Литмир - Электронная Библиотека

— Я говорю не о крупных престижных журналах… Я говорю обо всех тех листках, которые выходили после смерти Диккенса… обо всей этой литературной друдиане… о популярных журналах, каждый из которых давал свою разгадку тайны Эдвина Друда…

— А вот здесь вступает в игру психология Бореля… Вспомни сцену с Франсом: Борель хотел говорить только с ним, и больше ни с кем… Он боялся, что уши профанов услышат то, что он собирался рассказать. Спорю на моего «Пиквика» с иллюстрациями Физа, что этот Борель был слишком высокого мнения о себе и своем творении, чтобы публиковать его в первой попавшейся бульварной газетке… Знаешь, я уверен… — он поднялся, отряхнул штаны и встал прямо передо мной со странной улыбкой на губах, — я уверен, что он был фрукт вроде тебя… этакий чистый дух! «Хлеба земного не вкушающий». Скорей ничего не скажет, чем унизится. К тому же у вас обоих — имена проклятых поэтов… А это накладывает на человека отпечаток… внушает идеи величия!.. Ладно, это все была закуска… А теперь — самое пикантное: представь себе, что…

— Что? Что вы сказали?

От восклицания Крука вздрогнули сталагмиты; его голос громыхнул в этом пространстве шепотов, как петарда в склепе.

— «Юная Парка»?… Экземпляр номер один на мелованной веленевой бумаге? — Шотландец издал странный звук — нечто среднее между рычанием и смехом. — А, так это ваш милый господин де Монбрюн сообщил вам о моей страсти к Валери?… Так вот, знайте, мадам, что фекалии, даже разукрашенные шелками, остаются фекалиями и что, покуда я жив, на улице Ранпар, дом семнадцать, духу не будет ни одной книги Валери! Что же касается вашего господина де Монбрюна… — Крук, не находя слов, покосился в нашу сторону, и его осенило вдохновение, — то будьте добры, передайте ему от моего имени, чтобы он шел к черту!

Он швырнул трубку так, что едва не расколотил телефон. Затем нежно взглянул на нас.

— Вот так! На сей раз это у них не прошло! Ваш старый Крук держался молодцом! Ах, Франсуа, Мишель… Я вдруг словно помолодел… Мои силы удесятерились! Выходите, Приносящие! Крук вам покажет, из какого теста он сделан! Скимпол! Налейте-ка нам по полной, будьте так любезны!

Крук обнял нас, как выпрыгивающий при вбрасывании регбист своих товарищей по команде, и повел в заднюю комнату. Он, казалось, все еще был под впечатлением собственного мужественного поступка.

— Представьте, как раз сегодня утром я прочел то, что еще более укрепило мое отвращение к этому мрачному персонажу… Жид рассказывает, что однажды он пришел к Валери с томиком «Копперфилда» в кармане. «Вы должны прочесть это, дорогой мэтр, — он называл Валери „дорогой мэтр“! — и сказать мне, что вы об этом думаете». Тот не сделал ни того ни другого… Он взял книгу и минуток на двадцать закрылся в своем кабинете. Затем появился: «Возьмите, мой дорогой. Мне незачем читать дальше, я уже знаю, как это сделано». Гнусная претенциозная свинья! Я еще мог бы, на худой конец, простить его «маркизу», но это!Он знает, «как это сделано»! Вот вам альфа и омега французской беллетристики — знать, «как это сделано»! Вот, друзья мои, сорт людей, которые никогда не зайдут в ресторан, нет, они предпочтут критиковать вывешенное меню и обнюхивать мусорное ведро шеф-повара, чтобы узнать, «как это сделано»!

Скрежет кольца, царапающего стекло, всколыхнул во мне столько воспоминаний, что, не выпив еще ни капли, я был уже пьян. Крук сиял. Даже Мишель, пока наполнялись стаканы, казался мне другим. На какое-то мгновение я увидел его в образе старого университетского товарища с известной эпинальской гравюры. Перед тем как выпить, мы на миг замерли, словно для какого-то невидимого фотографа. На тот возможный случай, если Мишель станет знаменитым, я даже сочинил в уме подпись к этому кадру: «Бордо, 19** год, в книжном магазине Крука: слева от Мишеля Манжматена хозяин магазина, справа — неизвестный». Звон входного колокольчика разрушил очарование. Крук, вздохнув, побрел обратно в магазин. Мишель отпил глоток, с минуту помолчал, откашлялся и продолжил с того, на чем остановился:

— Представь себе, что у Эвариста Бореля был сын, а у этого сына — его звали Этьен — дочь… и что эта дочь, Эжени Борель, незамужняя, шестидесяти восьми лет, все еще жива… и знаешь, где она живет? В Сент-Эмильоне, старик, в Сент-Эмильоне! — полчаса езды от Бордо! Ее отец Этьен был женат на некой девице Боско, наследнице огромного поместья. В конце концов он продал фамильный бизнес в Лашатре и обосновался на Юго-Западе… А теперь угадай, что у меня в кармане! Приглашение на чай в замок Боско к госпоже Борель! Вот послушай, ты будешь смеяться: «Дорогой господин Манжматен, я была счастлива узнать, что кто-то всерьез интересуется Дедулей. —„Дедуля“ — это ее дед Эварист. — Я в детстве прекрасно знала его и по сей день храню в памяти чувство привязанности к нему, которое не изгладили ни время, ни маленькие неприятности со здоровьем… — у старухи Альцгеймер, она уже наполовину труп. — Действительно, у меня хранятся почти все его многочисленные сочинения (увы, я единственная из всех членов семьи, кто остался верен ему)… Для того чтобы предоставить их в ваше распоряжение, прежде всего нам нужно познакомиться, чтобы я определила — по тем совершенно точным критериям, которые Дедуля мне указал непосредственно перед смертью, — вашу способность понять значение его неоценимого труда и ваше бескорыстие… Как вы догадываетесь, на это потребуется время. Для начала я приглашаю вас посетить меня…» —и так далее. «Почти все его многочисленные сочинения» — ты понял? На этот раз я забью, это точно! Несколько реверансов, два-три умело ввернутых комплимента — и старуха у меня в кармане, моя легендарная скромность тому порукой! Можешь записать дату: самое большее через год ТЭД будет раскрыта!

Это был триумф. Мне оставалось только надеяться на какую-нибудь песчинку, какую-нибудь деформированную, дефектную деталь, которая в последний момент не даст сложиться головоломке. В ожидании этого мне ничего не оставалось, как только делать хорошую мину.

— Поздравляю, Мишель, ты своего добился… Но как тебе удалось?…

— Тихо!

До нас доносился напряженный, почти неузнаваемый голос Крука. Было ясно, что он разговаривает с женщиной. Мишель выглянул в дверь и уважительно присвистнул. Вслед за ним и я проскользнул в магазин.

Я увидел ее еще издали, она стояла между двух стопок книг, терпеливо выслушивая смущенные объяснения Крука по поводу каких-то бельгийских изданий.

— Частный детектив, — прошептал Мишель.

— Что?

— Я нанял частного детектива, как в кино… Это он ездил в Британские железные дороги, в Ноан, в Лашатр… и отыскал след старухи Борель в Сент-Эмильоне… Я его выбрал по справочнику — за имя: «Агентство „Дик“, все виды расследований и слежки». Господин Дик, ты понял? Это было слишком роскошно, чтобы быть правдой!

Обеспокоенная нашим перешептыванием, девушка повернулась к нам, и в этот миг то, что мне говорил Мишель, потеряло всякое значение. Я вышел на середину комнаты, встал перед девушкой и без колебаний объявил:

— Простите, мадемуазель, но… мне кажется, что мы уже встречались.

— Прекрасное начало, — прошептал Мишель, подходя сзади, — так держать, ты взял верный курс, — и затем громче, обращаясь к девушке: — Мой товарищ, перед тем как волнение отняло у него на миг его поэтические способности, хотел сказать, что вы напомнили ему меланхолическую красоту полотен Данте Россетти… что, увидев вас, он протер глаза, как тот сыщик в «Лауре», когда Джин Тьерней появилась перед ним в своем белом плаще и соответствующей шляпке… и что, как Фредерик на пароходе «Город Монтеро», он должен был ухватиться за коечную сетку… ибо красота обладает той странной особенностью, что, даже когда она нова, она похожа на воспоминание.

Девушка ответила на комплимент улыбкой, затем повернулась ко мне:

— Да, мы учились на одном факультете… У нас были общие лекции.

Я собирался сказать ей, что совершенно не помню этих замечательных общих лекций. Я хотел говорить с ней о «Хороших детях», но мой язык сделался огромным и заполнил весь рот. К тому же произошел инцидент, сильно меня смутивший: когда я пожимал ее руку, у меня поднялся член. «Без паники, — подумал я. — Просто всякий раз, как ты видишь эту девочку, в твоих штанах что-то происходит, вот и все…» Я был смешон, я пожирал ее глазами. Она снова улыбнулась. Ее волосы были уже не такими огненными, и ее красота словно бы чуточку поблекла, но эти зеленые глаза пронизывали меня насквозь. В ее чопорной позе красивой бордоской буржуазии я ощущал повадку ягуара и тайное пламя. Где-то в глубине моей памяти ужасная маленькая девочка продолжала терзать клоуна Бобо, и я всей душой отождествлял себя с ее трепещущей игрушкой. Я был Пип. Пип снова нашел свою Эстеллу.

29
{"b":"160618","o":1}