— Да, Могол, сахиб, Великий Могол, Властелин Мира, живое напоминание о великом прошлом. Под его знаменем люди будут чувствовать себя в безопасности, как под зонтом, защищающим от солнца! Он — потомок Тамерлана, Бабура, Аурангзеба!

— Рам, ты шутишь. Он же мусульманин. Потомок захватчиков.

— Могол не вывозит нашего золота за Черные Воды.

— Так, значит, банкиры восстали и братья Джагарсетх тоже… — сказал Гастингс.

Рам промолчал.

Да, дело приняло серьезный оборот, размышлял Гастингс. Что могут противопоставить англичане сорвавшейся с цепи орде варваров? С самого начала их политика состояла в том, чтобы избегать столкновений. Сражение при Плесси, которое им дал бенгальский набоб, не шло ни в какое сравнение с теми конфликтами, которые раздирали Европу. Клайв одержал победу только благодаря тому, что умел наносить удар внезапно. А английская Компания терпеливо и исподволь подтачивала власть бенгальского набоба. Уоррену и в голову не могло прийти, что этот конфликт с финансистами может зайти так далеко. Выходит, англичане угодили таки в ловушку своей ненасытной алчности, которая погубила французов? Нет, это преувеличение. Бенгальцы склонны к страхам и преувеличениям. Рам заблуждается или пытается ввести в заблуждение его.

— Индийцы не ладят между собой, Рам. А у Могола нет авторитета.

— Чтобы наше золото осталось у нас, сахиб, мы, индийцы, готовы на все. И набобы мусульманских провинций и раджи-индусы. Они ведь тоже живут за счет таможенных сборов и налогов. Джаты, раджпуты — все начинают беспокоиться. Не забывай, что Всемирные банкиры родом из Раджпутаны, где сходятся все торговые пути Индии, ведущие в Аравию, в Кашмир, в Тибет. Вспомни о Черной Яме.

Рам опять уставился на статую Кали. Черная Яма… Уоррен понял намек, но пока не знал, как избежать этого. Шесть лет назад, как раз перед битвой при Плесси, бывший набоб Бенгалии поднял восстание и захватил Калькутту. Сто сорок шесть англичан были взяты в плен и брошены в амбар, где набоб оставил их умирать от жары и жажды. Он выпустил оттуда только одну молодую женщину, показавшуюся ему достойной его гарема. Впоследствии в память об этой трагедии в городе воздвигли несколько обелисков. По счастливой случайности, Уоррена тогда задержали дела в одной из соседних крепостей, хотя он очень торопился в Калькутту. В тот день он поверил, что судьба бережет его. Но достаточно было произнести страшные слова: «Черная Яма», чтобы все его тело содрогнулось от страха.

— До этого не дойдет.

— Нет, сахиб! Но пусть твои люди вспомнят, кто сдал им набоба Бенгалии: один из наших, сахукар Ормизунд. Клайв пообещал ему четвертую часть драгоценных камней набоба, пять процентов его сокровищ. Но твои люди оставили сокровища себе. На прошлой неделе Ормизунда нашли забившимся в угол в своем дворце: он узнал, что Клайв больше никогда не вернется со своего далекого острова, а он так на это надеялся. Ормизунд сошел с ума. Саньяси тоже угрожают.

Решительно, Рам сегодня не щадил Гастингса.

— Саньяси! — ухмыльнулся Уоррен. — Ну конечно же мы осквернили космический порядок! Но тогда и ты будешь их жертвой, Рам, ведь ты встретился со мной у храма Кали! Ты осквернил богиню общением с фиранги!

— Я знаю. Меня не минует ритуальный нож саньяси, если они двинутся в поход. Я — торговец, они — воины-кшатрии и хотят избавить Бенгалию от торговцев. Дхарма! Но я тебя предупредил.

— Рам, давай говорить открыто; ты меня предупредил, и я тебе благодарен. Я подозревал, что в один прекрасный день Всемирные банкиры нас предадут. Но пусть они знают: войну они проиграют. Даже если отрежут нам путь в Африку, к Красному морю, в Кашмир, к Суматре. Потому что есть одна вещь, которую они никогда не научатся делать лучше нас: воевать. Воевать так, как воюем мы. Пушками. Штыками. Строем, боевым порядком. Мы сильнее.

— Возможно, что уже нет.

Рам потрогал ожерелье на шее, потом амулеты. Еще одна загадка. Уоррен чувствовал себя уставшим. Умиротворение, обретенное в Бирнагоре, исчезло. Он перевел взгляд на статую Кали. Жертвователь ушел, у ног богини осталась большая лужа крови, засыхающая под палящим солнце среди цветочных венков. Впервые за долгое время Гастингсу захотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко отсюда. Он вспомнил Англию, с загонами для скота, влажные луга, свой уютный домик в Оксфордшире…

— Rascal! Rascal! — выругался он. — Ну, объясни мне тогда, что же теперь мешает нам, англичанам, быть самыми сильными!

Рам медленно поднялся на ноги, наклонился к Гастингсу и прошептал ему на ухо:

— Угроонг, сахиб… и его авантюристы.

Уоррен Гастингс шел домой в подавленном состоянии; он не сводил глаз с заросших травой мостовых, его лоб перерезала большая вертикальная морщина. Некоторое время он блуждал среди нагромождения домов. Наконец вышел на маленькую площадь, на которой снимал серенькое двухэтажное здание, очень дорогое, находящееся неподалеку от хижины из бамбука и соломы, которая служила конторой англиканской церкви, и обелиска, сделанного в весьма дурном вкусе в память о мучениках Черной Ямы. Вид памятника привел его в еще большее уныние. В душе Гастингса бурлили самые разные чувства. Никто ничего не подозревает. Его коллеги проводят сейчас время либо со своими любовницами, либо за счетными книгами; что до служанок Уоррена, которые с тех пор, как он овдовел, были его единственными спутницами, то их безразличие могло сравниться лишь с их красотой, они даже не вздрогнули, когда их хозяин появился на пороге.

— Чаю, — велел он и прошел мимо, не взглянув на них. Поднимаясь по лестнице, добавил: — В кабинет!

Они мгновенно бросились выполнять приказание, опустив глаза и шелестя складками юбок.

Он прилег на постель и попытался успокоиться. Однако из этого ничего не вышло. Лучше уж взяться за работу. Гастингс спустился в кабинет. Чай был уже подан. Он положил руку на фарфоровый чайник. Ему нравилось ощущение от этого прикосновения. Под его ладонью посмеивались и резвились глупые чудища и утонченные дамы. Откуда у него этот китайский сервиз? Уоррен уже не помнил. С тех пор, как он поселился в Бенгалии, через его руки прошло столько редкостных вещиц! Азия, подобно кораблю, терпела крушение, и все, что у нее было ценного, волны приносили в Калькутту в английские магазины. Надолго ли? Однажды некий сахукар сказал ему на рынке в Касимбазаре: «Фиранги, ты молод! Если хочешь добиться здесь успеха, не забывай, что жизнь индуса — это всего лишь минута терпения, затерянная среди тридцати трех миллионов перерождений». Гастингсу всегда хватало терпения. Работа, молчание, сдержанность. Но успеха пока не видно, а ему уже тридцать лет… У него не было ощущения того, что ему предстоят еще тридцать три миллиона перерождений. Весть о том, что Индия скоро восстанет, вернула его в подавленное состояние. Индия и авантюристы, искатели приключений. И это странное, ужасающее имя Угроонг… Он погладил остывающий чайник и налил себе чая. Напиток был золотистого, почти оранжевого цвета, именно такой чай он и любил. Чай дает силу: ни в душный муссон, ни в засуху он не позволял себе никаких других напитков. И его не брала ни одна напасть: ни чума, ни дизентерия, ни холера, ни одна из лихорадок, которые терпеливо вынашивали бенгальские джунгли. И это в самой Калькутте, которую называли индийской Голгофой. Он еще помнил ужасный 1757 год, когда эпидемия унесла три четверти всех агентов Компании. Несколько месяцев кошмара. После первого же ливня на кладбище всплыли трупы. Тогда погибли его жена и двое детей. А он выдержал. Потом от лихорадки умер каждый десятый член Совета Ост-Индской Компании. Благодаря хорошему здоровью Уоррен нежданно получил повышение по службе, и было непонятно, надо ли видеть в этом перст судьбы или результат действия его любимого напитка.

Он вздохнул. Его ждали счетные книги. Ему, как чистокровному англичанину, True-Born Englishman,следовало добровольно и сознательно погрузиться в эту скуку. Он кликнул служанку, и та, как обычно, сразу же явилась.