Почему Угрюм отпустил его друзей? Их объяснения казались Мадеку неубедительными.

— Если Угрюм не поддержал союз между джатами и маратхами, почему он тогда не здесь, с нами?! — кричал Мадек.

— Ты прекрасно знаешь, что он болен, — ответил Визаж.

— Болен, болен… Я хочу поговорить с тобой наедине.

Боженька не обиделся на Мадека за эти слова и оставил их вдвоем.

— Скажи мне правду, Визаж, — потребовал Мадек. — Это она все устроила? Это она, да? Она…

— Нет. Нет, Мадек, поверь мне. Именно Сарасвати предупредила нас о сговоре между джатами и маратхами. Благодаря ей мы оказались здесь. А Угрюм ей полностью подчиняется.

— Посмотри мне в глаза, Визаж. Не ври мне!

— Как это кривой может посмотреть тебе прямо в глаза! — усмехнулся Визаж.

— Как у нее дела? — спросил Мадек и покраснел.

— Хорошо, Мадек, вполне хорошо.

Наступило молчание. Мадек был убежден, что друзья что-то скрывают. Во всем этом было что-то странное. Но на долгие разговоры не было времени. У него сейчас слишком много забот. Надо найти новых боевых слонов, отлить пушки, научить воинов Могола воевать по-европейски. Это было тяжело, невероятно тяжело. Может быть, приезд Визажа и Боженьки следует расценивать как благосклонность Провидения, а не предвестие несчастья. Ведь ему не на кого больше рассчитывать.

За два месяца из Шандернагора не пришло ни одного письма. Шевалье теперь молчал. Ни звука о патенте капитана, ни надежды на подкрепление из Франции. Едва возникла опасность, нация оказалась призраком, не имеющим никакого отношения к реальности. Единственной реальностью для Мадека стал теперь горизонт этой долины, на которой рано или поздно должны появиться вражеские армии. И они не заставили себя долго ждать.

Утром 20 декабря они находились уже в двух лье от города. Стоя на башне, Мадек и Нагеф-хан наблюдали, как отряды моголов отступают, не выдерживая напора маратхов. Еще час, и они докатятся до самых стен Дели. Генерального сражения не получится.

Как ни странно, Мадек не спешил спускаться вниз.

— Время торопит, — сказал Нагеф-хан, встревоженный растерянностью набоба.

Но Мадек не слушал его.

— Угрюма здесь нет. Я не вижу его знамени… — пробормотал он. — Она меня не предала.

— Она? Кто она? — удивился Нагеф-хан.

— Его жена. Царица.

Нагеф-хан расхохотался:

— Она и не могла бы тебя предать, ведь она умерла еще два месяца назад!

Ни один мускул не дрогнул на лице Мадека. Но его взгляд был каким-то отрешенным. Он смотрел вдаль, но, казалось, ничего не видел.

— Набоб Мадек! — закричал Нагеф-хан. — Мы ждем, чтобы ты объяснил свой план действий!

Мадек вздрогнул.

— Ты со своим войском встанешь в центре, — проговорил он охрипшим голосом. — Да, именно так: в центре. А я на левом фланге.

…Центр и правый фланг были смяты первыми же атаками маратхов. Только левый фланг, отступивший в пшеничные поля и упершийся в берег Джамны, продолжал сопротивляться. Вечером Мадек отвел свое войско к главным воротам, тем самым, через которые когда-то с триумфом въезжал в Дели. Внезапно маратхские мушкеты замолчали. Наступила тишина. Хозяева Торговли выползли из своих укрытий на базарную площадь. По городу прошел слух, что маратхи предлагают вступить в переговоры. Еще не успело зайти солнце, когда Могол призвал Мадека к себе. Посланный за ним гонец сообщил Мадеку, что его лагерь разграблен. Забрали все: шатры, верблюдов, пушки. Теперь у Мадека оставалось только то, что он успел укрыть в городе: сундуки с золотом и камнями, Корантен, его пергаменты и семья. Все остальное было безвозвратно потеряно. Мадек явился в Диван-и-Ам, но на этот раз за всю аудиенцию не услышал от Могола ни слова. Он поднялся со своего трона, обнял Мадека за плечи и долго смотрел ему в глаза. Потом снял с себя парадный плащ и протянул его Мадеку.

— Чудеса! Он творит чудеса! — заголосили придворные, а слуги мгновенно облачили набоба в императорскую парчу.

Могол неловко пожал ему руку. Мадек вопросительно заглянул ему в глаза. У него были светло-зеленые миндалевидные глаза. Но Мадек прочитал в них такую усталость и обреченность, что понял: этот человек сломлен окончательно.

На следующий день маратхи опять пошли в наступление. Войска Мадека продолжали оказывать сопротивление, но сам Мадек, получив пулевое ранение в бедро, был вынужден покинуть поле битвы. Вечером в город пришли парламентеры, и воюющие стороны начали переговоры о мире. К полуночи договор был составлен. Маратхи и джаты отказывались от осады Дели, а взамен требовали, чтобы Могол отказался от всех своих недавних завоеваний и уступил им значительные территории, а также немедленно выдворил из города набоба Мадека. Император, не споря, согласился на все эти требования. Мадек узнал эту новость только утром.

— Ну что ж, друзья мои, в таком случае мы вернемся во Францию! — объявил он Боженьке и Визажу и отдал приказ готовиться к походу.

Тем временем по всей Индии распространились слухи о том, что Угрюм якобы убил свою властную жену, чтобы жениться на юной и покорной мусульманке, но владычица Годха мстит ему, являясь в облике призрака в его дворце и даже на полях сражений. Другие утверждали, что новая супруга — это воплощение Сарасвати. Она-де покончила с собой из-за того, что нарушила дхарму, предаваясь любви с фиранги. Угрюму все эти слухи шли на пользу. Теперь он чувствовал себя намного лучше. Некий брахман опознал в его болях одну из форм острого ревматизма и взялся его лечить, но Угрюм все же не пожелал отказаться от снадобья, которое Сарасвати готовила ему каждую ночь.

Время от времени, когда ночной образ жизни становился ей невмоготу, Угрюм брал ее в очередной набег. Сидя на рыжем коне, с мушкетом в руке она с диким хохотом врывалась в самую гущу битвы и, наведя ужас на сражающихся мужчин, галопом возвращалась в Диг. Как правило, появление «призрака» Сарасвати сразу же сводило на нет сопротивление противника. И солдаты Угрюма легко захватывали добычу, уверенные в том, что их хозяин обладает ваджрой. Ночью Угрюм и Сарасвати хохотали над тем, как им ловко удается морочить людям головы, и придумывали какой-нибудь новый розыгрыш. Удивительно, но эти ночные часы были самыми счастливыми в его жизни. Общение с Сарасвати доставляло ему истинное удовольствие, и он даже не заметил, как оказался у нее под каблуком.

Он рассказывал ей о всех слухах, шпионских донесениях и перехваченных посланиях, поэтому она была в курсе того, что происходило в Дели.

После поражения Могола военачальник маратхов предложил Мадеку перейти к ним на службу. Мадек согласился. Пройдет несколько месяцев, может быть год, и он вновь почувствует вкус к деньгам. Тогда можно будет повести решительное наступление на Бенгалию. И в день, когда англичане будут изгнаны из Индии, великолепная Сарасвати, земное воплощение Кали, наконец выйдет из своего затворничества.

Но однажды вечером Угрюм сообщил ей новость, которая ее огорчила. Шпионы из Шандернагора донесли, что Мадек направил во Францию своего помощника Керскао, чтобы тот убедил руководителей нации прислать в Индию войска. Сам же Мадек считал, что сделал все, что мог, чтобы отстоять интересы короля, но его предприятие имело мало успеха, поэтому он решил вернуться во Францию, чтобы, как он писал, «дать образование моим детям, обеспечить им достойное положение в обществе, утешить моих бедных родителей и умереть в Кемпере».

— Значит, у него есть второй ребенок, — сказала Сарасвати.

Развалившийся на кушетке Угрюм молчал. Она подошла к нему и села рядом.

— Он не уедет.

— Ты помешаешь ему уехать, только если его убьешь, — ответил он.

— Я оставлю его здесь. Не убивая.

Угрюма эти слова насторожили. Пока Мадек находился далеко, он был всего лишь темой разговора. Но сегодня он уловил в ее словах нечто такое, что пробудило в нем ревность. Он испугался, что может быть исключен из сферы интересов Сарасвати и она станет недоступной, как раньше.