В престижной же школе, где детей по десять человек в классе максимум, где в каждом помещении компьютеры, где каждый ученик знает как минимум два языка, где высшая математика преподается с седьмого класса, — там Кити вообще нечего делать. Или же надо нанимать кучу репетиторов, бросить работу в модельном агентстве… Тогда, кстати, встаёт вопрос, чем платить за «престижную» школу и репетиторам?… В общем, всё сводилось к одному аргументу: только в той школе, где Кити учится с первого класса, у неё есть шансы получить нормальный аттестат без троек, продолжая при этом заниматься любимым и прибыльным делом, то есть работать моделью.

Кити заламывала руки и убегала в свою комнату. Там она рыдала, что ей ещё год придётся сносить все эти насмешки и напускное презрение, которое позволяли себе даже учителя — особенно эти одинокие старухи: физичка, химичка, биологичка. Впрочем, молодая, кривобокая, изуродованная оспинами англичанка ещё хуже.

Щербацкая ненавидела эту школу, ненавидела всех и каждого в ней. Ненавидела родителей, которым хватило по жизни ума только на жильё в серийном панельном доме спального района. Прямоугольный двор, в центре типовой детский сад с ободранными качелями, соседний двор точно такой же, там школа, а через два — детский сад, и так километры, десятки километров одинаковых домов, сложенных из одинаковых бетонных панелей, покрытых уродливой бежевой плиткой! От этого можно сойти с ума. От этого однообразия можно сойти с ума!

Город, город! Что же это такое? Центральные улицы, идя по которым чувствуешь густой, опьяняющий запах больших денег, чувствуешь, что можешь взобраться на самый верх этой пирамиды и насладиться в полной мере вкусом, запахом и ощущениями, которые дают эти самые большие деньги, но чем дальше от центра, тем слабее аромат денег, магазины становятся всё более и более убогими, люди становятся всё хуже и хуже одетыми. Бедность, тупость, однообразие — спальные районы, соты с миллионами безликих обитателей.

Кити видела людей, живущих в красивых домах, чьи семьи из двух-трёх человек занимают пятисотметровые квартиры или же огромные трёхэтажные коттеджи с прекрасным видом из окон, и чувствовала себя чужой, обманом пробравшейся на свадебный банкет в надежде, что все подумают, что это незнакомая им гостья с другой стороны.

Щербацкая старалась быть оригинальной, старалась всем и каждому показывать, что у неё есть своё мнение, что она необычная. Странно, но чем больше Кити пыталась выглядеть не похожей на своих соседей, родственников и родителей, тем больше терялась в массе моделей. Это было как двусторонняя трясина — чем больше дёргаешься, тем сильнее тебя затягивает. И выхода всё равно нет. Вопрос только в том, с какой стороны окажешься. Кити жаждала только одного — вырваться из жизни «простых людей». Эта жизнь не для неё! Она в ней задохнется, погибнет!

Все эти сумбурные и на первый взгляд не связанные между собой размышления и воспоминания предваряли собой решение, которое Кити уже приняла: позвонить Алексею Левину.

Она держала в руке визитную карточку. Безупречную, ослепительно белую, с чёрными глянцевыми буквами и цифрами, ту самую карточку, которую вчера вышвырнула в окно и тут же бросилась вниз искать. Она решила никогда не звонить по этому номеру, никогда больше не набирать этих цифр, никогда не здороваться с Левиным, не поворачивать головы в его сторону. Но… В своих фантазиях она видела, как Левин, раздосадованный, разозлённый, взбешённый её презрением, умоляет её — Кити Щербацкую — выйти за него замуж, а она продолжает вести себя так, будто его вообще нет рядом, будто он невидимка. Тогда, доведённый до бешенства, достигший предела злобы, ярости и ревности, Левин набрасывается на неё, раздирает в клочья одежду и, лишая девственности, насилует Кити. Она представляла себе, как его толстый член пронзит её, причиняя острую, но такую сладкую и вожделенную боль, представляла, как её хрупкое худое тело будет раздавлено огромным торсом Алексея Левина. И она не виновата, она не давала ему ни малейшего повода считать её шлюхой! Он её изнасиловал! С её стороны не было ни жеста, ни взгляда, ни улыбки!..

Кити нажимала на кнопки телефона с ощущением полной обречённости, бессилия перед роковыми обстоятельствами, каждая набранная цифра отдавала кислым привкусом во рту. «9» (воспоминания о платье), «6» (его слова о том, как она выглядит, — не то похвала, не то пощёчина), «6» (такси), «5» (пятьсот рублей, она решила вернуть их ему при встрече и сама заплатила за такси, но на следующий же день, решив, что больше никогда не увидит этого человека, купила на них шёлковое боди, а Карениной сказала, что это подарок Левина), «6» (охранники), «6» (ожидание машины на улице под фонарём), «6» (дорога домой, слёзы).

— Алло! — бодрый подтянутый голос Алексея Левина ответил на вызов.

Кити хотела нажать «сброс».

— Кити Щербацкая, я знаю, что это ты. У меня определился твой домашний номер. Говори, пожалуйста, или я отключаюсь.

«Господи! Какая я дура! День рождения… Вронский…»

— Алло! Алексей? Да, это я, Кити.

— Привет, Кити.

— Как у тебя дела?

— Хорошо. А у тебя?

— Не очень.

— А что случилось?

— Да так…

— Слушай, мы в прошлый раз как-то не очень хорошо расстались. Ты не обиделась на меня?

— Обиделась немного…

Кити решала мучительный для себя вопрос: позвать Левина, чтобы его увидел Вронский, или же послать сейчас Левина, проявив максимальную холодность. Правда, тогда она будет выглядеть в его глазах уж совсем полной дурой. Сама позвонила, сама расскандалилась, сама трубку бросила.

— Почему?

— Ну ты так странно себя повёл…

Щербацкая старалась говорить максимально нейтральным голосом, но обида, её уязвлённое чувство собственного достоинства всё равно просачивались, словно запах бензина из плотно закупоренной канистры.

— Кити, а ты как странно себя повела! Ты бы себя видела! Чудо в перьях! Сидит словно аршин проглотила, пальцами стучит по столу, нос задирает, а потом ещё и говорит, что ей не нравится, как на неё смотрят! Щербацкая, ты что? На тебя смотрят! Ужас какой! У тебя работа такая, чтобы на тебя смотрели. Модель! Тоже мне выдумала! — голос Левина звучал наставительно, но в то же время весело и иронично.

Кити заулыбалась. Господи! Как всё действительно просто. Она простила Левина, простила ему такси, простила свои слёзы, всё-всё-всё.

— Лёш… — Кити начинала говорить с людьми таким трогательно-плачущим голосом, когда ей было что-то позарез от них нужно.

— Ну что? — Левин всё понял и ожидал просьбы. По тону его голоса Щербацкая поняла, что может просить всё, что ей угодно.

— У меня сегодня день рождения… — она говорила тихо-тихо, печально-печально, так, чтобы Левин сам всё понял. Все забыли про бедную Кити, Кити одиноко и обидно, она грустит.

— Да ну? Без балды? И сколько же тебе стукнуло?

— Семнадцать…

— Целых семнадцать? Да ты у нас уже в предельном возрасте, мать?

Внутри у Кити всё упало. Она не знала, что сказать. Да, действительно, двадцать лет — предельный возраст для модели, Щербацкой уже целых семнадцать. Зачем она сказала Левину, сколько ей лет? Могла бы по крайней мере соврать.

— Ты чего там замолчала? Обиделась опять? Кити, ну я же шучу! Семнадцать лет — это ещё… ничего. Ты даже полной правоспособностью ещё не обладаешь, совсем ещё малышка.

Левин рассмеялся, а у Кити слёзы на глаза навернулись. Зачем она позвонила этому ужасному человеку, который ни одной фразы не может произнести, чтобы не издеваться!

— Кити! Опять скисла? Гости-то будут? — спросил «ужасный человек».

— Нет! — Кити оживилась. — Представляешь…

Она заговорила быстро и трагично, заламывая руки, одновременно морща и поднимая брови, горло сдавило, отчего голос стал истеричным.

— Все отказались ко мне прийти! Одна стерва у меня… — Кити хотела сказать «в школе», но замялась, — у меня тут специально празднует день рождения в один день со мной, а после того как я стала моделью, все меня ненавидят. Они меня ненавидят!