Мадек растерялся. Он ждал, что его заметят, что ему окажут прием, неважно какой, лишь бы его узнали. Миновав последние рисовые поля, он вполне успокоился и был готов к чему угодно, даже к смерти, потому что знал: Сарасвати здесь, она жива, и все идет своим чередом. Он боялся, что нескоро увидит ее; сначала будут взаимные приветствия, долгое хождение по садам и галереям, поднимающиеся одна за другой занавеси, целование ковра у ног раджи, вручение подарков. Он приготовил хороший назар: в Бенаресе купил пару гнедых в память об афганских скакунах, которых раджа подарил ему перед отъездом, два мешочка жемчуга и, наконец, недавно отлитую пушку. Так что Мадек мечтал о спокойном ожидании под сенью манговых деревьев, о невозмутимой процессии придворных во главе с Диваном, о слонах, может быть об охоте. Иногда он с ужасом думал о возможных несчастьях: о войне, о том, что теперь в Годхе другой раджа, о том, что Сарасвати больна или заключена в темницу… Но он не мог предвидеть праздник, который показался ему худшим из зол: его, Мадека, вернувшегося в Годх чужестранца, никто не заметил!

Он был в бешенстве. Словно желая разозлить его еще больше, кто-то из индийцев пустил в него струю подкрашенной воды. Парчовое платье, с которого Мадек умудрился отряхнуть пыль, было теперь заляпано красными пятнами. Поглощенные своими сражениями жители Годха не обращали на французов ни малейшего внимания; погонщики выстроили боевых слонов вдоль берега реки, а сами присоединились к общему веселью. Их примеру последовали сипаи, не желавшие упустить такой возможности.

Французы ничего не понимали.

— Вернитесь в строй! — заорал Мадек. — Вернитесь в строй, не то я вам всем головы поотрываю!

Но тут опять пронзительно зазвучали трубы, и вдруг толпа расступилась. Один за другим умолкли барабаны. Женщины вновь обрели обычный целомудренный вид. Но на Мадека по-прежнему никто не смотрел. Мало этого, все повернулись к нему спиной, устремив глаза на ближайшие ворота.

Зазвучала другая музыка. Мадек сразу же узнал ее. Парадный выезд. Торжественное появление раджи, спускающегося в город, на равнину. Музыканты, слуги с огромными опахалами, баядерки, вереница слонов, разукрашенных, как божества в храме.

Мадек едва успел стереть последние капли красной краски со своей одежды. Раджа заметил его. Когда он поравнялся с Мадеком, слоны замедлили шаг и процессия остановилась. Толпа обернулась. Со спины второго слона раздалось восклицание:

— Мадек-джи!

Сарасвати приподнялась в своем паланкине.

Мадек узнал ее голос, однако не мог увидеть царицу, потому что огромный паланкин первого слона загораживал весь кортеж.

— Мадек-джи… — тихо повторила она.

— Мадек-джи… — сказал раджа. — Ты спас нас!

Мадек спрыгнул с коня и простерся на земле.

— Раджа! Я вернулся вместе с моей скромной армией, которую я предлагаю тебе!

Раджа рассматривал пушки, пехотинцев, боевых слонов.

— Откуда ты приехал, Мадек-джи? С севера? Ты прошел через земли, которые высохли от жажды и растрескались?

Мадек испугался: что, если раджа сердит на него? Что, если он догадался?

— Да, я иду с севера, высокочтимый господин. Я недавно был в Бенгалии, фиранги в красных камзолах два года держали меня в плену.

— Фиранги в красных камзолах… — повторил раджа, минуту помолчал и спросил недоверчиво: — Так ты вернулся?

Мадек поднял глаза. Их взгляды встретились. Ни тот ни другой не забыли их общей тайны, комнаты с павлином, бриллианта и заключенного ими договора. Мадеку было довольно одного взгляда. Лицо Бхавани прояснилось:

— Ты не изменился. Встань.

Мадек поднялся с колен, стряхнул пыль с одежды и подошел к слону.

— Прими меня в своем городе вместе с моей армией!

— Мадек, ты не останешься в городе, пока я праздную Холи. Следуй за мной! Сегодня священный карнавал весны. Сегодня вся природа радуется, а мы веселимся, чтобы через три месяца она даровала нам хороший муссон. Следуй за мной на озеро. Я велел разбить на восточном берегу новые сады, и сейчас мы впервые посетим их. Твои солдаты станут лагерем на берегу, тебя же мы примем во дворце. Властью меча!

Мадек опять простерся на земле, чтобы подтвердить свое согласие, потом снова взглянул на Бхавани. Теперь он заметил произошедшую в нем перемену: раджа исхудал и казался хрупким. Когда-то круглые щеки и свежее лицо раджи свидетельствовали о беззаботной жизни. Теперь же в его глазах читалась душевная рана. Лицо изрезали глубокие морщины. Но какую силу излучал он в своем тюрбане с плюмажем! И какая неизменная доброта светилась в его глазах! Короче говоря, он просто постарел. А она? Мадек ведь только слышал ее голос. Ему стало стыдно. Когда-то он спас жизнь этих двоих людей, спас одним удачным выстрелом, только и всего. Этот раджа и его супруга признательны ему за это, как умеют быть признательны индийцы. А он, Мадек, придумал себе сказку, какую-то невероятную химеру, которая заставила его мчаться по горам и долам, чтобы найти здесь — что? Небольшой розовый город в маленькой, находящейся под угрозой стране, дружески расположенного и охваченного беспокойством раджу, живущего среди своих богов, праздников и ритуалов, недоступных пониманию иностранцев, даже таких, как Мадек… Раджа что-то крикнул погонщику, и тот дал сигнал к отправлению. Слон раджи чуть вздрогнул, когда возобновился танец баядерок. Мадек отошел в сторону.

— Мы едем за ними! — крикнул он солдатам. — Разобьем лагерь на берегу озера.

Царский слон удалялся, а мимо теперь проходил второй слон. Поначалу Мадек не увидел ничего, кроме бесформенной груды розового муслина, над которой возвышалось улыбающееся, толстое, отчаянно накрашенное лицо. Нет, это не может быть она, она не могла превратиться в эту колышущуюся массу, она не могла измениться так сильно, ведь прошло не так уж много времени. Слон проходил как раз мимо Мадека, который уже начал разглядывать третье животное; этот вскрик, этот голос, не мог же он быть фантазией. Его толкнул какой-то музыкант, две баядерки коснулись нагими бедрами. Слон прошел мимо.

— Сарасвати.

Синее, расшитое золотом сари. Неподражаемый поворот головы, покрытая блестками вуаль, которую она держала возле губ жестом, полным бесконечного целомудрия. Так она здесь, живая, великолепная, такая же прекрасная, как в день их первой встречи, эта женщина, к которой он стремился долгие месяцы, та, чье лицо рисовалось ему на горизонте среди выжженных равнин, зеленых, влажных джунглей, полей сражения и в саду Таджа. Она здесь! Независимая и царственная. Другая женщина, восседавшая на подушках с той стороны, с которой стоял Мадек, просто загородила ее; Сарасвати же, должно быть, видела его и поэтому теперь повернулась в его сторону с тенью улыбки на устах, как будто хотела сказать: «Я знаю…»

Он успокоился. Успокоился, но не удовлетворился. Потому что кортеж уже удалялся и, если бы не едва заметное движение царицы в его сторону, он увидел бы ее только сейчас, стоя в толпе танцовщиц: ее загорелую прямую спину, синеву и золото чоли и летящие покрывала, истинный образ страдания, приведшего его в Годх. Сарасвати, или любовь к тому, кого нет рядом, любовь, которая открылась и была отвергнута.

В тот день Сарасвати больше не видела фиранги. В садах он держался в отдалении, как того требовали в подобных обстоятельствах приличия. Было бы трудно предположить, что чужестранец станет участвовать в праздничных действах, ведь он рассказывал, что поклоняется другим богам, вернее одному Богу, какому-то несчастному, которого замучили, прибив к двум кускам дерева. Вместе с тем что-то подсказывало ей, что этот фиранги не такой, как другие. У него есть какой-то тайный дар, он подходит индийской земле; и поэтому, думала Сарасвати, никто из придворных Годха не удивился бы, если бы он вдруг тоже взял разбрызгиватель и начал обливать женщин водой.

Но вместо этого он сел на край чадара и просидел там целый день. В конце праздника раджа предложил ему осмотреть новый парк.

— Мои годы прибавляются, — сказал он Мадеку. — У меня есть сын, который заменит меня, когда моя жизнь подойдет к концу. Но люди увековечивают себя не только в потомстве. Им надлежит строить. Я не люблю больших строений из камня, которые воздвигают наши императоры, пришедшие с севера магометане; они не понимают тщетности здешних усилий и ничего не желают знать о вечном цикле перерождений. Нет, нет, это мне не нравится… — Он говорил тихо и как будто доверительно. — Единственное, что они изобрели хорошего, так это сады. Сады, Мадек-джи, понимаешь?