Клаудиа остановила рукой Рене, решившего нарушить уединение этих благородных господ, и прислушалась.

Несколько аккордов лютни — и вот под звуки мелодии Джорджоне запел о любви. На его лице застыла тихая, потаенная печаль.

— Ах, Джорджоне, сегодня вы превзошли самого себя!

Лукреция подошла к певцу и поцеловала его в щеку. Тот учтиво и несколько застенчиво поклонился.

— Вы действительно великолепный мастер, и не только в создании фресок. Весь город только и говорит о ваших талантах, — похвалил музыканта граф.

— Я написал этот мадригал сегодня утром, синьор, — ответил Джорджоне. — Мимо моего окна прошла девушка. Ее красота поразила меня. Я сильно страдал, но чувство мое длилось не больше часа. Когда солнце показалось из-за соседнего палаццо, я совсем забыл о ней думать. И тут понял, что чем сильнее наше чувство, тем оно беззащитнее. Оно так же скоротечно, как красота, которая длится миг, уступая место долгим годам тоски по прошлому. И я подумал, что только божественная красота может держать нас в плену вечно, быть недостижимым идеалом для смертных наших душ. А божественная красота есть Мадонна. Ей я и посвятил эту песню.

Мягкий голос Джорджоне пленял своей неподдельной искренностью. Этот молодой человек определенно был избранником Божьим!

— Что ж, вы правы. Вечность мудрее нас. Она властвует над красотой, превознося одних и не щадя других. Но мы слабы перед нею, поэтому выбираем что-нибудь более надежное, более постоянное. Рассудок спасает наши чувства, охлаждает тягу к недостижимому. Нужно только почаще прислушиваться к нему, и жизнь наградит за это, — улыбнулся Фоскари с видом человека, уже познавшего эти истины.

— Ты слишком рассудительный, Энрико. Я на стороне Джорджоне. Я живу чувством. Поэтому прошу дорогого мастера следующий визит нанести мне, я буду очень польщена. — Она протянула руку, и музыкант учтиво поцеловал ее. — Вы правы, маэстро, надо ценить молодость. Ведь она так коротка!

Джорджоне смутился. Тон Лукреции был даже не намеком, а открытым приглашением в любовники. Граф напряженно молчал, хотя было понятно, что такая любезность по отношению к молодому художнику, любезность, которой даже он, граф, при всех своих стараниях ни разу не был удостоен, — такая любезность уязвляла самолюбие патриция. Но он молчал, ибо это был каприз Лукреции Борджиа. Эта фамилия многих заставляла подавлять в себе истинные чувства и выставлять напоказ лишь льстивую благожелательность.

Вскоре Джорджоне откланялся. Клаудиа и Рене едва успели сбежать вниз и спрятаться за массивным каменным выступом. Когда музыкант прошел, они вернулись на прежнее место.

— Завтра должен прийти ответ от Людовика. Я уверен, что он нуждается в этой встрече не меньше, чем я. — Теперь уже голос Фоскари звучал твердо и решительно. — Король заинтересован в спокойствии на своих землях, а значит, ему нужен надежный правитель. Так что аудиенция обязательно состоится, я и буду дожем!

Фоскари присел в кресло. Он уже видел себя во дворце дожей, повелевающим всей Республикой, пусть под покровительством Людовика.

— Венеция, — продолжал рассуждать он, — самая преуспевающая страна мира. Кто правит ею, тот самый богатый человек на нашей грешной земле. Ты это понимаешь, Лукреция?

— Возможно, ты прав… — уклончиво ответила герцогиня.

Ее сегодняшний наряд был особенно оригинален — еще один образчик утонченного вкуса. Лукреция была одной из тех немногих итальянских дам, которые самолично создавали моду. Сейчас, вместо обычного выреза каре, ее плечи были полностью обнажены. Лиф, рукава и юбка были из плотного бархата, отделанного полосками из тяжелой парчи. Это сочетание легкомысленного «верха» с тяжелым роскошным «низом» создавало впечатление изысканности и простоты.

Лукреция встала за спинкой кресла, на котором сидел Фоскари, и положила руки ему на плечи. Затем склонилась над ним, так что ее длинные золотистые локоны коснулись его щек. Это не могло оставить Фоскари равнодушным. Он повернулся к ней.

— О Лукреция, скоро я стану сказочно богат, у меня будет власть, — заговорил он взволнованно и торопливо. — У меня будет все, кроме одного! В моей короне не будет хватать самого дорогого бриллианта!

Он припал губами к ее плечу, но Лукреция отстранилась.

— И что же это за бриллиант? — с трогательной наивностью спросила она, словно не догадывалась, о чем идет речь.

— Не мучь меня, ты же прекрасно знаешь, что это ты — самое восхитительное создание во всей цветущей Италии! — Он опустился перед ней на колени.

— Но граф, граф…

Она отстранялась, но не слишком настойчиво, и вскоре уступила. Он начал целовать подол ее платья, потом поднялся выше, пока не добрался до тонкой рубашки, прикрывающей лиф. Ее плечи были обнажены, и он припал к ним жарким поцелуем. Чувствуя, как она обмякла и обхватила его за шею руками, граф усилил натиск, путаясь в хитросплетениях ее наряда. Он сосредоточил внимание на множестве темных бантиков, вносивших контраст в верхнюю часть туалета. Уже давно они манили к себе, намекая, что вот он — ключ к ее прекрасному телу. Граф набросился на бантики, точно лев на добычу.

Вскоре приоткрылась белоснежная грудь.

Она тяжело дышала, закрыв глаза и запрокинув голову, отдаваясь натиску его проворных рук. Руки Фоскари владели теперь всем ее телом, но еще путались в непослушных одеждах. Наконец все это нагромождение материи медленно соскользнуло вниз. И полностью обнажилось тело красавицы. Она стояла, нисколько не смущаясь. Фоскари буквально пожирал ее глазами. Он едва слышно простонал и несколькими рывками сбросил с себя камзол вместе с нижней рубашкой. Еще мгновение — и граф набросился на Лукрецию, поспешно отбросив саблю и развязав тесьму на панталонах.

Теперь он властвовал над телом Лукреции, осыпая его жаркими поцелуями. Широкая, густо поросшая волосами грудь графа вздымалась, у Лукреции вырывался сладостный стон. Ей нравилась роль добычи этого хищника. Он уже был готов к решающему рывку и приподнял Лукрецию, чтобы прижать ее к стене и завершить атаку. Но тут раздался пронзительный крик.

— Подожди, подожди же, мне больно, — простонала Лукреция. — Не надо так быстро, я еще не готова. Ты не даешь мне почувствовать тебя, я хочу ласкать твое тело…