— Все трое. Они отстояли мессу и были, кажется, расстроены больше все остальных.

— Что ж, спасибо, Альба…

Клаудиа представила, как эти люди, с трудом скрывая свое ликование, оплакивали ее душу, и ей стало невыносимо больно. Они вновь праздновали победу, полагая, что судьба теперь будет вечно благоволить их дьявольскому помыслу. Теперь, когда не было больше в живых Себастьяно, а она сама была на волоске от смерти, Клаудиа почувствовала себя незаслуженно и несправедливо оскорбленной. Отчаяние и скорбь в ее душе уступили место острому желанию отомстить за гибель Себастьяно. Впервые она подумала об этом в тот день, когда море ревело, и береговой мол стонал от натиска волн. Она слышала тогда голос любимого, но теперь было ясно, что он не звал ее к себе. Он взывал к отмщению!

Истина эта открылась Клаудии неожиданно, и она теперь знала, как ей поступать.

— Наверное, было ужасно! — продолжала Альба, — буря, шторм… какая жуть! Но как вам удалось не погибнуть в этаком-то аду, синьора Клаудиа? Не могу себе и представить…

— Не причитай, Альба. Это длинная история. Я потом тебе все расскажу. Сейчас меня волнует другое.

Она схватила мулатку за плечи и испытующе посмотрела ей в глаза.

— Скажи мне, Альба, ты сегодня говорила кому-нибудь, что идешь ко мне? Только не лги мне, прошу тебя!

— Никому, клянусь Мадонной! Ни единой душе! О вашем чудесном спасении знают только двое — я и наш Ренцо. Бедняга, он чуть не упал в Большой Канал, когда узнал, куда мы едем.

— Послушай меня, Альба, ты сейчас вернешься в город и никому не скажешь, что видела меня. Иди прямо в палаццо Гримальди и постарайся вести себя, как обычно. Никому не показывай своей радости и запомни: я погибла у маяка. Ты поняла меня?

— Да, моя госпожа. Но разве не лучше сказать всем? Это такая радость, что вы снова среди нас!

— Запомни, Альба, никто не должен знать, что я возвратилась. Так надо. И поверь, я делаю это ради моего блага и ради… синьора Себастьяно…

— Но что вы задумали такое? Зачем вся эта таинственность? Неужели вы и мне ничегошеньки не расскажете, совсем ни словечка?

Клаудиа отрицательно покачала головой.

— Прости, но даже тебе я не могу сейчас доверить мою тайну. Так будет лучше для всех нас. Об одном прошу тебя — не проговорись. Иначе все пропало. И передай мою просьбу Ренцо.

— Хорошо, синьора. — Альба вся как-то сникла и с обидой поджала губы. — Я все сделаю, как вы просите.

Месть — плохой советчик. Клаудиа старалась помнить об этом и по возможности быть снисходительной. Она нашла в себе силы простить Джузеппе, который собственной рукой убил Себастьяно, но который страдал от содеянного не меньше, чем она от потери мужа.

Однако холодный рассудок подсказывал, что друзья-оборотни, не знающие чести и сострадания, должны ответить за свое предательство. Предав, они постарались поскорее забыть, вычеркнуть из списка живых тех, кто, может быть, еще ждал от них помощи.

К ним у Клаудии не было сострадания. У нее отняли счастье, лишили смысла жизни, и теперь она чувствовала, что вправе мстить им. Карающий меч правосудия должен был, как две капли воды, походить на предательский удар, который они нанесли Себастьяно. Ведь только оказавшись в положении своей жертвы, палач сможет хлебнуть тех страданий, на которые он ее обрек. Решение было принято, и Клаудиа поклялась памятью Себастьяно, что пройдет весь путь до конца.

…Едва оправившись, она немедленно приступила к делу. Были проданы все драгоценности, подаренные ей доном Паскуале на свадьбу, после чего Клаудиа отправилась на Джербу, где грозный властитель южных морей Драгут-раис согласился продать ей корабль и полностью снарядить его. Команда вполне удовлетворяла Клаудию, ведь французы-наемники славились своей беспринципностью — они могли поднять руку не только на турков, но и на братьев по вере — испанцев, итальянцев, англичан. Их собственный правитель, король Людовик XII, воевал со всеми вышеперечисленными, а потому поощрял грабеж, выдавая пиратам охранные грамоты, чем придавал их ремеслу легальный статус.

— Святая Дева Мария, прости меня за то, что я собираюсь совершить! Ты знаешь, я не хотела этого… Если я жестока, то только потому, что они сами меня сделали такой! Можешь взять мою жизнь, но только дай мне время, чтобы отомстить им за Себастьяно…

Клаудиа стояла на коленях перед миниатюрной фигуркой Мадонны в углу полутемной каюты, когда в дверь постучали.

— Госпожа Ганзони, пора! Пришел капитан, и он спрашивает вас.

Клаудиа помедлила несколько мгновений, чтобы унять волнение, затем медленно встала. С трудом овладев собой, она повернулась к молодому юнге, пришедшему за ней.

— Сию минуту иду. Велите команде собраться на верхней палубе.

И она покинула каюту. Спокойная и уверенная госпожа Ганзони. Отныне ей предстояло носить это новое имя. Никто никогда не узнает, что под ним скрывалась гордая венецианская княгиня Гримальди, никого не будет рядом, когда море поглотит ее, как когда-то погребло в своей пучине Себастьяно. Но так будет лучше. Так будет справедливее. По крайней мере, там, в ином мире, ее будет ждать любимый.

Твердой и уверенной походкой Клаудиа поднялась по узкой деревянной лесенке наверх. Но не успела она ступить на палубу, как яркое солнце ослепило ее и заставило непроизвольно зажмуриться. Когда же она открыла глаза, то увидела перед собой рослого молодого мужчину в широкополой шляпе, курящего трубку. За ним выстроилась вся команда: несколько десятков изучающих глаз — осторожных, злобных, пытливых, недоверчивых, смотревших на нее в гробовой тишине. Молодой капитан откашлялся и, сорвав с головы выцветшую на солнце шляпу, неловко поклонился.

— Команда ждет вас, мадам. Все готово к отплытию.

Венеция, 25 апреля 1507 года,

Ка д'Оро.

Синьоре N., замок Аскольци

ди Кастелло

«Десять дней бродил я по пескам. Шел ночью, а днем пытался спать, ибо всякое движение под палящим солнцем приносило невероятную усталость и жажду. К тому же я боялся быть замеченным. Знаете, синьора, пустыня скрывает звуки окружающего мира, поэтому неприятности могли появиться неожиданно, из-за спины.

Однажды я попал в страшную бурю, и два дня пролежал, не поднимая головы, укрывшись плащом и постоянно стряхивая с себя песок, чтобы не быть окончательно занесенным. Именно так образуются барханы — натолкнувшись на препятствие, песчинки цепляются одна за другую, и скоро образуется холм из песка. Поскольку мне совсем не хотелось оказаться его основанием, я постоянно шевелился, переползал с места на место. Однако эта песчаная непогода была мне на пользу. Теперь я мог не бояться погони — песок занес мои следы.

Когда же ветер утих, я, к ужасу своему, обнаружил, что у меня больше нет никаких ориентиров. Ползая по песку, я совсем сбился с курса и теперь шел наугад в раскаленном безбрежном море песка. В этом еще одно коварство пустыни: пейзаж быстро меняется, и через несколько дней вы можете не узнать той местности, где были раньше.

Через три дня блужданий я увидел вдалеке караван верблюдов. Осторожно, стараясь оставаться незамеченным, я устремился к ним. Но быстро сообразил — по солнцу — что они продвигаются не к морю, а напротив — к югу. Тогда я дождался, когда последний нагруженный поклажей верблюд скроется за барханами и по следам каравана двинулся в противоположную сторону. Так прошло еще полтора дня.

Мое путешествие было прервано неожиданным образом. Это случилось под вечер. Как обычно, я проснулся на заходе солнца, когда спадает жара, и собрался уже вставать, как вдруг почувствовал холодное лезвие ножа у горла. Я чуть повернул голову и увидел мальчика-бедуина. За ним толпились смотревшие на меня враждебно его соплеменники, вооруженные кто саблями, кто просто палками.

Молчание было, наконец, прервано одним из них. К моему удивлению выяснилось, что говорят они вовсе не на арабском языке. Должно быть, они принадлежали к какому-то племени, отрезанному песками от остального мира. Этот факт испугал меня, ибо еще у Абу Хасана я слышал много рассказов о кочующих бедуинах, чьи нравы и обычаи приводили в ужас своей дикостью.