы принес бутылки вместе с персиками, собранными мною собственноручно в садах Феррары. — Он принял блюдо с персиками и поставил его на стол. — Отчего такая серьезность на ваших лицах? Вы что, не рады нашему согласию? Или мне стоит поупрямиться, устроить драматическое представление в духе Нерона? Святые отцы, мы теперь вместе, ничто не разделяет нас, кроме вашего священного сана и моей светской вольности.

— Что ж, — сказал папа, обращаясь к собранию, но продолжая глядеть на герцога. — Если так, приступим к заключительной части сегодняшнего торжества. Прошу не стесняться, святые отцы.

— А вот и вино!

Чезаре занял свое место и поднял кубок, в который уже наливали напиток из бутылки со свинцовой пробкой. Он зорко следил за тем, как Пинсон разливал вино, ему и папе — из бутылок со свинцовыми пробками, остальным — с серебряными.

Папа, очевидно, что-то заподозрил и в испуге посмотрел на свой кубок. Тем не менее он взял себя в руки и, рассыпаясь в похвалах своему сыну, отказался от намерения возвести его в королевский сан.

— Что ж, святые отцы, пусть это вино навсегда примирит нас. — Лицо Чезаре просияло. Каждый из кардиналов взял в руки кубок.

Папа уже догадывался, что задумал его сын, но не мог поверить, что эта страшная затея коснется и его самого. Рука нервно дрогнула, когда он поднял кубок. После минутного колебания он поставил его на стол.

Все смотрели на него с удивлением. Папа поспешно схватил кубок и молча осушил его.

— Ваше святейшество, вы забыли произнести тост за герцога Романьи, — с улыбкой сказал Чезаре.

— Да, это верно, — согласился папа. — Однако мою рассеянность легко исправить. Пусть наполнят бокалы еще раз. — Он провел рукой по лбу, утирая капельки пота. — Знаете ли, я сам не свой с той поры, как не стало солнечного света, навсегда покинувшего нас…

Все переглянулись, и в зале воцарилась зловещая тишина. Через несколько секунд ее прервал лишь тяжкий старческий вздох папы.

— …Моя старость стала совсем одинокой. Отныне я намерен более прислушиваться к голосу сердца, чем к строгому призыву правосудия. — Он глубоко вздохнул и, собрав силы, торжественно провозгласил: — За здоровье герцога Романьи!

Папа вторично осушил кубок и все последовали его примеру — к безграничному удовольствию Чезаре.

После этого он сам поднялся и выпил за здоровье кардиналов. Выпил до дна, не оставив ни единой капли. Затем приказал Пинсону снова наполнить кубки.

— Теперь мы выпьем за скорое и благополучное спасение нашей сестры, герцогини Феррарской — Лукреции, похищенной коварными пиратами. Я молюсь за нее каждый день.

Александр VI нехотя присоединился к этому тосту, зная, что его сын лукавит. Лукреция слишком много знала о делах своего брата, и ее исчезновение из Италии лишь успокоило Чезаре. Папа все время спрашивал себя, не сам ли Чезаре устроил это похищение, ведь в ту ночь он тоже был на той злополучной вилле.

Неожиданно в зал ворвался какой-то человек. Чезаре побледнел; глаза его расширились, лицо исказилось. Папа тоже не мог вымолвить ни слова, так и застыл, словно скованный параличом.

— Вы удивлены, герцог? — с усмешкой спросил человек в одеянии монаха. — Вы, верно, рассчитывали, что я давно покоюсь на дне Адриатики? Как видите, силы небесные сильнее проделок дьявола, и теперь вам придется ответить за все ваши злодеяния.