— Мадек-джи… Пришли твои женщины! — склонился перед ним слуга.

Его женщины… Он и забыл.

— Пусть войдут!

В комнату робко вошли четыре женщины. Одна из них, индуска лет пятидесяти, простерлась перед Мадеком, остальные, молодые мусульманки, не посмели двинуться с места.

— Подойдите!

Старшую женщину Мадеку рекомендовали как опытную повитуху. Двух юных мусульманок он получил как бакшиш от мелкого землевладельца, который разорился и не мог заплатить налоги. А третью он купил в Лакхнау, где она была баядеркой и жила в доме развлечений. Эта девушка в совершенстве владела искусством любви, но все же не могла сравниться с Сарасвати. Мадек был искренне к ней привязан. Он назвал ее Мумтаз-Махал, именем любимой супруги императора Джехан-шаха. Он сделал это в насмешку над самим собой и для того, чтобы избавиться от иллюзий относительно любви.

Этим утром у него было игривое настроение, и он захотел подразнить ее:

— Мумтаз-Махал, красавица из красавиц, как тебе понравилась моя суженая?

Мумтаз опустила глаза; фамильярность хозяина смущала ее.

— Мадек-джи, — вмешалась повитуха, — эта девушка слишком молода, чтобы судить о таких вещах. Поверь моему опыту повитухи! Дочь Барбета родит тебе прекрасных детей. Она готова к материнству: у нее пушок там, где должен быть пушок, выпуклости там, где должны быть выпуклости, и запечатано то, что тебе предстоит открыть.

Мадек недоверчиво посмотрел на нее. Только недавно он всерьез задумался о том, что собирается жениться на тринадцатилетней девочке, которую никогда не видел. Он попросил прислать ее портрет, но ему отказали. Тогда он узнал, что местный обычай позволяет жениху послать к невесте женщин из своего дома; если у будущей супруги обнаружится какой-нибудь телесный изъян, заключенный с отцом контракт мог быть аннулирован. Мадек решил проверить все до брачной ночи, после которой уже ничего нельзя было бы предпринять.

— Повитуха, скажи мне правду: есть ли у этой девочки изъяны?

— Их нет.

— А ее лицо?

— Ей всего тринадцать лет!

— Но ведь уже сейчас можно понять, будет девочка красавицей или уродиной!

— Это женщина — Хастини, — сказала повитуха.

— Хастини… — повторил Мадек, напрягая память.

— Да, женщина-Хастини, — повторила повитуха и стала декламировать стих из древней книги: — «Ее пышные волосы сияют и сворачиваются в шелковистые пряди, ее взгляд воспламенил бы и бога любви, он заставил бы покраснеть трясогузок! Тело этой изящной женщины напоминает золотую лиану, ее твердые и пышные груди напоминают две золоченые вазы…»

Внезапно она замолчала и сложила руки в намасте. Очевидно, традиция предписывала остановиться на этом месте. Ясно, что больше он ничего не узнает. Мадек вытер со лба пот. Его мучил один вопрос: какое место в этой иерархии Камы, бога любви, занимает Сарасвати? Когда-то Бхавани спросил его:

— Знаком ли ты с нашими традициями любви, Мадек-джи?

Мадек покачал головой.

— Как жаль! Ах, Мадек, возможно, это — самое главное сокровище, которое нам даровали наши боги! Когда-нибудь, когда ты пожелаешь жениться, я объясню тебе… А тебе обязательно надо жениться! — И он указал на Сарасвати: — Понимаешь, одиночество вредно; душа, лишенная любви, покинутая, несчастная, обречена на вечные поиски своей половины, которую она потеряла в своей прошлой жизни… Запомни, Мадек, есть четыре типа женщин: женщина-лотос Падмини,искусная женщина Читрини,женщина-слониха Хастинии, наконец, ниже всех, женщина-раковина Шахини.Поэты говорят, что Падмини встречается редко — одна на десять миллионов женщин, Читрини — одна на десять тысяч, Хастини — одна на тысячу, а Шахини есть повсюду… Угадай, какой женщиной является Сарасвати!..

«Стало быть, дочь Барбета — Хастини. Нет, все эти типы женщин — вздор, — решил Мадек. — Главное — это желание. Мне нужна покорная, живая, находчивая подруга. Мумтаз поможет ей».

— А вы что можете добавить? — обратился он к двум мусульманкам.

— Повитуха говорит правду, господин Мадек!

— Дурочки! Вы же северянки, вы ничего не понимаете в любви!

— Она говорит правду, господин, она говорит правду! — залепетали они и простерлись у его ног.

«Потаскушки, — подумал он. — И почему я не избавился от них? Потому что тогда меня сочли бы глупцом: ведь в этой стране сила военачальника измеряется размерами его гарема». По правде сказать, в последнее время его больше интересовало золото, чем женщины. Мадек вздохнул и велел им подняться. Он оставит их у себя; что ни говори, они все же скрасили ему несколько вечеров во время муссона.

— Ступайте! А ты, Мумтаз, останься!

Мумтаз подняла глаза и прикрыла рог краем накидки. Этот целомудренный жест у проститутки всегда удивлял Мадека.

— Расскажи мне о ней, Мумтаз. Хороша ли она для любви?

— Как знать, Мадек-джи… Она придет к тебе девицей. Тебе придется ее всему научить.

— Но ты ведь можешь определить, будет ли она хороша. В доме в Лакхнау ты встречала таких малышек.

— Не я их выбирала!

— Ты ведь знаешь, Мумтаз, знаешь…

— Да, я знаю. Ей тринадцать лет, господин, и она дочь фиранги. У нее очень светлая кожа, а здесь это очень ценится. Повитуха не солгала тебе: у нее пушок там, где должен быть пушок, выпуклости там, где должны быть выпуклости, и запечатано то, что тебе предстоит открыть. Но ей всего лишь тринадцать лет, она еще не полностью сформировалась, так иногда бывает с дочерьми фиранги. Кости немного торчат, на бедрах слишком мало жира, понимаешь? Я видела таких, как она, в доме развлечений, они были рабынями, привезенными из Аравии. Такие девочки окончательно формируются только к шестнадцати-семнадцати годам. Ей надо будет давать верблюжье молоко, лукум… Но ты и сам все это знаешь, господин, ты ведь тоже фиранги!

— Она еще не окончательно сформировалась! Но мы поможем ей сформироваться. Правда, Мумтаз?

Она покраснела и опять поднесла край накидки ко рту:

— Да, господин Мадек.

— Согласно обычаю, я могу лечь с ней в постель только через десять дней. Ты будешь рядом со мной, хорошо?

— Да, господин Мадек.

— А теперь иди!

Она удалилась, плавно покачивая бедрами. Мадек проводил ее взглядом, отметив, что она очень напоминает владычицу Годха.

Спустя полчаса Мадек уже въезжал в город. Это было потрясающее зрелище. Доблестный бледнолицый воин в расшитой золотом одежде, в парчовом тюрбане и с огромным аметистом, царственно восседал на великолепном белом слоне. От ушей до кончика хобота Корантен был украшен цветами, павлиньими перьями, каббалистическими знаками, символами любви и благосостояния, и все это в розовых, голубых и белых тонах, которые гармонировали с цветом парчовой попоны. На лбу слона переливался оправленный в золото аметист. Такой же, как на тюрбане Мадека.

«Надо будет в ближайшее время женить Корантена, — размышлял Мадек. — Нельзя допустить, чтобы такое животное окончило жизнь, не оставив потомства. Сразу же после свадьбы я поговорю об этом с Арджуной. Этот зверь приносит мне счастье, и я хочу, чтобы он разделил мою радость».

Праздник должен был продлиться десять дней. Расходы предстояли огромные, но Мадека это не очень-то заботило: вот кончится муссон, он проведет в новом году еще одну кампанию, и с лихвой возместит все затраты. Слухи о его свадьбе, должно быть, прокатились по всей Бенгалии, достигли Декана и страны джатов, где властвовал Угрюм; какие-то таинственные посланники оттуда уже несколько раз приезжали в Панипат и пытались затеять с ним переговоры. Он увиливал от них, ссылаясь на предсвадебные заботы. «Еще три месяца, — мечтал он по ночам, — и я доберусь до Могола. До самого Могола, и тогда все поймут, чего стоит фиранги».

Наконец Корантен остановился перед дворцом Барбета. В первое мгновение Мадек не узнал здания: весь фасад был украшен позолоченными гирляндами, а земля перед ним усыпана цветами. Папаша Барбет встретил Мадека у входа и повел на галерею, где отец Вендель уже раздавал благословения.