— Я возьму эту, — сказала она, протягивая Круку «Восстание ангелов» Робертсона Дэвиса.

— Прекрасный выбор, — Мишель яростно потирал руки, — и наш друг Крук не станет со мной спорить… Вы знаете, что в этой книге часто упоминается один из его предков, божественный Томас Эрхарт? Я, со своей стороны, считаю Дэвиса одним из самых крупных современных романистов… У меня дома есть два других тома этой Корнишской трилогии и Депфордская тоже… Если хотите, я могу…

— Спасибо.

Последний взгляд, перед тем как открыть дверь, Матильда бросила в мою сторону.

— Черт меня побери! — воскликнул Мишель. — Лакомый кусочек!

—  Yes, — скорбным тоном подтвердил Крук, — she's a dish. [23]

— Спорю на моего «Эгоиста» Мередита, что присутствующий здесь наш друг Домаль намерен заняться ею и что в конце концов…

Я не дослушал окончания его фразы. Мои ноги вдруг снова начали повиноваться мне, и через какое-то время я осознал, что бегу по улице.

Четверть часа спустя она сидела напротив меня на диванчике в том баре на Клемансо, где я столько раз бывал унижен. Я допивал уже второй мартини, и речь моя текла легко:

— Это смешно… вот уже много лет я собираю документы, цитаты, свидетельства… и иногда говорю себе, что, наверное, никогда не напишу ни строчки этой книги.

— Это было бы идиотизмом! Если у тебя есть страсть, надо сделать так, чтобы ее разделяли!

Невероятно! Наклонившись над столиком, она впитывала каждое мое слово!

— Да, ты права. Теперь, когда я тебе рассказал, это кажется таким ясным… Надо засесть за нее…

В каком-то исступлении я буквально исходил глупостью. И я не мог удержаться, чтобы не щегольнуть:

— Если берешься за Диккенса, начинать, конечно, нужно с «Копперфилда»… Это не лучшее у него, но это въездные ворота, перистиль…

— В чьем переводе?

— Лейриса.

Она нахмурила брови, записывая в уме: «Лейрис».

Моя «страсть»! А если бы моей страстью была нумизматика или сравнительное изучение применяемых в мире технологий расфасовки паштета в банки? Она и тогда смотрела бы на меня таким нежным взглядом?

Единственное возможное объяснение — в этой великой биологической лотерее мне выпал крупный выигрыш. «Катит», «клеится» — и тысяча еще более пошлых выражений теснились в моем мозгу… Но хуже всего было то, что я и Диккенса затащил в это болото, которое называют желанием. Я окунул его в человеческий бульон. Как тот церковный сторож, который ссылался на связи с архиепископом, чтобы войти в бордель.

— Знаешь, если тебе это в самом деле интересно, я мог бы показать тебе мои документы, мои выписки… В понедельник, например, если ты свободна… Сейчас каникулы.

— В понедельник? Хорошо, почему бы и нет?

Так вот в чем смысл слова «прельстить»: преклониться и польстить.

Воскресенье было долгим сеансом пытки. Я сто раз хватался за телефон, чтобы отменить свидание, и уже ближе к вечеру вышел побродить по берегу.

В «Морском баре» не было ничего привлекательного и ничего морского, но он был единственным, работавшим в межсезонье. Отсутствие конкуренции сообщало ему некую онтологическую прибавочную стоимость. Но даже и после Пасхи завсегдатаи «Морского» пренебрегали сладкоголосыми сиренами диско, витиеватыми названиями коктейлей и мини-юбками классных телок «Экстрабара», «Атлантик-клуба» или «Калифорнии»; они по-прежнему приходили в этот темный зал с посыпанным опилками каменным полом, — так прихожане, храня верность невзрачной и дурно пахнущей рясе старого кюре, выстраиваются к нему в очередь на исповедь, в то время как молодой, «современный» священник, носящий мокасины и кожаную куртку и играющий на гитаре, остается без работы.

— Ну, что вы скажете об этом, месье Домаль?

Церемонно застыв с бутылкой в руке, Антуан ожидает моего вердикта. Его сын учится у меня в первом [24]«Б»: угрюмый парень с уже порозовевшими щеками, словно краснота лица в семействе Ладевез была не признаком наследственного алкоголизма, а какой-то фабричной маркой, какой-то профессиональной принадлежностью, передававшейся от отца к сыну вместе с коммерческим капиталом бара. И вот, чтобы задобрить «училу» своего «пузыря», Антуан специально заказал «такое виски, какого у нас сроду не пили, — пальчики оближете».

— Неплохо, совсем неплохо, но… это бурбон, Антуан, это не скотч.

— Ах, черт возьми, верно! Ну, и этого разъездного козла поймаю, он у меня узнает!

Я, как всегда, расположился возле поломанного музыкального автомата, навечно заклинившегося на «Cuando calient'el sol» [25]этих «Мачукамбос». Время от времени дверь бара отворяется, впуская запах моря и затхлый сернистый дух большой фабрики — специфический коктейль Мимизана (который я, разумеется, давно уже перекрестил в «Coketown» [26]), где два месяца в году валявшиеся на пляже отпускники конкурировали своими испарениями с рабочими бумажной фабрики.

— Это не так страшно. Виски действительно очень хорошее… к тому же я собирался взять что-нибудь другое.

— Идет, я угощаю!

Антуан опускает свой тяжелый корпус на стул напротив.

— Ну как там мой «пузырь»? Нормально?

Янтарная жидкость побежала в мой стакан и затем в мое горло — чудный пробег, сопровождаемый эскортом вторичных эффектов: легким сердцебиением, сухостью во рту, невыраженной мигренью и, разумеется, этим странным ощущением высоты, отдаленности.

— Э-э… как сказать… нет, Антуан, не совсем нормально… По правде говоря, работа по Флоберу у него не получилась.

— Флобер… Гюстав?

В течение двадцати лет старший сержант Антуан выкликал новобранцев в казармах Монт-де-Марсана лаем в уставном стиле: «Баррер, Пьер! Дюпуи, Кристоф!» Привычка осталась.

— Да… Флобер Гюстав.

— Черт возьми! Ведь я ему говорил: не трогай этого типа.

— Да… но если начистоту, то у Дидье есть проблемы и с Руссо, Жан-Жаком, Бодлером, Шарлем, и Рембо, Артюром… На самом деле я думаю, что у него проблемы с художественной литературой вообще…

— Точно?

Антуан снова наполняет мой стакан, словно академическая неуспеваемость его сына растворима в алкоголе.

— Он… он с трудом улавливает различие между произведением и реальностью… он судит о том и о другом с позиций собственного опыта. Ему надо было проанализировать мотивации Фредерика Моро в «Воспитании чувств». И вот в кратких словах сочинение Дидье — о грамматических ошибках я не говорю: «Фредерик ничего не понимал в женщинах. Ему надо было с самого начала трахнуть мадам Арну, а потом заниматься своей карьерой».

Бармен поморщился, шокированный таким невежеством.

— Нет, ну какой кретин этот бездельник! Ведь отличить роман от реальной жизни — это же так просто: никто реально не говорит всей той херни, которую пишут в романах! Ладно, вот вернется с футбола, я ему устрою веселый тайм-аут, это я вам обещаю!

В сумерках я взошел на мост и немного постоял, облокотившись на перила; потом, пошатываясь, поплелся к дамбе. Я дошел до края, до того места, где бетон упирался в нагромождение черных камней. Быстро спускалась ночь, слепила водяная пыль. Удаляясь от дамбы, вода отлива издавала звуки выпускаемых газов, в которых словно изливались звуковыми фекалиями жалобы какого-то музыкального автомата. Стоило сделать один неверный шаг, лишь слегка поскользнуться на покрытых водорослями камнях — и я тоже исчез бы в глубинах этого космического отхожего места. Но я был слишком пьян, чтобы беспокоиться о таких вещах.

По мосту проехала машина, и свет ее фар выхватил из темноты неподвижную фигуру человека у перил. Он застыл в странной позе, словно пучок света застиг его в тот самый момент, когда он собирался повернуть назад. Его лицо на несколько секунд осветилось, и я увидел взгляд, неотрывно устремленный на меня.