— Ах, фиранги, — вздохнул перевозчик, привязывая лодку к кольцу на набережной. — У прекрасной Ганги было столько приключений, что всей моей жизни не хватило бы, чтобы их рассказать!

Пораженный рассказом Мадек забыл о своей тревоге. В Индии действительно есть нечто странное, раз самый убогий бедняк может рассказывать истории о богах не менее изящно, чем раджа. Мадек улыбнулся; обрадованный его признательностью Бхагирата тоже улыбнулся.

— Я должен отвести тебя на место встречи. Ступай за мной, но смотри не потеряйся в толпе! — сказал он и стал быстро подниматься по ступеням гхаты.

Ганга май ки джай! Слава матери Ганге… Теперь Мадек понял слова раджи. Стоящий на берегу потока, вернее сказать реки, потому что Ганга — существо женского пола, Бенарес представлял собой гимн богине, в котором слова и жесты объединились в молитве. Не обращая внимания на светлую кожу Мадека, на его костюм фиранги, индийцы торопились к священной воде. Войдя в нее по грудь, они совершали один и тот же ритуал: набирали немного воды в руку и, подняв ее к солнцу, лили воду себе на голову, потом пили. В этот момент они были абсолютно отрешенными, особенно женщины в облегающих мокрых сари. В толпе каждый был сам по себе, лицом к лицу с божеством. Каждый вступал в магическое общение с ним, даруемое священной водой. Зная, что им придется заночевать прямо на гхатах, люди готовили чапати, наполняли маслом лампы. Мадек еще никогда не чувствовал себя в Индии настолько чужим. Раджа был прав: он думал только о будущем, а не о вечности.

— Почему здесь столько народу? — спросил он.

— Разве ты не знаешь, фиранги, что Бенарес — город Шивы? Здесь он жил, когда принял человеческий облик. Это не просто город. Это его высшее и тайное святилище. Тот, кто умрет здесь, будь он брахман, или кшатрий, или торговец, или неприкасаемый, или варвар, мужчина или женщина, червь, птица или муравей, примет облик Шивы; ибо Шива дает всем без исключения существам возможность переправиться через Океан Перерождений! Здесь, в водах Ганги, ослабевшая душа вновь обретает силу и побеждает все страдания. В Бенаресе все священно, даже слова!

И действительно, это был храм под открытым небом. Таракамантра,молитва, многократно повторяемая для освобождения души, хоровое пение священных текстов, шуршание четок. Бенарес молился на все голоса, от спокойного усердия до отчаянного крика. И повсюду, на каждом перекрестке повторялось имя Ганги, и священный слог Ом, Ом,который Мадек впервые услышал еще в храмах Годха. Казалось, этот слог с тех самых пор и не переставал звучать в его ушах.

— Ты здесь на небесах! — сказал провожатый.

Ом, ом, ом…Вокруг бурлили толпы слепых, изможденных, хромых. Некоторые полностью ушли в себя, словно убаюканные движением толпы. В единении с богом каждый, как и в воде, пребывал в одиночестве, сам по себе. Но при этом кожа людей соприкасалась, взгляды блуждали, раскрашенные лбы были похожи друг на друга — на них были нарисованы порошком или золой магические знаки.

Некоторые сцены казались такими поразительными, что заставляли Мадека остановиться. Процессия скелетообразных садху с царственным видом вышагивала под огромными зонтами из пальмовых веток. Какой-то человек катался в пыли, воплями возвещая о своей страстной любви к богу. Другой размахивал топором, изъявляя решимость публично изуродовать себя во искупление грехов. Брызнула кровь, и рука упала на землю. Мадек отшатнулся.

— Пошли, — сказал провожатый. — Не смотри, фиранги. Наши боги чужды тебе. А люди, что калечат себя, на самом деле не угодны Шиве, хотя думают они иначе. Неугодны, как и капалики, которые питаются человеческой плотью и экскрементами.

Мадек задрожал. Он, который не боялся войны, вдруг испугался Бенареса. Это был панический ужас. Он вглядывался в лица, пытался понять. В детстве ему приходилось видеть среди паломников слепых и парализованных, таких же, как здесь, и они тоже просили воды ради исцеления, но то была чистая вода из маленького фонтанчика, огороженного цепями, там не было этого безумия, там не было такой толпы. Сюда же стеклось все зло Индии, здесь Индия доходила до крайности.

Однако худшее было впереди. У подножия храма пришлось перешагивать через умирающих. Бхагирата шел быстро. Мадек споткнулся о чье-то тело, покрытое трупными пятнами. Это была женщина очень молодая, ее слипшиеся волосы мокли в грязной жиже.

— Сарасвати, — пробормотал Мадек.

Как давно он не произносил это имя? Жива ли она еще? Ему стало дурно. Она, дочь Индии, наверняка тоже мечтала приехать умирать в этот адский город, которого он не понимает и никогда не поймет. Он склонился над мертвой. Завтра от этих великолепных волос останется только пепел, который Ганга унесет в океан. И Сарасвати, возможно, уже стала пеплом, растворившимся в водах Ганги.

Провожатый улыбался. Мадек произнес ее имя слишком громко.

— Что ты сказал? Ты говорил о богине Сарасвати?

— Богине?

— Ах, да! Ты не знаешь наших богов. Сарасвати — это река, как и Ганга, но река невидимая, подземная, духовная река познания, впадающая в Гангу выше по течению от Бенареса, там же, где впадает в Гангу еще одна священная река, прекрасная Джамна…

Когда он говорил, его лицо осветилось счастьем, глаза блестели. Казалось, он сплетает легенды в гирлянды. Вдруг он остановился.

— Мы пришли, фиранги, — прошептал Бхагирата.

Они стояли на небольшой площади, окруженной домами из красного песчаника.

По извилистой тропинке к ним приближалась группа прокаженных. Страдальчески разевая рты, они протягивали к Мадеку руки, прося на пропитание. Удивительно, но в этот момент он испытал чувство, почти стертое годами, прожитыми в Индии: жалость. Он порылся в кармане и, достав несколько рупий, бросил их в чью-то руку.

— Не надо! — крикнул Бхагирата.

Но прокаженные уже с воплями накинулись на Мадека. Бхагирата упал на землю и исчез под грудой лохмотьев. Двое прокаженных сцепились из-за денег, остальные прижали Мадека к стене дома и стали обшаривать его. Вдруг Мадек почувствовал, что его схватили за плечо и поднимают вверх. Крики прекратились. Его втащили в окно, которое сразу же захлопнулось.

— Он мертв, сын мой. Они задушили его, или затоптали, какая разница! Здесь это часто случается. Видишь, он не двигается. В любом случае опасно сейчас выходить на улицу. Прокаженные еще бродят где-то рядом.

— Я думал, священники обязаны давать последнее утешение умирающим. — Мадек еще не пришел в себя после случившегося и ему претило то, что его спас священник.

— Я думал, что ты лучше знаешь Индию, — ответил человек в черном. — Сначала ты неосмотрительно подаешь милостыню прокаженным. Потом удивляешься равнодушию воина христова к идолопоклонникам! Я исповедую только обратившихся, сын мой, а их здесь немного.

— Тогда чем ты занимаешься в этой стране?

— Сын мой, Господь ведет к истине непрямыми путями! Еще далеко то время, когда индийцы будут толпиться в наших церквах. Нам придется сначала обрести благоволение могущественных.

— На мой взгляд, раджа Бенареса далек от того, чтобы принять христианство! — сказал Мадек, вытирая лоб рукой.

Отец Вендель внимательно посмотрел на своего гостя. Солдат. Наверняка из бедных; он, должно быть, ничего не знает о власти земной. Зато умеет воевать. Приятная внешность, живой взгляд, сильный, смелый. С ним можно иметь дело.

— Иди сюда. Ты, должно быть, хочешь пить.

Мадек не мог отойти от окна. Распластанный на земле Бхагирата был мертв. А всего четверть часа назад он рассказывал чудесные истории об индийских богах…

— Иди же сюда, сын мой! Неприкасаемые уберут тело. Он отправился в свой рай идолопоклонников. Иди сюда.

Священник говорил очень убедительно, вкрадчивым голосом. Мягким, слишком мягким, подумал Мадек. В конце концов, самое трудное позади, раз человек в черной одежде действительно существует. Мадек успокоился. Он прошел вслед за священником в соседнюю комнату, сел на лакированную молитвенную скамеечку. На белой стене висело огромное золотое распятие.